Заходите, заходите, читатель дорогой. Располагайтесь удобнее, встреча и эта – не накоротке. Здесь, в гостиной нашего журнала вы – дома. А в гостях у нас – Геннадий Ефимович Несис, советский и российский шахматист; гроссмейстер ИКЧФ, заслуженный мастер спорта России, заслуженный тренер РСФСР, тренер-сеньор ФИДЕ, доктор педагогических наук, профессор, шахматный журналист, международный арбитр ФИДЕ. И уж будьте любезны – настройтесь на спокойный, вдумчивый и неторопливый задушевный разговор. С таким собеседником – иначе нельзя. Жизнь человеческая, как Вам известно, нередко сравнивают с шахматной доской, параметры которой вынесены в заголовок нашей беседы. В данном случае это – не отвлечённый образ: речь пойдёт и о жизни человеческой, и о судьбах, и о шахматах. Но – не сразу. Итак…
1. ВСЁ ПРОСТО, ДА НЕ ОЧЕНЬ…
— Для вступления и, так сказать, разминки: начинаются у нас такие встречи обычно, в общем-то, одинаково. Но упрёки в однообразии не принимаются. Есть такое понятие и явление — «здоровый консерватизм». Иногда это называют уважением к традициям. И те, кто готовят и проводят подобные встречи, также не лишены этого принципа. Вот и начнем с вашего позволения и с согласия высокого гостя, не мудрствуя лукаво и вполне традиционно. Расскажите читателям о себе.
– О себе рассказывать не так –то просто. Хотя в жизни приходилось это делать не редко. Было-то, мягко говоря, много всего. О чём поведать? Что существенно и что — случайно? Родился я в Ленинграде 22 мая 1947 года. Как сейчас модно говорить в интеллигентной еврейской семье. Мама – Наталия Несис (Альтшулер) коренная петербурженка, адвокат. А отец — Ефим Несис родом с Украины, физик. Постараюсь, учитывая специфику Вашего издания, по возможности больше касаться украинской истории моих родственников. Но следует иметь в виду, что конечно, моя жизнь связана прежде всего с Ленинградом — Петербургом. Линия моей мамы — это семьи Альтшулеров и Финкельштейнов. Это интересная, вообще говоря, линия: Судьба моей семьи со стороны мамы не очень характерна для российских граждан еврейского происхождения. Мой прапрадед Николай Альтшулер родился в 1806 году. Кажется, что это было очень давно. Но меня воспитывал мой дед, а он прекрасно помнил своего деда Николая. Так что для меня ментально всё это время довольно близко. А с исторической точки зрения это было вообще – вчера. Как известно, тогда существовала так называемая «черта еврейской оседлости». Средневековый, по сути, закон со всеми вытекающими из него ограничениями и последствиями. Максим Горький называл подобные правила свинцовыми мерзостями русской жизни. Но моих предков благодаря воинской службе прадеда Николая эти ограничения не коснулись , так как он был кантонистом.
— Поясним нашим современникам: що це воно такэ?
— Напомню: кантони́сты — несовершеннолетние сыновья нижних воинских чинов, принадлежавшие к военному званию и ведомству, обязанные к военной службе. Кантонисты обучались в кантонистских школах, ранее называвшихся гарнизонными. Это название относилось и к финским, цыганским, польским, еврейским детям — рекрутам с 1827 года.
— То есть, вся их жизнь, с детства, была связана с воинской службой?
При Николае I кантонистские заведения обеспечивали комплектование русской армии строевыми унтер-офицерами (сержанты, младший комсостав), музыкантами, топографами, кондукторами на флоте, чертежниками, аудиторами, писарями и мастеровыми. Он, прадед мой, был призван – я нашел даже этот документ – из города Луги, это ныне — Ленинградская область, а тогда относился к Петербургскому округу. Пушкин писал: «Есть на свете город Луга Петербургского округа. Хуже не было б того городишки на примете, если б не было на свете Новоржева моего».
Так что, даже Пушкин знал об этом городе. И имел о нём определённое мнение. Хотя, чему я удивляюсь? Они же почти сверстники. Это кажется совершенно невероятным, но это так .Служба в российской армии, по указу Николая I, длилась 25 лет. Четверть века. Говоря современным языком, были и сверхсрочники, и это давало определенные льготы. Они и не только они , но и их потомки получали право жительства вне черты оседлости, в частности , и в столичных городах. Они так и назывались «евреи из николаевских». Малоизвестный факт. Николай Альтшулер отслужил верой и правдой тридцать семь лет в русской армии и поселился в Петербурге. У меня сохранилась его фотография, где ему около девяноста лет. Богатырь! Сохранил все зубы и читал без очков.
Понимаете, он для меня всегда был примером. Когда мне исполнилось 50-52 года, думал, бо́льшая часть жизнь прожита. Но вспоминал судьбу моего прапрадеда, который в этом возрасте только начал жить. И чувствовал – у меня кое-что ещё впереди. В Петербурге он женился, имел 8 детей. Умерла жена — женился второй раз. И дожил до совершеннолетия собственного внука, т.е. он начал жизнь в 50-52 года примерно (не знаю точно, когда его призвали). Отмечу и парадоксальную психологию этих людей. С одной стороны, Николай I требовал, чтобы кантонисты из еврейских ребят принимали православие. И устоять против такого нажима удавалось людям только очень сильным, очень волевым, потому что они подвергались довольно жесткому давлению. Да и жизнь, и службу это не упрощало. Он устоял. Это редкий случай, но зато он получил все права. Хотя я не думаю, что он был религиозным. Учитывая, что все-таки 37 лет он провел в русской армии, вряд ли у него была возможность соблюдать традиции. Но, тем не менее, оставаясь иудеем, он – верный присяге, — считал царя помазанником Божьим. Я назвал в своей книге это явление так: «своеобразное религиозное двуязычие столичных евреев». Это касается Мандельштама, Пастернака и даже Надсона. Почему это очень важный момент? Когда прапрадеду было 92 года по Гороховой улице (потом она была улицей Дзержинского, но сейчас опять Гороховая) проезжал экипаж царя, уже Николая Второго. Зима, мороз, но старый солдат снял шапку и стоял так, пока проехал царский кортеж. Простудился. И — умер. Это удивительно, да? Иудей, а все равно вот такой русский патриотизм, который воспитан в русской армии. Это очень характерный случай.
— Мы, военные историки, знаем: некоторые кантонисты выслуживали офицерский чин. Даже в генералы выходили. Как исключение, но были. Он в каком чине служил?
– Да, вы правы. Генералы были. И даже очень известные генералы. Но они все были крещены. Из кантонистов выходили многие выдающиеся главнокомандующие. Без православия офицером стать при Николае I было нельзя. Пожалуй, только перед Первой мировой войной такие случаи были. Тем более, на фронте, когда офицерский состав нёс большие потери, нужно было пополнять. Я знал даже военного врача, дослужившегося до полковника. А тогда он только унтер-офицером мог быть.
– Унтер? Это — «Сержант» по-нашему.
– Точно. Младший командный состав. Если бы он принял православие, то, конечно, можно было подниматься. Про всех его детей рассказывать не буду. Я буду говорить непосредственно о своём прадеде – Федоре Николаевиче. Он тоже человек интересной судьбы . Он родился уже в Петербурге.
– Личный почетный гражданин. Опять-таки, объясним молодому читателю: в Российской империи – и в воинской, и в гражданской жизни, были чины, звания. Потомственный дворянин (по наследию), личный дворянин (по выслуге), личный почётный гражданин (по выслуге), потомственный почётный гражданин (по наследию).
– Совершенно верно. Он получил образование. Сначала был просто наборщиком в типографии, очень хорошо знал русский язык. Но дело развивалось. Постепенно он купил типографию, создал издательство. «Издательство Альтшулера» было достаточно популярно и у начальства, и у читающей публики – в России и заграницей. Издавались художественная литература, публицистика, учебники. Все это на русском языке. Интересно, что оно находилось в Эртелевом переулке , сейчас это улица Чехова, и там же находилось знаменитое издательство Суворина «Новое время», где печатались Толстой, Короленко, Потапенко и, естественно, селившийся, посещая столицу, в доме Суворина Антон Павлович Чехов. Оба издательства находились неподалёку. Владельцы были конечно знакомы, но Суворин был издателем крайне правой и реакционной газеты «Новое время». И однажды у них была такая встреча. Накануне вышел номер газеты с какой-то статьей крайне реакционной, антисемитской. И мой прадед подходит к Суворину, здоровается, говорит: «Ну, как же так? Вот в Вашей газете такое Вы опубликовали, антисемитский памфлет». Тот говорит: «Ну, Федор Николаевич, Вы знаете, как я Вас уважаю, как я к Вам отношусь. Но это бизнес, коммерция, политика. Это никак не должно повлиять на наши деловые взаимоотношения».
– А Суворин печатал одновременно и Чехова, и Горького, и Пуришкевича.
– Думаю, вы правы, речь шла именно о статье Пуришкевича, который был сотрудником этой газеты. Я сам недавно узнал об этой встрече. Это довольно интересно. Нынешняя улица Чехова, упирается в ворота на улице Некрасова ( в те времена –Бассейная), где во дворе находилась квартира моего прадеда. Это- недалеко от нашей фамильной квартиры, где моя дочка сейчас живет, да и я всю жизнь прожил. Формально там и сейчас живу, хотя, к сожалению, почти два года там не был.
— Особые обстоятельства?
— Это из-за коронавируса.
Так вот в этом дворе и жила не очень зажиточная семья моего деда, а тогда — новоиспеченного студента Политехнического института Иосифа Альтшулера. У владельца типографии Федора Альтшулера и его супруги Леи было четверо детей. Два сына с библейскими именами – Иосиф и Яков и две дочери Роза и Устинья.
Политехнический институт и сейчас находится в Лесном, — от центра на метро — 15-20 минут, но сто десять лет назад до альма-матер студентам надо было добираться на паровичке и, казалось, что учебные корпуса находятся далеко за городом. Студенты предпочитали снимать там вскладчину небольшую квартирку и приезжали к родителям только на выходные дни и в праздники.
Понятие сессии в современном значении тогда не существовало.
Студенты слушали лекции, проводили лабораторные работы, а на старших курсах им предстояла практика на крупных предприятиях. Так Иосиф Альтшулер в 1912 году был направлен на один из знаменитых уральских металлургических заводов. На старости лет он с удовольствием вспоминал эту поездку и гордился тяжеленной настольной лампой, вмонтированной в чугунную фигуру кузнеца-молотобойца. Этот необычный подарок будущий инженер получил на прощание от рабочих и мастеров завода, с которыми быстро нашел общий язык. Одна маленькая лампочка ввинчивалась в фонарь, укрепленный над всей композицией, а другая, — миньон, расположенная внутри наковальни, и создавала иллюзию раскаленного металла.
Изучаемые предметы сдавали по согласованию с профессорами целыми курсами или отдельными разделами. Наиболее памятным для моего деда был экзамен по физике. Который ему довелось сдавать тогда еще совсем молодому преподавателю- Абраму Федоровичу Иоффе. Будущий выдающийся ученый принимал экзамен в огромном кабинете, по стенам которого располагались книжные шкафы, заполненные фолиантами на многих европейских языках. Задав несколько вопросов экзаменуемому, Иоффе вышел из зала и плотно закрыл за собой дверь.
«Сначала я начал готовиться к ответам самостоятельно, но время шло, а преподаватель не появлялся. Я подошел к двери, потихоньку ее приоткрыл, за ней виднелся абсолютно безлюдный длинный коридор. Тогда я вернулся в кабинет, нашел на полке необходимый учебник по физике, и быстро списал с него недостающие данные на свой экзаменационный лист. Аккуратно вернув объемистый том на место, я успокоился и перевел дух. Теперь-то я был уверен, что высший балл у меня — в кармане. Прошло еще томительных полчаса, я уже подумал, что Иоффе просто обо мне забыл. Но вот, наконец, дверь распахнулась и Абрам Федорович, находившийся явно в хорошем настроении, расположился в кресле напротив меня. Я подал ему заполненный формулами и определениями лист. Иоффе лишь бросил на него взгляд, хитро, но доброжелательно улыбнулся и произнес: «а теперь господин студент давайте поговорим о физике…»
Собеседование длилось довольно долго и касалось различных разделов сдаваемого предмета. Не помню, какую именно оценку получил мой дед, но судя по тому, как часто он возвращался к этой студенческой истории, экзаменатор и испытуемый, расстались довольные друг другом.
Когда я учился в девятом классе и проходил еженедельную практику в Институте Полупроводников Академии Наук, то не без гордости распахивал тяжелую дверь на набережной Кутузова, и с удовольствием перечитывал знакомую надпись на медной входной доске: «имени Академика Абрама Федоровича Иоффе».
С именами учителей своего деда, я встречался дважды и в своей студенческой жизни. Речь идет о профессорах Давиде Георгиевиче Ананове (кстати, тесте Михаила Моисеевича Ботвинника) и члене – корреспонденте Ан СССР Павле Павловиче Федотьеве, сын которого, профессор Николай Павлович был руководителем моей дипломной работы в Технологическом институте.
Мой дед окончил реальное училище Якова Гуревича. Гуревич — тоже интереснейшая фигура. Он создал и гимназию, и реальное училище, учебники издавал. Он был, конечно, крещеный. Мы говорили с вами о чинах – он имел чин тайного советника. То есть, генерал – хотя и не военный, а статский. У меня есть фотография, где мой дед, школьник, сидит рядом с Гуревичем. Это особая история, можно рассказывать долго. Его дочь Любовь Гуревич стала знаменитым театроведом. Мой дед закончил училище с медалью, а значит — тогда с медалью можно было поступать в ВУЗ без экзаменов. Тогда это назвалось «конкурс аттестатов». Т.е. просто посылал по почте свой аттестат, и, если у тебя там хорошие отметки, тебя принимали. Ну, конечно, в условиях установленной для иудеев процентной нормы. Мой дед в 1906 году поступил в престижный тогда Петербургский политехнический институт имени императора Петра Великого, который закончили очень многие известные люди. У меня хранится диплом. Он закончил металлургический факультет. По обывательским представлениям — не еврейская, как бы, вообще биография. Проходил практику на Урале, на металлургических заводах. И стал крупным металловедом. Получил диплом очень интересный. Это юбилейный диплом 1913 года. Дело в том, что в 1913 году в империи широко отмечалось 300-летие Дома Романовых, и заранее Верещагин, великий наш художник, нарисовал эскиз этого диплома.
2. НЕПРЯМАЯ ЧЕРТА ОСЕДЛОСТИ…
Директором института был профессор Владимир Скобельцын (отец академика, специалиста в области космических излучений и физики высоких энергий Дмитрия Скобельцына), а деканом был знаменитый металлург Владимир Грум-Грижимайло . Их подписи есть на памятном дипломе. Я показывал этот документ у нас в Политехническом институте проректору. Он говорит: «У нас такого нет даже в музее! Отдайте нам». Как же я отдам? Это уникальная вещь. И я даже не оставил его в Питере, привез сюда, потому что это действительно произведение искусства.
Научным руководителем моего деда был академик Курнаков, известный основоположник физико-химического анализа, известный русский ученый. Ну, и мой дед пошел по этой линии. Правда до революции он не занимался чистой наукой. Специалист по металлам, он занял две позиции – стал директором Русско-английского технического общества. Это обеспечивало и высокий социальный статус (например, персональный выезд – так тогда именовалась служебная карета с кучером) и соответственно, достойное материальное вознаграждение. Это очень важный факт для понимания общественного положения столичного еврея – инженера в предреволюционной России. Читая «Двести лет вместе» Солженицына, такого описания вы найдёте. Эту страту еврейского населения он просто не знал. Мне очень жаль, что я не сумел с ним встретиться и многое ему рассказать. Я посмотрел, что Политехнический институт в тот год закончили десятки евреев. Это был небольшой момент, когда неожиданно, очень ненадолго, отменили процентную норму. Это мало кто знает. И туда поступил значительный процент евреев.
Началась Первая мировая война. Как человек подготовленный, мой дед занял вторую позицию — он возглавил завод по изготовлению гранат. Гранаты, столь необходимые русской армии, выпускались очень хорошего качества, что не осталось в мире незамеченным, и в конце 1916 года его неожиданно пригласил к себе консул Испании в Петербурге сеньор Себастиан – это история совершенно фантастическая. Я даже знаю, где находилось это консульство, потом там был дворец бракосочетаний, где я зарегистрировал свой первый брак в 1969 году.
Консул предложил господину инженеру переехать в Испанию и налаживать там военное производство. Дело в том, что Испания формально в Первой мировой войне была нейтральной. Иосиф Альтшулер объяснил дипломату, что он иудей и, насколько ему известно, Гранадский эдикт — указ королевских величеств Фердинанда II Арагонского и Изабеллы I Кастильской, изданный в 1492 году, об изгнании со всех территорий их королевств евреев никто не отменял. Однако Консул сообщил , что этот вопрос согласован и надо будет только соблюсти ритуал. По приезде в Испанию господин Альтшулер будет приглашён на аудиенцию, должен будет встать на одно колено перед королём. Монарх опустит на его плечо шпагу и, тем самым, присвоит ему подданство Королевства. Мы часто с дедом обсуждали, как бы сложилась его судьба, если б он уехал в Испанию… Мой дед был ошарашен таким предложением, поблагодарил за такую честь и обещал подумать.
А в это время у него готовилась свадьба с бабушкой, и вопрос о поездке в Испанию отошёл на второй план. Так что дед навсегда остался в России. Интересное совпадение – свадьба была назначена на 26 февраля (по новому стилю – 11 марта). То – есть на день, когда произошла Февральская революция!
Теперь о моей бабушке Елене Финкельштейн. Она была из другого мира. Это линия литовская.
Мой прапрадед Давид Финкельштейн был крупным купцом в Ковне (ныне Каунасе). И у него было четыре сына. Как в русской сказке. И он четырех сыновей разослал учиться в разные места. Двое сыновей закончили в Вене коммерческое училище и стали знаменитыми издателями. Они создали популярны в Европе журнал мод „Wiener Chic“. У них был роскошный дом с фруктовым садом в центре Вены. Один из братьев, Альберт был женат на приме венской оперы Берте. У лютеран проще было заключать брак с иудеями. Не обязательно было креститься. Но чтобы представить их социальный уровень расскажу, что моя бабушка (старшеклассница гимназии), гостившая у своих дядей, была на придворным балу во Дворце Императора Франца-Иосифа! Это нетипичная история для еврейской семьи, которая обычно начинается совсем по-другому. Третий сын – Николай — поступил в Тартуский Университет и получил высшее образование химика –фармацевта, затем работал в Москве. И наконец, мой прадед – Яков — бабушкин отец, поехал в Петербург, где продолжил дело своего отца. Он стал крупнейшим торговцем, купцом, бизнесменом, говоря современным языком, по поставкам фруктов в Россию из Ниццы, Польши, Дании, со всей Европы. Он был купцом I гильдии, поставщиком двора Его Величества. Поэтому моя бабушка росла, как принцесса – с гувернантками, горничными и т.д. К девяти годам свободно говорила на немецком, французском и английском. Я с ней прожил полжизни и, если во мне есть что-то хорошее, то это все — от моей замечательной бабушки. Она ушла в полном сознании на 91-ом году жизни.
Вообразите: ее отец был хорошо знаком с Распутиным. Они жили в одном доме, кстати, на Гороховой. Бабушка тоже часто его видела. Понимаете, вот эти два мира однажды встретились. Бабушка сдавала экзамен по литературе при императрице Марии Федоровне.
— Той самой, чьё имя носил флагман российского флота, линкор «Императрица Мария»? Его, помнится, взорвали?
— Совершенно точно. Ну, бабушка не ей лично сдавала, но вдовствующая Императрица присутствовала. Бабушка читала стихотворение Лермонтова «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…». По преданию, Марья Федоровна подняла на неё монокль и спрашивает: «И Вы тоже так находите, мадемуазель Финкельштейн?»
Это два мира: дед поднимался из солдат, а бабушка, конечно, была по тем временам, если можно так сказать про евреев, аристократка, влиятельные родственники в Вене, отдыхали в Швейцарии и на немецких курортах. Этот брак считался определённым мезальянсом. Дедушка ухаживал за ней четыре года. Он уже был инженер, а она еще — гимназистка. Так вот, свадьба. Представьте себе, 26 февраля, начинается революция. Ещё та, буржуазно-демократическая. Хлебные очереди и голодные бунты. Демонстрации. А гостей — 200 человек. В «Астории» – самая дорогая гостиница до сих пор в Петербурге. Но народу очень мало пришло на свадьбу. А в чем дело? (этого нет нигде в литературе). Пронесся слух, что будут еврейские погромы в Петрограде в 1917 году. Ничего этого не было, но т.к. приглашенные в основном были евреи и практически все обеспеченные, богатые евреи в эти дни уехали в Финляндию на водопад Иматру — подальше от греха…
– Ну, Финляндия тогда входила в состав России.
– Входила в состав России, конечно. Ни паспорта, ничего не надо было. Это близко от Петербурга, и они уехали в Финляндию, и там думали отсидеться, если будут погромы. Хотя никаких погромов не было. В Петрограде-Петербурге их вообще никогда не было – это интернациональный город.
— Между прочим, Одесса – тоже интернациональный город. Ещё какой. Однако это не помешало одесским погромщикам. В Питере сработал не его интернационализм – скорее антимонархические силы и иностранные спецслужбы, которые заваривали и помешивали ту «кашу». А для этого годились все – и интернационалисты, и демократы, и либералы, и сионисты, и антисемиты. Все – кроме монархистов. Впрочем, сейчас не об этом: простите, а как же- свадьба?
— Да-да: свадьба! Заказан шикарный ресторан. Изысканнейший стол. Кухни – русская, французская, еврейская. На 200 персон. И… больше сотни не явились! Не то, чтобы верили слухам-сплетням. Но… так… на всякий случай. Береженого Бог бережет.
– Прошу прощения. Но они ведь наверняка не венчались. Они это делали по какому обряду?
– Нет-нет, венчание конечно в Хоральной синагоге. Хотя они не были религиозными. Но соблюдались формальные традиции. Например мой прадед, хозяин издательства, ходил по субботам в синагогу, как полагается. Но когда Федора Николаевича спрашивали: «Вы же не такой уж и верующий. Почему ходите по субботам в синагогу?» А он: «Вот это единственное время, когда я могу спокойно почитать русские газеты. Я иду в синагогу, там тихо, меня никто не отвлекает, и я читаю…». Вот это и есть двуязычие, понимаете?
— И свадьба состоялась?
— И свадьба состоялась. В общем, свадьба, все хорошо. И вскоре всё это рухнуло – большевицкий переворот. «Превратим империалистическую войну – в гражданскую!». Где тот мир? Кто его видел? Слава Богу, мой дед в 20-е годы уже перешел к научной деятельности, его курировал академик Курнаков. Дед мой открыл очень интересный сплав – сурьмы и серебра. За это его открытие ему Курнаков сказал: «Я Вам даю профессора». Мой дед скромный: «Ну, что Вы! Сразу профессора. Пусть будет доцент». И он в 20-е годы стал доцентом. Он был профессором уже в педагогическом ВУЗе, но без защиты. Тогда не было понятий «кандидат наук», «доктор наук». Тогда были звания.
3. ВОЙНУ ПРОЖИТЬ — НЕ ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ…
Надо несколько слов сказать о НЭПе. Итак, Новая Экономическая Политика. За год – полтора произошло чудо. В только что вышедшей из войн, нищей и разорённой стране внезапно всё переменилось. Появились продукты, а в городах – даже деликатесы. Вернулись забытые профессии – частные портнихи и сапожники, гувернантки и рестораторы, извозчики и молочницы. Казалось, что жизнь налаживается. Многие друзья и родственники взяли в аренду разрушенные во время гражданской войны старинные дачи в Сестрорецком Курорте. Условия были просты – требовалось лишь восстановить их былой облик. Мой дед взял в аренду «Белую Дачу». Был восстановлен розарий и даже площадка для модной тогда игры в крокет. Государство, кажется, сообразило, что частный бизнес, кооператоры смогут быстро поднять экономику, полностью разрушенную военным коммунизмом и продразвёрсткой, которые привели к массовому голоду и даже к каннибализму. Власть стала больше внимания уделить науке и культуре.
– Но многие ученые, художники, музыканты, литераторы… тот же Суворин, Куприн, Репин, Бунин, например, эмигрировали. Тоже – от греха подальше. У ваших об эмиграции не было речи?
– Вопрос ваш, конечно, логичный. Но – как-то об эмиграции речь не шла.
Санкт-Петербург. Конец 90-х годов XIX века
— Пуркуа?
— Думаю, в силу характера они не были склонны к столь резким решениям, да и все — таки связь с русским языком, с русской культурой тоже имели значение. Потом, думаю… не стоит сбрасывать со счётов такое, ныне замусоренное «ультрапатриотами», понятии как патриотизм. Летом 1914 мой прадед Яков Финкельштейн, страдавший астмой, вместе с женой и двумя дочерьми Анной и Еленой возвращался после лечения из Швейцарии в Петербург. В поезде, направлявшемся на восток, было на редкость много военных. Молодые офицеры наперебой ухаживали за двумя хорошенькими иностранками, к тому же свободно изъяснявшимися на немецком языке. Но мирное время было на исходе.
30 июля в ответ на предъявленный Сербии ультиматум и переброску войск Австро-Венгрии к границам Российской Империи в Петербурге был издан указ о мобилизации. На следующий день Германия потребовала от России отменить призыв в армию, и, получив отказ, 1 августа объявила ей войну. В тот трагический день началась беспощадная бойня, в которую были втянуты десятки стран всех континентов. Именно этот день стал кануном всех войн и революций безумного ХХ века.
Тон вчерашних милых попутчиков резко изменился. Поступил приказ об интернировании всех подданных России, находящихся на территории Германии. Берлинский поезд был остановлен в старинном силезском городе Бреслау (ныне польский Вроцлав). Последовала жесткая команда: «Alle Russen raus!», и все пассажиры с российскими паспортами были выведены из вагонов и отправлены в крепость. Мужчин всех возрастов распределили в отдельную часть крепости, женщины с детьми были размещены в больших общих камерах. Условия пребывания в этом мрачном здании были относительно сносными, и не могут идти ни в какое сравнение с изобретенными позднее концлагерями. Но для избалованной публики, возвращавшейся с комфортабельных немецких и швейцарских курортов, метаморфоза, произошедшая в течение одних суток, воспринималась чудовищно.
Про арест моего прадеда стало известно в деловых кругах Польши. Друзья и коллеги – варшавские коммерсанты направили в Бреслау своего представителя. И, после недешевого соглашения c немецким комендантом, семейство Финкельштейнов на нанятой подводе отправилось в долгий путь по пыльным сельским дорогам к границе метрополии. Моя бабушка часто с болью за своих соплеменников рассказывала мне про это путешествие.
Останавливаясь на ночлег в придорожных «меблированных комнатах», а фактически, в корчмах, она впервые почувствовала, каково это – существовать в черте еврейской оседлости. Грязь и нищета, на которые были обречены жители этих местечек, по ее словам, были ужасающими. И нет ничего удивительного в том историческом факте, который любят использовать в своих выступлениях и статьях наши доморощенные националисты и неомонархисты, что процент еврейской молодежи в революционном движении был столь значителен. Не будучи поклонником левых идей, и, тем более, террористов, должен признать, что дискриминационные и, по сути своей, средневековые законы, действовавшие со времени указа Екатерины Великой от 1791 года, и ужесточенные известным юдофобом Николаем I, при котором собственно и появилось само понятие «черты оседлости», не могли не привести уже достаточно образованных и часто отошедших от религии, молодых людей в стан террористов и революционеров.
Возвращение на родину было радостным. Бабушка вспоминала: «Мы были так счастливы. Нам хотелось расцеловать первых русских пограничников!». Это и был патриотизм!
– Слава Богу, тогда не было Аушвица и Майданека. Но российским гражданам там доставалось. Кстати, тогда самого Ленина там арестовали как русского шпиона.
– Да, это была не гитлеровская Германия, хотя все же приятного было мало.
– Вы знаете, есть сведения о том, что когда была объявлена война, то там угар шовинистический был такой, что русских просто били. И даже… убивали. До смерти.
– Столица Германии за пару дней стала неузнаваемой. Не было и гостеприимных дружелюбных немцев. По улицам Берлина маршировали тысячи солдат, восторженно орущих:
Jeder Stoss – ein Franzos(e),
Jeder Schuss – ein Russ (e)!
(Каждый удар – один француз,
Каждый выстрел – один русский!)
Толпа националистов разгромила популярную у русских туристов гостиницу «Одесса». На помощь пришел посол не вступившей в войну Испании. Он помог организовать переброску россиян в нейтральную Швецию.
– В Одессе, на улице Ришельевской, было «Депо немецких фортепиан» на втором этаже, знаменитая марка. Так ломали и выбрасывали фортепиано со второго этажа. Потому что они были немецкие.
– Вот-вот. Такая была атмосфера. Был конечно мощный шовинистический угар и в России. Петербург же во многом интернациональный и, в частности, немецкий город – собственно вся Академия наук, все аптеки, все было немецкое. Васильевский остров – немецкий со времен Петра I. Так было и в 1914 году, а в 1941 – не дай Бог, чтоб было. Я знаю, что пережили русские немцы в 1941 году, хотя они много сделали для развития России.
– У нас обширные немецкие колонии были в Одессе: Люстдорф, Мариендорф, Гросс-Либенталь. Те немцы были гражданами СССР. Но им тогда доставалось на орехи – это точно.
– Я знаю, о чём вы говорите. Более того, это была тема диплома моей студентки в Университете Культуры и Искусства.
Но вернемся к молодожёнам. В марте 1917 года они поселились на Петроградской стороне, в огромной квартире. Через год переехали на Басков переулок, где и поныне я прописан. А насчет эмиграции… Конечно, очень многие их друзья уехали во Францию. И мы с дедом это часто обсуждали: уехали бы они во Францию – какая была бы судьба? Приход в Европу нацизма. Бежать в Америку? – Это все-таки экзотика была для питерцев. Конечно, в начале века была огромная эмиграция из мест оседлости в Америку. Но они все-таки были достаточно избалованные петербургские люди. Дед говорил: «Понимаешь, как я рассуждал? Ну, сколько продержатся большевики? Ну, три недели».
– Считалось, что это заварушка небольшая.
– Фамилию «Ленин» вообще никто не слышал.
— И «Сталин» — тоже?
— Да конечно. Я спросил однажды деда: «А что ты делал в день Октябрьской революции?» «Был очень ветреный день. Я замерз, пришел к маме (они жили на Фонтанке), пил чай с малиной». Всё…
– Обыватели утром вышли на улицы, увидели объявление: «Временное правительство низложено». Никто ничего не знал.
– Абсолютно верно: никто и знать не знал. Какая революция? Фокус в том, что я один из немногих, кто из первых уст все это знает. Короче говоря, остались в России. В 1920 году у Альтшулеров родилась дочка – Ната – моя мама. Перед войной она закончила школу и поступила на юридический факультет Ленинградского Университета. Затем эвакуация в Омск, продолжение учебы в Москве, кстати на одном курсе с дочерью Сталина – Светланой. Но диплом юриста получила уже после войны в Ленинграде. Стала адвокатом. Во время « дела врачей», как и все евреи –адвокаты Ленинграда, была исключена из Коллегии, куда удалось восстановиться лишь через шесть лет. С мамой я прожил до конца ее дней. Последние годы она страдала от быстро прогрессирующей страшной болезни Паркинсона, но потеряв речь, сохранила разум и память.
Теперь перейдем к украинской линии, к отцу. Он познакомился с мамой уже после фронта и длительного лечения в госпитале. Он был тяжело ранен про освобождении Будапешта в апреле 1945 года. Он родом из Каменец-Подольска. Потом семья переехала в Днепродзержинск. Его отец был репрессирован. В конце 30-х годов он был начальником днепропетровского аптечного управления. Судьба моего деда со стороны отца осталась неизвестной. Арестовали, и он исчез навсегда… В семье остались два сына – старший мой отец Ефим (Хаим) и Арнольд (Арон) Несисы. Их судьбы таковы.
В школьные годы мой отец считался на Украине перспективным шахматистом. Его другом и партнёром был выдающийся гроссмейстер Исаак Болеславский. Но жизнь распорядилась иначе. Получив аттестат зрелости в возрасте 16 лет, он в 1938 году поступил на физический факультет Днепропетровского университета, а в неполные 22 года с дипломом учителя математики и физики был направлен в Военную академию химической защиты. Вскоре, в связи с ухудшающимся положением на фронтах, он был отправлен под Сталинград. Вначале командиром огнеметного взвода, а затем командиром роты химзащиты. Сталинград, Курская дуга, форсирование Днепра при освобождении Кировограда, сражение в Бессарабии – таков его послужной список.
Лишь во фронтовом госпитале, где он провел более полугода после тяжелого ранения под Будапештом, удалось вспомнить про любимую игру. Затем Ленинград, Политехнический институт, участие в различных соревнованиях и бесконечные блиц партии с товарищем по команде, будущим гроссмейстером Леонидом Шамковичем. Защитил кандидатскую. В те времена (это 1951 год, было не так просто устроиться) ему вдруг предложили в Ставрополе занять должность заведующего кафедрой. И он переехал в Ставрополь. И сделал большую научную карьеру, доктор наук, Заслуженный деятель науки и т.д. Сильный человек, тяжелый, со сложным характером, но понять его можно. Ему было 22 года, когда он уже прошел такой фронт, такое тяжелейшее ранение.
Так что, серьезная учеба, защита кандидатской, а затем и докторской диссертации перевесили чашу весов не в пользу шахмат.
В клане Несисов, ведущем свой род из Каменец Подольской губернии, шахматы были почитаемы и популярны. Об этом поведал мне мой друг и родственник Натан Израилевич Несис – большой любитель и поклонник древней игры. Играл в шахматы и его дед Герц Несис, учительствовавший до революции в городке Синькове на Украине. Обучил он игре и своего маленького сына. В 1920 году в Проскурово во время еврейского погрома, учиненного, как тогда говорили, белополяками, он погиб, оставив двенадцатилетнего Израиля и двух его сестер сиротами. Единственному в семье мужчине надо было помогать матери. Грамотный и смышленый мальчик был принят на работу в местную типографию помощником наборщика. В 19-летнем возрасте он был призван в Красную Армию, закончил офицерские курсы, служил в Проскурове, женился, но находил время и на шахматы. Войну он встретил в Киеве в должности помощника командующего бронетанковыми войсками Киевского особого военного округа. К тому времени у него уже было два сына – семилетний Анатолий и четырехлетний Натан.
Мой дядя — Анатолий Альтшуллер, первокатегорник, 1934 год Мой дядя — Анатолий Альтшуллер. 1945 г. Одноклассник и первый муж моей мамы — студент Исторического факультета ЛГУ Иосиф Воркунов. Погиб на Ленинградском фронте летом 1941 года
Характерно, что кадровый офицер, находившийся по долгу службы не где-то, в далеком тылу, а, в прямом смысле, на передовом крае обороны страны, посоветовал своей жене не паниковать, а лишь при подходе немцев к Киеву покинуть вместе с двумя малолетними детьми квартиру в престижном доме, расположенном напротив памятника Богдану Хмельницкому, и на время военных действий переехать на тихую киевскую окраину. Видимо, даже профессионалы, одурманенные сталинской пропагандой, не понимали с каким чудовищным и могучим врагом столкнулись они в битве не на жизнь, а на смерть.
К счастью, прозорливость его супруги Доры Фукельман, настоявшей на немедленной эвакуации детей на Урал, спасла их от неминуемой гибели.
Семья Фукельманов была до революции весьма зажиточной и многочисленные братья Доры получили высшее образование. Ее старший брат Леон по окончанию Одесского университета стал экономистом. Прекрасно владея иностранными языками, он был направлен на работу в торгпредство в Ригу, а затем и в Китай. В Советском Союзе он бывал нечасто, предпочитая проводить отпуск в соседней Японии. Со своей будущей женой Еленой он познакомился еще во время службы в Латвии. Она была родом из старинного курляндского города Кулдига.
Ее сестра Беатриса – мать известного иллюзиониста Эмиля Теодоровича Кио (Гиршфельда) и приютила в небольшой квартире в городе Молотове дальних родственников из Киева. Приведу еще один пусть и юмористический, штрих, подчеркивающий полное отсутствие информации о зверствах гитлеровцев на оккупированных территориях и, как следствие этого, неадекватную оценку угрозы, нависшей над страной. Выросшая в интернациональной и стильной столице буржуазной Латвии тетя Беатриса где-то в начале 1942 года жаловалась своей сестре, чудом избежавшей ужасов Бабьего Яра:
«Как мы могли эвакуироваться в этот город? Здесь даже негде сделать нормальный маникюр!»
А под Киевом положение Юго Западного фронта, в штабе которого служил Израиль Несис, стало катастрофическим. Войска вели тяжелые оборонительные бои в Правобережной Украине, но вражеское танковое кольцо вокруг них быстро сжималось. Командующий фронтом генералполковник М.П. Кирпонос, поддержанный Василевским, Шапошниковым и Буденным, настаивал на немедленном отводе войск из Киева и просил разрешение от Ставки на отступление из оперативного мешка, но получил отказ. 7 сентября танковая группа под командованием Г. Гудериана вышла к Конотопу с целью полного окружения сил Юго-Западного фронта. Стало ясно, что Киев надо сдавать. Но Сталин был непреклонен, а попытка маршала Буденного настаивать на единственно разумном решении только привела к его отстранению от должности командующего Южным направлением. Лишь 16 сентября маршал С.К. Тимошенко отдал устный приказ через начальника оперативного управления штаба И.Х. Баграмяна об отводе войск. Но время было упущено. Фронт потерял управление, был расчленен на отдельные небольшие группы. Практически все командование, включая и генерала Кирпоноса, погибло в рукопашном бою. Лишь небольшой горстке офицеров штаба во главе с будущим маршалом Баграмяном с боем удалось вырваться из окружения. Среди них был и Несис. Впереди было участие в Сталинградской битве, где два офицера Несиса – мой отец Ефим и Израиль могли встретиться, но такие чудесные совпадения бывают только в кино. Войну подполковник Несис закончил на Эльбе в городе Плау, где произошла другая знаменательная встреча – двух танковых подразделений – американского и советского. Командиры обеих боевых частей сразу нашли общий язык не только в переносном, но и в прямом смысле. Таким эсперанто для них стал язык идиш, который они оба знали с детства. На память в семье остался кожаный футляр от подаренного фотоаппарата с надписью:
«Подполковнику Несису от американского офицера-танкиста Левинсона. 1945 год».
– Отец был инвалидом?
– Инвалидом он не был. Он работал, до 80 лет был завкафедрой. Он был крупный физик. Занимался физикой кипения. Он жил, в основном, в Ставрополе, практически всю жизнь. Приезжал и в Ленинград иногда, конечно, и я был у него пару раз. Но мама с отцом рано развелись.
История младшего брата Арнольда тоже необычна. Он родился ровно на четыре года после Ефима — 9 сентября 1926 года в городе Орынине Хмельницкой (Каменец-Подольской) области.
В 1942 году окончил годичные курсы рентгенотехников при Ленинградском рентгено-радиологическом институте в г. Самарканде. В марте 1943 года добровольцем в возрасте 16 лет пошел на фронт . До декабря 1943 года работал в отдельной роте медицинского усиления ОРМУ № 89 1-го Украинского фронта рентгенотехником и одновременно выполнял работу начальника рентгеновской группы. Младший лейтенант. С мая 1943 года и до окончания войны находился в действующей армии на Воронежском, 1-м и 2-м Украинских фронтах. В июле 1943 года на Курско-Белорусском направлении был ранен. С 10 октября 1944 года работал в терапевтическом госпитале № 2872. Награжден орденом Красной Звезды и многими медалями.
После войны окончил Днепропетровский медицинский институт, работал в Караганде главным рентгенологом области. После защиты кандидатской диссертации был переведен на должность заведующего клинико-рентгенологическим отделом Казахского НИИ гигиены труда и профзаболеваний, затем стал заместителем директора института. Он участвовал в создании аппарата для внекорпорального облучения крови . Я могу объяснить весьма примитивно. Допустим, у человека рак крови. При обычном облучении весь организм облучается. А он предложил облучение в момент, когда идет переливание крови. На Всемирной выставке в Брюсселе в 1958 году эта разработка была отмечена медалью. С 1966 года – заведующий кафедрой рентгенологии и медицинской радиологии Самаркандского мединститута. В 1970 году защитил докторскую диссертацию. Не знаю, каким образом, но о нём узнал Михаил Сергеевич Горбачёв и пригласил Арнольда Несиса в Ставропольский медицинский институт. Вскоре он был избран на должность заведующего кафедрой рентгено-радиологии этого ВУЗа и стал научным руководителем дочери будущего Генсека – Ирины Горбачёвой. Я был у него в гостях в январе 1980 года. Помню их прекрасную квартиру в самом центре Ставрополя. Принимали меня очень радушно. К несчастью, жизнь моего дяди неожиданно и очень рано оборвалась, а его сын Юрий женился на дочери близкого друга Горбачёва и они уже много лет живут в Иерусалиме.
Еще одна украинская история – это начало карьеры кузена моей бабушки – выдающегося физика Бориса Николаевича Финкельштейна . Он был одним из создателей знаменитого Харьковского Физ-Теха. Среди его друзей и единомышленников отмечу великих учёных – лауреатов Нобелевской премии Льва Ландау и Петра Капицу.
– А предыдущее звено блокада коснулась как-то?
– Рассказываю. Бабушка с дедушкой и с мамой были эвакуированы последним эшелоном в Омск. Мама мне рассказывала, что когда они ехали, в полете немцы даже не стреляли по поезду, а просто гримасничали, издеваясь над беззащитными мирными людьми. Мой прадед Яков Финкельштейн, некогда снабжавший Петербург овощами и фруктами, отказался от трудной для старика поездки в далёкий Омск и умер в квартире на Басковом от голода…
С гостем беседует журналист Ким Каневский
Интересно, читатель дорогой? То-то…
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua
One thought on “Восемь на восемь… Часть 1”