Терра Инкогнита и не очень… Часть 1

«…Худо, братцы,
                                               Чужая кожа пристаёт к носам!
Есть многое на свете, друг Горацио
Что и не снилось нашим мудрецам»
(Ник.Панченко)

Экспедиционный корпус ОРО УАН вернулся в Одессу из очередной экспедиции. Некоторым её итогам, — предварительным, разумеется, посвящена беседа нашего специального корреспондента с писателем, академиком Мальцевым Олегом Викторовичем – руководителем Экспедиционного корпуса, главой Одесского Регионального Отделения Украинской Академии Наук. Разговор этот представляется вам, читатель дорогой, в том виде и порядке, в котором и был застенографирован на страничках журналистского блокнота. И вот странички эти – к вашим услугам.                                                    

1.

— Давайте представим себе и читателю, что по ту сторону этих строк и страниц есть люди, которые… ну, разные ж люди там… вообще впервые слышат о том, что существует Украинская Академия Наук, что в ней действует Одесское региональное отделение. А в нём — Экспедиционный корпус. А какой корпус – без комкора? И экспедиции совершаются не со вчера, не с позавчера. Вот и очередная завершилась, по каковому поводу мы и встречаемся. Итак, для тех, кто не в курсе и кому интересно: що це воно таке – Экспедиционный корпус? ОРО УАН? Его биография – краткий курс?

– Экспедиционный корпус – одно из подразделений Научно-Исследовательского Института Памяти Григория Семеновича Попова, который я имею честь возглавлять. Я же возглавляю и Экспедиционный корпус, так сложилось. Это — научно-исследовательское подразделение, призванное к научно-экспедиционной деятельности — в целях и задачах нашего института. Точнее, институтов, потому что у нас не один институт. В общем-то, можно было бы сказать — обычная научно-исследовательская деятельность ученых. Можно было бы, если бы не одно обстоятельство: результаты, как и положено в настоящей науке – совершенно необычны. Такая структура широко была распространена в Советском Союзе, но сейчас почему-то забыта. Видимо, по ряду причин, в основном – из-за недостатка финансирования.

– И нашей традиционной «забывчивости»?

– Да, и нашей забывчивости. Между тем, кто же не поймёт — очень сложно проводить исследования определённого рода исключительно в кабинете. Вы же прекрасно понимаете, это — не научно, Если для полотен и вдохновения художник отправляется на этюды, поэт бог знает откуда свозит в свою келью наброски стихов, так ученому и тот же Бог велел ходить за три девять земель. Кабинетный исследователь сильно рискует. Почему? Он может превратиться в того журналиста, который во время войны сидит за бутылкой в ресторане и строчит репортажи с фронта. Учёный и журналист, даже в самом лучшем случае, не одно и то же.

–  Ну, некоторые весьма успешно совмещают два этих цеха…

– Разумеется. Я, например, совмещаю. Я тоже журналист. Просто, когда я занимаюсь журналистикой, я – журналист. Когда я занимаюсь собственно наукой, я – учёный. И строго разделяю эти занятия. Есть, таким образом, у меня журналистские работы, а есть и работы научно-исследовательские, т.е. научные.

– А вот терминология… она случайно ли совпадает с военной, или это связано с тем, что достаточно долгое время Вы носили погоны? «Экспедиционный корпус» – это ведь взято из военной терминологии.

– Мы хотели создать научное подразделение, не похожее на все остальные в мире. И, в общем-то, вы правы: это во многом военное подразделение. В нем военная дисциплина, военный устав и т.п. И это платформа для качества исследования. Представьте, вы — далеко от родного дома — в группе, в составе 6-8 человек. И изначально не всегда известно, где конкретно вы будете находиться. Потому что вы можете поехать с исследовательской миссией в любую точку мира.

– И в горячую?

– Да, в том числе – и в горячую. Между прочим, самая мирная-благополучная точка мира может оказаться горячей…

– Ну, для ООН, например…

– Для ООН, например, да. Мы работали в Кейптауне, Палермо, Калабрии. И не просто в Калабрии, в какой-то открытой ее части, а в закрытой части Калабрии – в горах, деревнях, поселениях, где нам говорили: «Единственная просьба: не попасть в полицейскую гребенку». Т.е. мы работали там, где, я бы сказал, другие не хотели работать. Поэтому и подготовка людей Экспедиционного корпуса, и сама его структура больше напоминает военную, нежели гражданскую. И подход к подготовке этих кадров военный —  мы достаточно часто попадаем на территорию, где идет война. Вот мы в Мексике работали – там жуть просто. Это территория тлеющей войны. Шутка, что ли…

• 

• 

• 

• 

• 

• 

• 

• 

• 

– Шутки в сторону. Нужно же, как я понимаю, не только отправиться в экспедицию, но и вернуться обратно…

– Именно. А там, бывает, ходят люди с автоматами, тычут тебе ими в грудь, по улицам ездят с  пулеметами. Между прочим, с крупнокалиберными. Есть некие «оазисы», где полицейских очень много. Но они на тебя внимания не обращают. А как только выезжаешь за территорию этого самого «оазиса», стоит армия, военные люди. Или жандармерия, в форме, касках, бронежилетах. И с автоматами. И они явно недовольны, что ты едешь по этой дороге, вообще передвигаешься, шевелишься. Потому что ты им как-то мешаешь жить.

– Вот… возьмём к примеру… Экспедиционный корпус английской армии в Индии. Или французской в северной Африке. Там, Судан, Сенегал, Алжир. Марокко. Это….

– Терминологическое сходство. Небольшая разница: мы не занимаемся захватом территорий. И не наводим там свои порядки. Мы занимаемся исследованием предмета.

– Но есть ли что-то общее в том смысле, что жизнедеятельность Вашего корпуса… ну, как бы это сказать…  не без риска?

– Мы стараемся, чтобы деятельность в Экспедиционном корпусе была наименее рискованной.

– Наименее. Но не без?   

– Без риска вообще не бывает, Вы же понимаете. Рискованно даже дышать, переходить улицу рискованно. Помните Ежи Леца: «Жить вообще рискованно. От этого умирают…».

– Вот вопрос, отсюда вытекающий. Такая работа — больше мужская, все-таки. А вот участвуют в корпусе особы женского пола, слабого.

– Вы знаете, во-первых, мы кого попало в свой корпус не берем. Случайных людей у нас нет и быть не может. А, во-вторых, женщины, о которых мы говорим, не уступают мужчинам. Вы же помните, что это исследовательская структура. А наши женщины обладают огромной любознательностью, наблюдательностью, проницательностью. Сообразительностью. И прочими необходимыми качествами. Они очень хорошо справляются с задачами экспедиции. Прошли самую серьёзную подготовку. Ну, вот в Египет с нами отправились две женщины. И отлично справились — в тех, весьма непростых, поверьте, условиях.

– О самой структуре — несколько слов. Раз уж есть ассоциации с военным подразделением, частью, соединением. Структура какова?

– Корабельная. Т.е. Экспедиционный корпус – это корабль.

– Экипаж?

– Да, это экипаж корабля.

– Ну, с комкором все ясно. А дальше?

– Дальше у нас есть штурманы, командиры боевых частей и пр.

– Боцман есть?

– Обязательно! Большой, двухметровый.

– Несколько слов об истории. По сегодняшний день. Корпус отправлялся в экспедиции, совершал  перемещения. Сколько и чего?

– Больше 30 экспедиций. После 30-ти я просто перестал считать.

– Порядок какой?

– У меня — за 30 экспедиций, больше всех. У всех остальных 25, 22, 24. Есть люди, у которых до 10 экспедиций, у кого-то 12, а у основного состава за 20 экспедиций.

– Экспедиции вообще в иных науках, как и сам термин, само явление — тоже общеприняты. Но едва ли  это касается, скажем, философии. Философу как раз лучше, чтоб потише было. И чтоб ему никто не мешал, не вторгался в мир его путешествий по изгибам ума и души. Он должен мыслить, ну, читать, писать. Беседовать. Тем не менее, философия не чужда, мягко говоря, лично Вам.

– Мне – нет.

– Научный, идейно-тематический характер ваших путешествий, в том числе и философских, и психологических, каков?

– Задача ставиться совершенно конкретная на каждую отдельно взятую экспедицию. Она же не из воздуха появляется. Она готовится и не один день. Поэтому задача, которую мы решаем в рамках этой научной экспедиции, может быть разная – философская, на стыке наук.

2.

– О стыке: что это? Это история? Это философия? Это социальная или индивидуальная психология? География? Археология? Политология, в конце концов?

– Нет-нет. Цель нашей работы всегда связывается с тем, что из этого практически можем извлечь, т.е. прикладная цель. Мы не занимаемся так называемой чистой академической наукой. Мы не совершаем открытия, чтобы мир содрогнулся  – нет. Задачи института и корпуса — прикладные, т.е. это технологии, конкретные продукты, которые получаются из результатов этих экспедиций. Например, из каждой экспедиции мы получаем либо технологию, либо монографию, либо еще что-то. По сути, если мы даже и теоретизируем, то это — площадка, платформа для последующего конструирования того, что позволяет уже потом, в процессе жизни и деятельности нашей структуры, создавать какие-то продукты из этого всего. Поэтому мы наукой ради науки не занимаемся. Т.к. это НИИ, то у нас задачи прикладные, изыскания и разработка.

– Тем не менее, наука – сама по себе понятие широкое и тоже синтетическое. Вот если университетски подойти к вопросу: скажем, исторический факультет, физико-математический, химический. Иняз. Геолого-географический. Филологический…

– Занимаемся и химией, и строительством, и физикой. Обычно у нас исследования на стыке наук. Если необходимо привлекать химиков, то мы их привлекаем.

–  А вот главное, основное что? Если по принципу «От общего к частному»: история? Археология?

– Главное – это то, что получается из экспедиции, т.е. тот выход прикладной, который мы получаем в результате нашей работы. Например, примитивно: я взял некую философию, изучил, исследовал ее, после написал книгу об этом. Спрашивают, я говорю: «Ну, вот смотрите. У вас эти проблемы, извините, на протяжении 5 лет, но есть люди, которые уже 200 лет как справились с этими проблемами. Вот их практика, их решение этих проблем. Это работает давно и точно. Поэтому, если хотите, я вам объясню, как они справляются. А иначе эти проблемы будут продолжаться у вас бесконечно». Это – простое, схематичное объяснение. Сразу всё предвидеть нельзя. Есть технологически более сложные вещи, когда из работы в экспедиции вырастает технология, проблема, практическая потребность. У нас часто так бывает, что мы первую экспедицию проводим, исследования состоялись и возникли задачи Т.е. нужно готовить и проводить повторную экспедицию для того, чтобы уже получить технологическое ядро. По сути своей, все это заканчивается технологически. Оно никогда не заканчивается теоретически.

– Подводились ли итоги последней экспедиции?

– Они анализируются, обсуждаются и подводятся. Мы пишем монографию.

– Что из себя представляла подготовка к экспедиции? Да, там оно, конечно, жизнь подскажет. Но что-то ставится, определяется, что-то планируется?

– Вот сейчас мы планируем экспедицию в Европу. У меня задача – отработка экспедиционной технологии.

– А вот что касается той, которую мы уже можем рассматривать? И что она внесла в Ваш опыт, как может повлиять на дальнейшее?

– Мы будем менять экспедиционную технологию. Посовещались, обменялись мнениями. И решили так на общем совете Экспедиционного корпуса. У меня сейчас задача исследовательская, но требуются изменения экспедиционной технологии. Была одна, мы сейчас будем внедрять другую, новую экспедиционную технологию. И отрабатывать ее на месте. Я бы сказал так, в условиях, максимально приближенных к реальности. Это будет там, на месте дислокации и действия.

– И всё же, всё же, всё же — последняя экспедиция (дай Бог, не последняя, конечно, и не предпоследняя) – уже позади, можно ее рассмотреть с какого-то расстояния.

– Вы имеете в виду ту, которая — в Египте?

– Да. Была у меня предварительная беседа с одним из участников Египетской экспедиции.  Невероятно интересно, Ну, мягко говоря, если только я правильно понял, результат — просто сенсационная вещь.

– Что называть сенсацией? С моей точки зрения, результаты Египетской экспедиции настолько очевидны, что… у меня сложилось впечатление — существует некий заговор.

— То есть?

 — Знаете, я давно исследую феномен культурно-исторических проектов. Вот допустим, вы едете в Грецию и видите акрополь. Вы же понимаете, что это — обман, все искусственное.

– С детства помнятся «Мифы Эллады». Со средней школы знакомы Древний Мир, Ассирия, Египет с фараонскими пирамидами. Греция и Рим. И акрополь, и Колизей. И всё прочее, тому подобное. Конечно, древности – полностью в изначальном виде они и не могли дожить до наших дней.  Стало быть, восстановленные, реконструированные.

– Так, может, это и было когда-то. Но то, что вы видите в наши дни, это обман. Это культурно-исторический проект, декорация и бутафория. В кино двадцатого века, скажем, о Цезаре и Клеопатре, о Рамзесе, всё воссоздано красиво, величественно. Экзотично. Но ведь это – сцена, декор. Вот нечто в этом роде сегодня там показывают туристам. Исторического, подлинного в этом нет ничего. В свое время один мой коллега говорил: «Никак не могу понять, как так может быть?». Все же знают, что, чем древнее объект, тем он глубже в землю погружается, а чем он современнее, тем он выше. Так вот объясните мне, пожалуйста, как и почему Колизей стоит выше Рима?

– Так он, вроде, помнится из того же гимназического курса, на холме…

– Холм тут ничего не объясняет. Вот мы, например, работали с Константином Владимировичем Слободянюком и другими коллегами на другом континенте — в Мексике. Так там просто засилье этих культурно-исторических проектов. И что любопытно: там, где действительно настоящее всё, подлинное, любознательных посетителей почти что и нет. А туда, где настоящая театральная культурно-историческая постановка, земляне толпами съезжаются.

– Толпами – это туристы, наивные пожиратели экзотики.  Их обмануть не так уж сложно. Но съезжаются же и ученые, и просто образованные люди, а их не так просто надуть.

– Знаете, я думаю, что ученые… как раз и организуют эти культурно-исторические проекты.

– С целью?

– Зарабатывание денег. Я Вам пример приведу. В науке уже появилось такое понятие, как «исторический Диснейленд». И далеко ходить не нужно. Когда мы ездили с Константином Владимировичем в Запорожье (это была рекогносцировка) первой Украинской экспедиции, мы исследовали остров Хортица. И на нем реально стоит Запорожская Сечь. Самая настоящая Запорожская Сечь! Правда, образца… 2004 года. Они там горячо и  искренне утверждают, что всё сохранилось с тех времен. Имеются документы о том, что это культурно-исторический проект, построили эту Сечь в 2006 году. Я говорю: «Бревна-то чего-то у вас не сгнили за столько лет и веков?» Как говорится, сами удивляются. И таких примеров немало… 

— Например?

— Пожалуйста. В Виннице существует ставка Гитлера, «Вервольф», «Волчье логово». 

– Я там был. Это военно-исторический факт. Он реконструирован в кинематографе.

– А я очень глубоко сомневаюсь, что в этом месте находилась ставка Гитлера. Думаю, что любой здравомыслящий человек тоже сомневается. Потому что я был в других ставках Гитлера – в Германии в Шварцвальде и т.д. Вся проблема в том, что ставки Гитлера строила одна и та же немецкая контора. Знаете, у такой конторы, как человека, есть свой почерк. Так вот, почерка этой конторы там нет. Да, действительно, вероятнее всего, ставка Гитлера находилась в Виннице – секретный объект. Она была. Вероятнее всего, и по сей день существует. Но в совершенно другом месте, а не там, где сегодня туристам показывают этот «Диснейленд».

• 

• 

• 

• 

• 

– Это что? Реконструкция? Общепринятая вещь? Или —  мистификация? То есть, обман?

– Думаю, что любая реконструкция ведет к мистификации.

– А смысл? Реконструируйте там, где на самом деле было.

– Деньги. Нужно с вас взять деньги. За что?

– Ну, если я лопух, — за что угодно. А если я — историк?

– Представьте: я сижу себе где-то в Полтаве. И думаю: «Блин! Ну, что ж так все несправедливо-то в жизни! Это постно. Пресно. Серо! Скучно, наконец! Петр I бился под Полтавой, да? Как же ничего не осталось от тех времен? А может… осталось? Может, мы просто не знаем, что осталось. Та-а-ак! Поехали, посмотрим. Ой, какое хорошее поле. Наверно, вот здесь это все происходило. Так! Давайте-ка мне историков! Слушайте, вы можете объяснить, что нужно сделать? Чуть-чуть привели в порядок пару пушек прикатили, не понятно, откуда, из какого-нибудь исторического музея. Может, они вообще — в другой битве участвовали. И чем больше денег вложили в этот антураж, тем интереснее туристу, который приехал в Полтаву, посетил это место. Он же знает из истории, что Петр I сражался под Полтавой. Сам не раз горел, «Как швед под Полтавой»… Понимаете?

– Но… имеется на этот счет всевозможная литература: художественная, документальная. Научная и научно-популярная. Инсценизированная и экранизированная. Опять-таки, с детства памятно. В школе учили.

– Да. Вечная проблема Куликова поля. Их – масса, этих проблем. И то, что оно перепутано – это однозначно. Но сколько людей туда доехало и сколько там поклонилось, помолилось и положило деньги! Любое святое место. А эти вот все культурно-исторические проекты – святые места…

— Потребность людей в посещении мест поклонения пришло из глубокой древности и всегда остаётся современной. Что же касается школы заработка на этой потребности… интересно, каковы истоки?

— Сама тема культурно-исторического проекта возникла в Мексике. Однажды при случае я стал задавать «дурацкие» вопросы гидам в этой Чичен-Ице, мол, как они 80 метров земли отсюда вывозили? Говорят: «С помощью техники, конечно». Я им: «Да, но – с какой? Ваши же источники говорят о том, что тогда техники этой не было. Руками, ладошками, лопатками вычерпывали 80 метров грунта?» И мне ни на один вопрос никто толком не ответил. Мои вопросы вызвали агрессию. А ведь я не только имею право задавать вопросы – обязан это делать. Потому что, как учёный, глубоко сомневаюсь в том, что этот объект является историческим. Он не исторический! Он искусственно создан! И все искусственно созданные объекты, они, знаете, такие лощеные, как бы сегодня изготовленные.

— Мексиканский эпизод – не редкость в вашей практике?

— Да сколько угодно! Вот приезжаем мы в Луксорский храм. Стоят 3 огромные статуи из базальта, а слева — статуя, очень похожая на эти, тоже крашенная в черный цвет или в красный, посеребренная. И сделана из бетона. Железная конструкция, каркас залит бетоном. Это американцы сделали. Откровенно не эстетично. Мы там, в Египте, с экспедиционной группой стремились, по возможности, фотографировать непопулярные вещи. И  нас просили об одном – не фотографировать реставрации. Но мы, всё же, фотографировали…

– Вам запрещали или не рекомендовали?

– Нет, это просили. Ну, как «запрещали»? Руки никто никому не выкручивал и не заламывал. Но мы ведь не лыком шиты. И они там просто не видели, что мы фотографировали.

– А что их смущало, собственно?

– Как это — «что»?

– Но ведь если это доступно невооруженному взгляду любого человека…

– Нет, не доступно. Мы попадали в те места, которые не доступны любому человеку. Нам открывали замки́, и мы заходили туда, где идет реставрация, туристов не пускают. Константин Владимирович насмерть замучил в Александрии гида и тот все-таки, наконец, признался: объяснил, что в Александрии нет ничего исторического. Вот кто-то решил, что турист в Александрию приезжает, ну, скажем так, на один день. Ему нужно весь историзм за один день воспринять. Поэтому были созданы определенные локальные точки, куда со складов — за инвентарными номерами свозились сфинксы и прочее, найденные в совершенно другом месте, расставлялись в определенные композиции. Человек со сфинксом сфотографировался, и радостно на корабль побежал. Т.е. в Александрии нет ни одного исторического объекта, если мы не говорим, конечно, о европейских.

Продолжение следует…

Странички блокнота стенограммы беседы с академиком Мальцевым Олегом Викторовичем с вами листал журналист Ким Каневский

Подписывайтесь на наши ресурсы:

Facebook: www.facebook.com/odhislit/

Telegram канал: https://t.me/lnvistnik

Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua