В ТРЁХ КНИГАХ.
КНИГА ПЕРВАЯ
КТО СТУЧАЛСЯ В ДВЕРЬ КО МНЕ…
(Продолжение. Начало: «Перед романом», «1», «2», «3», «4», «5», «6», «7», «8», «9», «10», «11», «12», «13», «14», «15», «16», «17,», «18», «19», «20», «21», «22», «23», «24», «25», «26», «27», «28», «29», «30», «31», «32», «33», «34», «35», «36», «37»)
40.
— Ну, это ты дал пену. Царапнул читателя по нервам. Прямо – какой-то Шекспир! Маленький советский Гамлет на большефонтанской даче. Только что без фехтования, Офелии и королевы-матери. Кстати, нельзя не заметить, что мамаши-то твоей там почти что и нет. Все есть, а матери нет.
Серый неточен. Во главе этой воспеты не все, бывшие на той даче. О сестре, к примеру, ни словечка. Хотя не могли же, выезжая на всё лето, оставить её одну в городе. Конечно же, она отправилась с нами и почти до сентября была там. Почему не помянута? Во всяком случае, неспроста. Да и шекспировская параллель автору как-то не подворачивалась под руку. Иначе описал бы он непременно и местную Офелию (была такая), и Лаэрта, и Горацио – неведомых классике. Не говоря уже о Полонии и гильденстернах-розенкранцах. Непостижимым образом выживший, лирический мой герой попросту не мог там и тогда поддаться соблазну классических ассоциаций – о Гамлете иже с ним ничего не знал. Не предполагал и о том, что доживёт до репутации литературоведа-искусствоведа-историка-эрудита. И что уже в новом веке-тысячелетии, но ещё при его жизни, на титульном листе некоего научного издания будет значится: «Эта книга не состоялась бы без вклада творческого генератора и знатока высших материй — нашего уважаемого литературного редактора…» (далее воспоследует его имя, отчество и фамилия). Многое, очень многое ещё годы-пятилетки-десятилетки не мог он в себе и в других разглядеть, определить происходящее по жанрам, видам и родам. Как, впрочем, того не позволяла разрешающая способность мировосприятия многих других, куда более взрослых и ответственных граждан, уполномоченных для подобного судьбой и начальством. Да что там детство: в своё время, возглавляя университетский курс искусствоведения и разрабатывая тему «Жанры, виды, роды драматургии на сцене и в жизни», я и не подумал о таких параллелях. А жаль. Ведь Серый в чём-то прав. Там, в Дачном переулке Большого Фонтана 50-х, за скрипучей калиткой под обветренным линялым красным флагом имел место драматический конфликт между героем и обществом. То есть, основа классической драмы. Хотя, вообще, говоря, ту жизнью написанную дачную пьесу следовало бы отнести к жанру — трагедии. Согласно канону, именно она изображает конфликт мировоззрений, острое и непримиримое противоречие — с катастрофическими последствиями. То есть, завершается гибелью, как минимум, героя. Изначально высокий автор Книги Судеб заставил маленького героя моего поиграть со смертью. И даже заиграться на самом краю. Но потом почему-то пожалел, втащил его обратно в жизнь и отправил на дачу. А убил там совсем другого персонажа, едва наладившего старость. Шекспир! Шиллер! Крутой поворот темы, мечта драматурга…
Бог уж знает для чего нарезка тех дачных сюжетов почему-то сохранила и детали, и планы, пейзажи и интерьеры. Портреты. Цвета, оттенки, запахи. Ситуации – даже совершенно незначительные. Например, совершенно ясно вижу: сначала активно не желавший выезда за город, кот Васька вписался в дачную жизнь, как местный кот. И однажды пропав на несколько дней-ночей, встретился нам в ста шагах от ветхой дачной калитки, вечерком, по пути в летний кинотеатр Дома Отдыха: на центральной аллее обходила клумбу кошачья компания, во главе которой важно ступал мой Василий. На встречу нашу он отреагировал приветливым взглядом и вилянием хвоста, но движение продолжил тем же аллюром – мы разошлись, как в море корабли. И было очевидно, что в этой гоп-компании Васька мой за пахана. Появился он на даче дня через два-три. С аппетитом отобедав рыбкой и сметаной, завалился дрыхнуть на солнцепёке. Где был и чем питался – не известно. Дэзи к нему не приближалась. И после его исчезновения-приходы повторялись до самого конца августа, до нашего отъезда в город, против которого он тоже протестовал, хотя царапаться и отправлять малую нужду на мои брючки уже не стал.
За большефонтанское лето моё имели место ещё три пьяных бунта хозяина – по-пушкински бессмысленных и беспощадных, беспощадно же и подавленных мужчинами-дачниками. Плюс полнейшее моё выздоровление и милый роман с девочкой, отдыхавшей в домике напротив – с мамой и папой. Говорилось, впрочем, что это вовсе не её папа. И даже не муж мамы. Термины «Любовник» и «Сожитель» меня ещё не озадачивали и обозначенные ими явления не привлекали внимания. А соседка была моей ровесницей, светловолосой, голубоглазой, ладненькой и очень неуверенной в себе. Спутника мамы она называла по имени-отчеству: Пал Николаевич. И была явно смущена этой особенностью своей семьи и косых взглядов высокоморальных дачниц. Все остальные ячейки общества там были вполне традиционными: папы-мамы-дети. У бездетных Александра Ивановича и Александры Ивановны нишу эту занимала Дэзи. Ей берегли-холили, дождинки не давали на неё упасть. Однажды, правда, не доглядели и любимая собака как-то странно топталась, корма к корме. с залётным безродным ублюдком (выражение Александры Ивановны). Александр Иванович был краснолиц, сквернословил и лупил незваного пса мокрым полотенцем. Оба животных визжали, буксировали друг друга взад-вперёд, но разойтись не могли. Сути сцены мы с Наташкой не понимали, а собакам сочувствовали. Тем более, что оживлённые дачники столпились рядом и обменивались кривыми улыбками и комментариями. А кто-то, помню, советовал их разлить водой.
В кино подружку новую мама отпускала со мной, но сама с нами почему-то не ходила, оставалась на даче. Тоже – и Пал Николаевич. В летнем кинотеатре «Октября» мы садились поближе к экрану, чтобы его не заслоняли взрослые зрители. Крутили там, помнится, замечательные цветные фильмы «Атаман Кодр» про храбреца Тудора, «Военную тайну», «Два Фёдора» про послевойну и «Матрос с «Кометы», песни из которого знала вся страна. Их напевали собравшиеся в том зале без крыши в ожидании сумерек, когда начинался киносеанс. Самые разные граждане, отдыхающие в «Октябре» и на соседних дачах, на самых разных местах и едва ли знакомые друг с другом, очень слажено пели хором. Заканчивая одну вещицу, после крошечной паузы подхватывали другую – едва кто-то выводил слова её начала. Наши фальцетики тоже вплетались в общее исполнение, что было очень приятно. Когда заканчивалась песня, а экран ещё не мерцал, смотрели мы друг на друга и улыбались, как майские розы. Трудно сказать, что это означало. Но едва я открывал рот, чтобы сказать нечто – начиналась следующая песня и мы её подхватывали. А потом смотрели фильм и было уже не до разговоров. По мере сгущения темноты становилось всё прохладнее. И сидели мы всё теснее, менее всего думая о теплообмене — мысленно вовлекались в кинодейство. В острые моменты экрана Наташа брала меня двумя руками об руку. Бывало – и со слезой. Всхлипывала. И не сразу успокаивалась, когда гас экран и в зале загорались шары фонарей. В темень на обратном пути нас встречали её мама — одна или со спутником жизни. И до самой калитки мы наперебой рассказывали об увиденном-услышанном, поправляя и дополняя друг друга. Мне очень жаль было этих взрослых людей, потому что не ходили они на такие интересные фильмы. Но выглядели они весьма довольными жизнью. И слушали наши кинокомментарии не чрезмерно внимательно.
В дачное то лето я пережил потрясающую громомолниевую грозу, когда небесная канонада рвала воздух и лупила по ушам – сердце обмирало, чуя себя в грозных лапах разбушевавшейся стихии. И каким маленьким-бессильным я чувствовал себя в этой судорожной какофонии. Дачницы изрядно паниковали, внятно запахло валерианой. Васька забился под кровать, Дэзи металась и выла, её еле-еле уняли. Мужчины вели себя достойно, помогали нервным дамам убирать предметы быта из-под ливня. Но в атмосферный букет вплеталось и водочное амбре. С детства раннего мне очень нравились стихи про буревестника — «Пусть сильнее грянет буря…» в исполнении старшего брата. Но очень тогда хотелось, чтобы стихия, наконец, улеглась. А утром оказалось, что обрушился и сполз глинистый фонтанский берег. Придорожная часть осталась на месте, а мостовая очутилась далеко внизу, так что верхушка столбов была вровень с тротуаром. Говорилось о том, что буря порвала провода и лошадь, на которой скакал пограничник, задела на мостовой провод под напряжением. И оба полетели вниз. А море откатилось от обрыва, оставив за себя огромные лужи-озёра, в которых к полудню хорошенько прогрелась вода. И там уже священнодействовали земляне с удочками и плескались мы. Наташка вымазалась и вымазала меня глиной – хохотали до упада, остановиться не могли. Потому что выглядели очень смешно. И ещё, потому, наверно, что жуткая миновала беда…
Откуда мне было знать, что событие это историко-эпохально, в верхах ему придаётся госзначение. И будут приняты соответствующие решения-постановления, выделены миллионы народных денег для дальнейшей борьбы с этим явлением. Выяснилось, что такое было здесь ещё в Х1Х веке. И что тогда, в 20-х и 30-х годах, одесскими оползнями занимался знаменитый в Европе французский инженер, геолог и кристаллограф Жюст Гаюи. И что так называемая Потемкинская лестница – изначально и именно противооползневое сооружение. А её архитектурная шедевральность – побочный продукт воплощения антистихийного проекта. И что из-за погромного оползня ещё в начале 50-х ХХ-го нашего века здесь, у Дачного переулка, на проезжей части пролегла трещина, отделившая массив суши в триста метров. Этим занималась чрезвычайная комиссия одесского горисполкома — пришлось на 13-ой станции Большого Фонтана переносить трамвайную линию. А пережитая мной, Наташей и прочими персонажами этой главы гроза, спровоцировала 400-метровый оползень. Перемещаясь по жизни, в дальнейшем не раз ощущал себя щепочкой в разбушевавшейся стихии моря житейского. И всякий раз вспоминал ту оползневую большефонтанскую грозу. Это было грандиозно…
На что ещё из тех событий отвлеку читательское внимание? Да, ещё для дачников Люда и Катя Бушуевы поставили настоящий спектакль, где я играл роль негритёнка. Это была совершенно советизированная сценическая основа, — шел урок в американской школе. Сама Людмила играла белую учительницу, Катя, моя сестра и подружка – белых же учениц. Коля Бушуев был полисмэном. А я – черномазый гадкий мальчишка Том. Как репетировали? О системе Станиславского, конечно, мы не ведали. Но роли вышли несложные: на вопросы уровня «Сколько будет дважды два или пять на пять?» все могли отвечать, как попало. И получали учительское одобрение. А я отвечал правильно и получал «Неуд». Ну, негр, ясное дело. Расизм. А в финале, и в этом вся соль, на вопрос «Когда Америка победит Советский союз?», я должен был выхватывать из-за пазухи красный флаг и кричать во всё горло: «Советский Союз никто и никогда не победит!» — после чего меня утаскивал полицейский, которому достались для этого задрипанный мундир Дяди Коли Бушуева и пояс с портупеей и кобурой моего папы. Флаг хотели взять на время действия с калитки, но хозяин не позволил. Хоть и конюх, хоть и пьяница, а – патриот. И мне за пазуху сунули катькин пионерский галстук.
Ну, что там ещё? Да, в биллиардной Дома Отдыха зарезали какого-то фонтанского юношу. И его оттащили в медпункт. Переполошились все дачи и Дом Отдыха «Октябрь». Рассказывали жутчайшие подробности. А парень умер. И вечером на танцплощадке возникла драка – говорили, молодой человек из города не поделил девушку с каким-то местным. Оба они обменялись апперкотами, схватились братски, полетели через кусты, окаймляющие тот культурный центр. Дрались-возились где-то там. И с первым же милицейским свистком стихли, исчезли в темноте. А танцы, собственно, и не прерывались. Кстати, о танцах: на той площадке и на сцене летнего кинотеатра иногда выступал очень красивый молодой человек, светловолосый и светлоглазый, с хорошим славянским лицом. В сером костюме, белой рубашке и чёрном галстуке. В новых желтых туфлях. Его называли массовиком-затейником. И узнав о встрече с ним из рукописной афиши, вечером охотно собирались в одном из двух этих культурных центров. Молодой человек проводил своеобразные уроки. Сейчас бы сказали: «Мастер-классы». Преподавал он танцы — коллективные, старинные, предваряя свою практику их историей. Представлялись, таким образом, «Падеспань», «Падекатр», «Падепатинер». «Краковьяк». «Полонез». И что-то там ещё.
Появлялся он с музыкантом, заметно хромающим лысым гражданином в затрапезном мундире со стоячим воротником – без погон, с орденскими планками и тремя нашивками за ранение. Усаживаясь на стул или табуретку, тот держал перед собой совершенно роскошную вещь – яркий, нарядно инкрустированный и явно трофейный аккордеон. Огромная игрушка. Молодой красивый массовик-затейник объявлял сегодняшнюю учебно-практическую программу, представлял очередной танец и приглашал к себе пары желающих. Уговаривать, помнится, долго не приходилось. Пары под его руководством выстраивались в колонну по два, слева – Она, справа – Он, державшие друг друга за руку. Во главе оказывался сам ведущий и дама по его выбору, руку которой он держал в своей, вытягивая её высоко перед собой. Только, в отличие от всех остальных, он становился справа от дамы. И левой рукой брал кисть её правой. А своей правой руки у него не было. Рукав провисал, как парус в штиль, и заправлялся в карман пиджака. По его команде хромой музыкант брал первые аккорды и начиналось действо, захватывающее меня и Наташку целиком. Участники включались довольно быстро включались, танцевали уверенно и пластично. И мы с подружкой опять переглядывались. Тоже хотелось по призыву этого руководителя подняться на сцену или выйти на танцплощадку, стать со всеми в ряд. И…
О блондинистом этом массовике-затейнике дамы у нас на даче за семечками говорили всяко-разно. Всех очень интересовал пустой его правый рукав. Одни с дрожью в голосе поясняли: офицер, сапёр. А они ошибаются, как известно, только один раз. И вот он как-то допустил ошибку. Другие склонялись принять к сведению версию огромной дачницы, бывшей в оккупации. Та говорила, что если бы он был сапёром, то остался бы без обеих рук. И что хлопец этот в октябре сорок первого из Одессы с армией не ушел, жил здесь при румынах. И попался на краже, за что руку ему оккупанты и отрубили. Дачники-фронтовики в этих посиделках не участвовали…
Ну, что-то там было и ещё. Время болезни и дачного отдыха пролетело быстрее, чем обычно. К моменту нашего расставания я и Наташка уже не представляли себе дальнейшего друг без друга. При расставании мы долго сидели на скамейке над обрывом. Наконец-то выяснилось, что она очень любит маму и папу, но родители расстались. Потому что мама полюбила Пал Николаевича. И теперь они живут возле Нового Базара в комнате с ширмой. Очень скучает за отцом, навещает его в старой квартире на Ришельевской. Но без мамы тоже не может. Мы обменялись почтовыми адресами. Она аккуратно записала в подаренную мной красивую записную книжечку номер нашего телефона (у неё телефона не было). И больше мы никогда не виделись…
За всем тем я не заметил жизни большого мира. И только в Одессе листая прессу, познавал пропущенное. В стране нашей, известной своим миролюбием, объявили о сокращении вооруженных сил на целых триста тысяч человек. А за океаном четырнадцатилетний Бобби Фишер задолго до того, чтобы стать героем песни Владимира Высоцкого, выиграл чемпионат США по шахматам. Имя это зазвучало в полную силу впервые. Ракеты НАТО разместились в солнечной Греции, а СССР пригрозил ей экономическими санкциями. И у врагов с этим делом ничего не вышло. Кубинские революционеры захватили три радиостанции в пригороде Гаванны и на весь эфир хулили нечистыми словами лидера реакционного проамериканского режима Батисту, имевшего от роду неприличное имячко Фульхенсио. Повстанцы Фиделя Кастро вообще завязали бои с правительственными войсками. А американцы, которых мы всё ещё догоняли по производству мяса, молока и масла на душу населения, еле-еле догнали нас — запустили в космос первый свой спутник «Эксплоер-1». То есть, позже нашего спутника-1. И позже второго — с собачкой Лайкой, принесенной в жертву науке (доказала, что живое существо может пережить старт и выход на орбиту. Хотя и на Землю не вернулась).
Мы были впереди планеты всей. А там, у них, вообще тогда всё было не слава богу – над берегом Джорджии бомбардировщик аварийно сбросил самую настоящую водородную бомбу «Марк-15». Представляете? Подробнее: над островом Тайби столкнулись в полёте (!) бомбардировщик и истребитель. Последний – вдребезги, хотя пилот спасся, а бомбардировщик аварийно сбросил в океан бомбу, в сто раз более мощную той, слизавшей в августе-45 Хиросиму. Скандалище пошел всемирный, искали ту бомбу долго, но так и не нашли. Между прочим, когда пишутся эти строки, водородная та крохотулька всё ещё там где-то возлежит. И кто знает, что она себе думает…
А по миру уже семимильными шагами маршировало бытовое телевидение. И Папа Римский Пий Х11 объявил святую Клару Ассизскую покровительницей ТВ. Поскольку она считается образцом простоты, ясности и последовательности. А кроме того, прикованную болезнью к постели, её посещали видения – ясно видела мессу на стене своей спальни. Через много лет – с появлением Интернета, — она же номинировалась на чин святой его покровительницы. Но уступила это Исидору Севильскому. Со временем комментаторы почтенного этого акта шутили, что лучшей святой для телевидения не придумаешь. Не говоря уже об Интернете. Кстати, о телевидении: в Одессе студия ещё только строилась, а Москве оно уже по европейски становилось явлением привычным. И к вящему удовольствию горожан, демонстрировало мероприятия первого Международного конкурса пианистов и скрипачей имени Чайковского. И опять-таки засветилась Америка (на сей раз – положительно): первое место среди пианистов завоевал гражданин США Ван Клиберн. Это имя тут же облетело наш Союз и с того вечера прописалось в СМИ. Между прочим, на бис он тогда исполнил свою импровизацию темы «Подмосковные вечера», вещицу, которую охотно пели в ожидании демонстрации кинофильма в известном вам уже летнем кинотеатре Дома Отдыха «Октябрь». И мы с Наташкой – тоже, даже не догадываясь ни о конкурсе в Москве, ни о его победителе, молодом американце.
В чудные те дни Совет Министров СССР принял странноватое постановление – «О развитии жилищно-строительных и дачно-строительных кооперативов». А кругом — борьба с долгостроем, порождённым дефицитом стройматериалов и мощностей. Их не хватало даже для предписанного Госпланом. Из чего же будут строиться дачи слесарей и врачей? Тот исторический документ, по сути, санкционировал перспективное разворовывание всего, без чего строить нельзя. Но идея повернуться лицом к быту и отдыху трудящихся была принята на «Ура!»: ведь со временем у всех желающих простых смертных будут свои загородные домики. Коренные горожане пожимали плечами. Но у перемещённых крестьян, всё более наполнявших города, загорались глаза. Участки для дач выдавались трудящимся бесплатно, а чем и из чего строить фундаменты, стены и крыши – таких наивных вопросов они не задавали. Со временем я наблюдал реализацию этих планов. Кто только ни строил дачи, дачки и дачурки! Исторически скоро пришлось развернуть всесоюзную борьбу с несунами и несушками – со строек-заводов-фабрик-комбинатов выносили всё, что можно и нельзя. И росли всевозможные сооружения дачного типа. А до развёртывания розничной сети строительных магазинов и рынков оставались ещё пять пятилеток.
Не заметил я и визита Дага Хаммаршельд в нашу страну. Знал, конечно, что он стал генеральным секретарём ООН в год смерти Сталина и моего поступления в школу. Известный борец за мир, рисковый этот малый лично посещал многие «Горячие точки». Даже сам придумал и внедрил в политобиход этот терминологический оборот. Он во всеуслышание утверждал, что для стабильной жизни на планете нужно всем координироваться ООН. И тогда мир окончательно победит войну. Но африканская заваруха в бывшем бельгийском Конго, погубившая вроде как большого друга СССР Патриса Лумумбу (московский университет дружбы народов носил его имя), подорвала авторитет Дага-миротворца.
Лет через тридцать миллионы советских телезрителей бросали свои дела, чтобы проследить за развитием действа сериала «ТАСС уполномочен заявить», а кто и читал несколько ранее одноименный роман. И менее всего ассоциировали это с делами, о которых не киношное, а реальное ТАСС в воспеваемые мною пятидесятые информировало отечественных и зарубежных читателей. Луисбург Юлиана Семёнова был, конечно, выдуман, но не высосан из пальца. Как и всё, что происходило в романе и фильме, было срисовано с натуры. И во вполне сознательном возрасте вдохновлялся писатель сообщениями ТАСС. Тогда африканское государство Конго называлось всё ещё бельгийским. На политкарте и оно, и Бельгия в Европе обозначались зелёным цветом. И если я, ученик провинциальной начальной школы, в те времена подумал — какое множество бельгий может поместиться на территории Конго (недоумевая – почему такое маленькое европейское государство владеет таким огромным африканским), то двадцатипятилетний публицист Юлиан Семёнов об этом размышлял тогда наверняка.
В общем, с гибелью прогрессивного Лумумбы связывали проамериканских деятелей Чомбе, Мобуту и Касавубу, синтезированы писателем в образе генерала Огано. Ставленник заокеанских спецслужб, как вы помните, рвётся к власти. Однако в реальности шепталось, что и Лумумба в отношениях с нами был нерешителен. При товарище Сталине это называлось политической близорукостью. Ещё не понимая толком – о чём речь, я тогда на пляже Большого Фонтана слышал, как молодёжь пела под гитару: «Жил в Конго Лумумба, Жил в Конго Лумумба, В Катанге Лумумба правителем был. Но злобный Мобута, Но злобный Мобута, Но злобный Мобута Лумумбу убил». А мы, сопливые, подпевали и прихлопывали. Ходила по кругу и такая песенка «Был бы ум бы у Лумумбы, Был бы Чомбе ни при чём бы. Гаечным бы он ключом бы Чомбу, или кирпичом бы!». Не обошла песенная молва и Дага: «О, Хаммаршельд, Хаммаршельд, Хам, Хам, Хам, Хаммаршельд! Где ты был? В Конго был. Что ты, хам, там натворил? Убили Лумумбу, гады…». В общем, жаль, конечно, парня – костоломы Мабуту сбросили его с вертолёта. И визит Хаммаршельда в столицу СССР освещался в нашей прессе весьма сдержано.
Не занимался бы я ерундой на Большом Фонтане – было бы чему и у нас подивиться. Не заметил лично я и того, что сессия Верховного Совета отправила в отставку главу совета министров страны маршала СССР Булганина. И первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв лично-персонально по совместительству возглавил правительство страны, оставаясь лидером партии. По его же инициативе разнообразно знаменитые с эпохи сплошной коллективизации МТС теперь становились РТС. То есть не машинно-тракторные, а ремонтно-тракторные станции. И из госсобственности переходили в колхозы, которые де юрэ государственными предприятиями не считались. Вообще много говорилось о стирании граней между городом и деревней. Но пока ограничились актом «МТС-РТС» и шумным воссоединением Всесоюзных промышленной, строительной и сельскохозяйственной выставок: родилась ВДНХ, Всесоюзная Выставка Достижений Народного Хозяйства. Всё это я постигал потом, задним числом…
Мода на реабилитацию, ворвавшаяся в нашу жизнь после ХХ-го и в особенности – после ХХ1-го съездов КПСС, в дальнейшем касалась не только отдельных граждан, незаконно осуждённых за то, чего не совершали. Во всеуслышание пересмотрели «Дело» композиторов, ещё не так давно во всеуслышание представленное на осуждение народу. Само собой, тогда народ горячо одобрил решение по этому «Делу». Хотя и трудно было разумному человеку поверить, что массе трудящихся вообще есть до него дело. Напомню: в сорок восьмом году грохнуло Постановление ЦК КПСС… «Об опере «Дружба народов» Вано Мурадели. Произведение было осуждено и заклеймено, как порочное, антихудожественное и, соответственно, вредное. В документе том эпохальном были и такие замечательные слова (Внимание!): «Исторически фальшивой и искусственной является фабула оперы, претендующая на изображение борьбы за установление советской власти и дружбы народов на Северном Кавказе в 1918—1920 гг. Из оперы создается неверное представление, будто такие кавказские народы, как грузины и осетины, находились в ту эпоху во вражде с русским народом, что является исторически фальшивым, так как помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ингуши и чеченцы». И дружба народов «Устанавливалась». И не грузины с осетинами, виноваты, а ингуши и чеченцы. Есть, значит, плохие народы. Только не эти, а те. Прелесть что такое…
Постановление завершалось и оргвыводами (не для публикации). Отстранён от должности председатель Комитета по делам искусств при Совмине товарищ Храпченко. Распущен оргкомитет Союза композиторов СССР и его президиум, отстранены руководители этого творческого Союза – композиторы Арам Хачатурян, Вано Мурадели и Левон Атавмьян. Не оправдали, значит, оказанного им высокого доверия. Но вот прошло время. И опубликовано было другое Постановление того же ЦК – «Об исправлении ошибок, в оценке опер «Дружба народов», «Богдан Хмельницкий» и «От всего сердца». Документ, правда, подтверждал и отчасти положительную роль предыдущего Постановления в развитии советского музыкального искусства. Но в то же время признавал, что оценки творчества отдельных композиторов, данные в этом постановлении, в ряде случаев были бездоказательными. Оно конечно, в опере В. Мурадели «Великая дружба» имелись некоторые отдельные недостатки, которые заслуживали деловой критики. Однако они не давали оснований объявлять оперу примером формализма в музыке. Талантливые композиторы тт. Д. Шостакович, С. Прокофьев, А. Хачатурян, В. Шебалин, Г. Попов, Н. Мясковский и др., в отдельных произведениях которых проявлялись неверные тенденции, были огульно названы представителями антинародного (!) формалистического направления. Подчёркивалось: в том постановлении, вопреки историческим фактам, было допущено, в связи с критикой оперы Мурадели, искусственное противопоставление одних народов Северного Кавказа другим. Был указан и главный виновник: неверные оценки в указанном постановлении отражали субъективный подход к произведениям искусства со стороны И. В. Сталина.
И всю эту экзотику, бывшую в прессе и радиоэфире, из-за болезни и весенне-летней своей суеты я чуть было не пропустил. А ведь тогда отряды Че (Эрнесто Чегеваро) на Кубе приступили к штурму Санта-Клара. Да это ещё что: пока я прохлаждался на даче, президиум ЦК КПСС успел с треском единогласно снять Никиту Хрущёва с поста первого секретаря. И буквально через пару дней обратно вернуть его на этот высокий, высший пост страны. И тоже единогласно. Ну, не завидное ли времечко выпало мне в начальной школе? Может ли автор не призвать к белой зависти нынешнего его читателя? Им ведь такое и не снится. Впрочем, некоторые из них уже сегодня замечают экзотику своей современности. А когда сами засядут за воспоминания – представляете, что припомнят…
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua