22-го января 2022 года Юрий Левитанский был бы жив, отметил бы с нами, читателями, сотый день рождения. Увы, даже и простые смертные доживают до такого исключительно редко. А поэты, тем более – фронтовики, — никогда не дотягивали до такого застолья. Дотягивают иногда их стихи. Друг Юрия Левитанского по литературной и полковой упряжке, Александр Межиров, писал:
«На протяженье многих лет и зим
Менялся интерес к стихам моим.
То возникал, то вовсе истощался,
Читатель уходил и возвращался.
Был многократно похоронен я,
Высвобождался из небытия,
Мотоциклист на цирковой арене,
У публики случайной на виду…».
Это мог бы сказать о себе и Юрий Давыдович. Как, впрочем, и почти все поэты – старшие шестидесятники. Сколько наших читателей, людей современных и, как говорится, продвинутых, знакомы с творчеством этого поэта? Между тем, к публике его стихи стали приходить ещё с фронта. И во весь голос зазвучали почти сразу после войны, с которой лейтенант Левитанский прибыл домой живой. Хоть и изрядно подраненный, с орденами и медалями. Полпред предвоенной литкогорты, студент известного месторождения знаменитостей – ИФЛИ. Доброволец сорок первого, ОМСБОНовец, закончивший бои в Японии. Военкор. И счастлив был не только его военный бог: Юрия печатали много и охотно. В 1955—1957 годах Левитанский доучивался в Литературном институте им. М. Горького. С 1957 года член Союза писателей. Его сборник «Земное небо» вывел его на Всесоюзную орбиту.
Многие стихи Левитанского легли на музыку, исполнялись популярными бардами Берковским, Никитиным, братьями Мищуками. Звучали, да теперь звучат в кино, по радио и ТВ. Например, в кинофильмах «Москва слезам не верит», «Пока фронт в обороне», «Солнечный удар» и др. Он даже умудрился – при вручении Государственной премии (1995 год), призвать Ельцина … прекратить войну в Чечне. Вот такой был поэт. Перечислим его книги. Хоть некоторые… «Солдатская дорога», «Встреча с Москвой, «Самое дорогое», «Утро нового года, «Листья летят», «Секретная фамилия», «Стороны света», «Земное небо», «Теченье лет», «Кинематограф», «Воспоминанье о красном снеге», «День такой-то», «Два времени», «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом», «Избранное», «Годы», «Сон о дороге», «Белые стихи», «Меж двух небес», «Когда-нибудь, после меня», «Зелёные звуки дождя». Как говорится, и многие другие.
Нет, не обидела его поэтическая судьба. А теперь знают Юрия Левитанского мало и плохо. Говорят, под пушки времён музы умолкают. Мол, гражданам нонича не до поэзии. Но ведь были времена и потуже. И однако же хороших поэтов при жизни знали. А потом – помнили. Нет, не во времени дело. В чём-то другом. В чём-то очень даже другом…
А мы вот, братья-сёстры во литературе (читатели – это ведь тоже литература), возьмём да и вспомним. С сотым днём рождения, Юрий Давыдович! Спасибо за всё! Память – не стынет.
***
Всего и надо, что вглядеться, — боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться, —
И не уйдешь, и некуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться, — боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою —
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.
Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка — она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было с ней, останется при ней.
Но вот глаза — они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся беда.
Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.
А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело было после, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.
Мне тем и горек мой сегодняшний удел —
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!
***
И убивали, и ранили
пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
стали от этого поздними.
Вот и живу теперь — поздний.
Лист раскрывается — поздний.
Свет разгорается — поздний.
Снег осыпается — поздний.
Снег меня будит ночами.
Войны снятся мне ночами.
Как я их скину со счета?
Две у меня за плечами.
Были ранения ранние.
Было призвание раннее.
Трудно давалось прозрение.
Поздно приходит признание.
Я все нежней и осознанней
это люблю поколение.
Жестокое это каление.
Светлое это горение.
Сколько по свету кружили
Вплоть до победы — служили.
После победы — служили.
Лучших стихов не сложили.
Вот и живу теперь — поздний.
Лист раскрывается — поздний.
Свет разгорается — поздний.
Снег осыпается — поздний.
Лист мой по ветру не вьется —
крепкий, уже не сорвется.
Свет мой спокойно струится —
ветра уже не боится.
Снег мой растет, нарастает —
поздний, уже не растает.
***
Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана,
а потом все быстрей и быстрей, подчиняясь ключу, —
как в «Прощальной симфонии» — ближе к финалу — ты помнишь,
у Гайдна —
музыкант, доиграв свою партию, гасит свечу
и уходит — в лесу все просторней теперь — музыканты уходят —
партитура листвы обгорает строка за строкой —
гаснут свечи в оркестре одна за другой — музыканты уходят —
скоро-скоро все свечи в оркестре погаснут одна за другой —
тихо гаснут березы в осеннем лесу, догорают рябины,
и по мере того как с осенних осин облетает листва,
все прозрачней становится лес, обнажая такие глубины,
что становится явной вся тайная суть естества, —
все просторней, все глуше в осеннем лесу — музыканты уходят —
скоро скрипка последняя смолкнет в руке скрипача —
и последняя флейта замрет в тишине — музыканты уходят —
скоро-скоро последняя в нашем оркестре погаснет свеча…
Я люблю эти дни, в их безоблачной, в их бирюзовой оправе,
когда все так понятно в природе, так ясно и тихо кругом,
когда можно легко и спокойно подумать о жизни, о смерти, о славе
и о многом другом еще можно подумать, о многом другом.
***
Время, бесстрашный художник,
словно на белых страницах,
что-то все пишет и пишет
на человеческих лицах.
Грифелем водит по коже.
Перышком тоненьким — тоже.
Острой иглою гравера.
Точной рукою гримера…
Таинство света и тени.
Стрелы, круги и квадраты.
Ранние наши потери.
Поздние наши утраты.
Черточки нашего скотства.
Пятна родимые страха.
Бремя фамильного сходства
с богом и с горсточкой праха.
Скаредность наша и щедрость.
Суетность наша и тщетность.
Ханжество или гордыня.
Мужество и добродетель…
Вот человек разрисован
так, что ему уже больно.
Он уже просит:
— Довольно,
видишь, я весь разрисован!
Но его просьбы не слышит
правды взыскующий мастер.
Вот он отбросил фломастер,
тоненькой кисточкой пишет.
Взял уже перышко в руку —
пишет предсмертную муку.
Самый последний штришочек.
Малую черточку только…
Так нас от первого крика
и до последнего вздоха
пишет по-своему время
(эра, столетье, эпоха).
Пишет в условной манере
и как писали когда-то.
Как на квадратной фанере
пишется скорбная дата.
Отсветы. Отблески. Блики.
Пятна белил и гуаши.
Наши безгрешные лики.
Лица греховные наши…
Вот человек среди поля
пал, и глаза опустели.
Умер в домашней постели.
Выбыл из вечного боя.
Он уже в поле не воин.
Двинуть рукою не волен.
Больше не скажет:
— Довольно! —
Все. Ему больше не больно.
***
Фото на обложке. Источник: электронный литературный журнал «Лиterraтура»
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua