К нашему читателю заглянул Народный артист Украины Владимир Талашко – известный актёр театра и кино.
— Приветствуем Вас, Владимир Дмитриевич. Благодарны Вам за честь и удовольствие этой беседы. Что касается композиции общения… Это такой, видимо, будет триптих. Первый «птих» — касательно Вашей биографии, Вашего творчества. Многое достаточно известно, но будет более убедительно услышать обо всём от Вас лично. Как это говорится, несколько слов о себе.
— О себе… «Я» — последняя буква в алфавите, о себе говорить не привык. Хотя, к сожалению, сейчас, когда есть соприкосновение с судьбами студентов, надо говорить и о себе. Потому что … Вот недавно одна… как бы актриса, — известная-неизвестная, когда говорили о ролях, о том, что ей надо делать что-то большое, а не просто сниматься, или способно в телекино… Хотя это не кино, а чаще всего нечто другое. Так я ей сказал о «Вассе Железновой» Максима Горького. И она удивилась. Мол — кто это такая? Она не читала … они не читали.
— Между тем, это произведение было ярко экранизировано. Даже — дважды. В одном сыграла Вассу сама Вера Пашенная, на минутку — народная артистка Союза. А в остальном, двухсерийном — Инна Чурикова.
— Это не она не смотрела и не читала, а они не смотрели и не читают. Понимаете? Как тут без нервов! Извините, я немного нервничаю. Да и сам способ нашего общения не вполне привычный для меня — «онлайн», через площадь дисплея ноутбука. А я привык так, с глазу на глаз, тем более, если говорить о преподавательской работе, об актерском мастерстве, то, конечно, нужен глаз. Когда-то, к слову, Достоевский говорил, если есть глаза, то найдется предмет, а если нет глаза, то предмета не будет. И это, пожалуй, и для журналиста, и для актера важно. И просто для человека, особенно сегодня, когда теледерьмо заполонило наши экраны. Убежден: сегодня, как никогда, нужно слово, потому что, как написано в Библии, сначала было слово. Вот, наверное, поэтому так я ценю эту профессию — журналиста, журналиста газеты, журнала, даже меньше телевизионного, так как, простите, там есть «сверху» … хотя хозяин есть везде — и в газете, и в журнале, и на телевидении. Хозяин — это тот человек, который имеет деньги, а иногда не имеет ума и не имеет сердца. А журналисту, актеру и человеку должно жить с сердцем, с глазами.
— Иметь сердце и глаза — хотя и тяжелое, но счастье. Кстати, Вы — счастливый человек?
— Да, я, пожалуй, счастливый человек … недавно в интервью говорил, что я человек счастливый, ещё и потому что имею два крыла: одно крыло — это Волынь, а второе крыло — это Донбасс. Если там еще я был ребенком, в юном возрасте, может, еще многого не понимал, как, впрочем, и сейчас меня многое удивляет. И слава Богу, потому что человек, который не удивляется, независимо от его возраста, это не человек, что-то другое. Поэтому очень рад, что удивляюсь сегодня и вот эти два крыла привели меня в жизни, в эту профессию, которая называется каким-то актерством, чем-то несерьезным. Нет, это неправда, потому что сегодня там, где война, я понимаю, когда говорят, может, и танца не будет и пения не будет, а пусть человек скажет два слова — «будем жить». Это самое главное. Это я, пожалуй, и скажу о себе, потому что понял, что надо учиться жить, надо научиться еще в детстве. Я так понимаю, что человеку немного надо выучить до первого класса школы, потому что там будет уже общее образование, а дома, у родителей, у дедов, он должен научиться благодарить, здороваться и извиняться. Вот я этому учусь. Так что Вы позвонили мне вовремя. Я на том этапе, когда это начинаю учить.
— Вы затронули весьма непростую тему: у журналиста, особенно телевизионного, есть наниматель, тут никуда не денешься — есть социальный заказ. Но что касается Вашей специальности — актера, а теперь и преподавателя, у актеров все равно есть режиссер, а у режиссера сценарий, пьеса. И у драматурга также заказ. И руководство. Вот каково оно, Ваше мнение, по этому поводу?
— Хозяин и человек, который платит деньги, это может быть один человек, но все же … Тот человек, который платит, благодарит нас за работу, а тот, который хозяин, тот говорит, что делать. Иногда немного не сходится с тем, что я хочу делать. Вы знаете, в режиссуре все-таки есть такая грань профессии, когда он ищет и ищет определенный компромисс, учитывающий жесткую жизненную технологию, на которую вы намекаете, и все же возможность сделать по-настоящему. Я счастлив еще и потому, что знаком и мог бы назвать таких режиссеров. Это Николай Павлович Мащенко, это Леонид Быков, это Григорий Кохан. Я могу назвать других режиссеров других киностудий: Геннадий Земель из Риги, из Москвы, из студии Горького, «Мосфильм». Я могу назвать таких людей. Им было очень непросто, но они искали и открывали. Вот смотрите, Николай Павлович Мащенко, который совсем недавно умер, Андрей Харитонов, который снимался и в Одессе, и в Москве, и работал в Москве, и жил в Москве в последнее время — они открывали, они искали, они создавали. Володя Конкин попал к Николаю Павловичу Мащенко, ну, совсем юношей, он тогда … учился в Саратовском театральном училище, по раскладке пришел в Харьков, в ТЮЗ, и оттуда Николай Павлович его достал и сделал из него героя, известного человека, затем последовали другие работы. Тогда были такие режиссеры, все-таки создавали у себя … Я когда в Донецке начинал работать, главный режиссер Донецкого театра Амитов Михаил Семенович говорил: «единомышленники». Так вот, Вы говорите о том человеке, который имеет канал и говорит, как на нем вещать, а я говорю о тех режиссерах и о генеральных директорах и о настоящих хозяевах того или иного производителя. И те искали, чтобы были объединены идеи не одного человека, а все-таки было соавторство, было общество людей, которые думали и что-то себе наметили рассказать о том, что интересует и важно для человека. Поэтому может быть так, но все-таки мы привыкли, наш век актерский и человеческий привык находить у людей, с которыми работаешь, все-таки друга, товарища и человека, который имеет отношение к искусству, к художнику. Администрация — это другое дело.
— Вот говорят, что актерская среда, актеры — природные анархисты. А когда они попадают на съемочную площадку, то там уже они … может, они не очень-то свободны. Там им говорят — что делать. Вот эта середина, разумная середина, о которой Вы говорите, — это же большое счастье, я знаю, что на таких принципах действовали и великие, Эйзенштейн, Довженко, Мейерхольд. Но они же были не очень свободны по отношению к верхам и умели отыскивать этот компромисс не только с актерами.
— Наверное, гениальность и Маяковского и других поэтов советских и нынешних, и в том … Вот Лина Костенко, кажется, говорит такие неприятные вещи для чиновника, для людей на высших должностях, хотя сейчас, пожалуй, редко можно найти человека, который доволен тем, что происходит. Вы знаете, мне сейчас главный редактор радиостанции «Эмигрантское радио» Иван Кокуца написал то, что имеет большее отношение к науке, к академии наук, чем к искусству. Он написал, кажется, такие строки: «Меня удивляет не разум великих, являющийся атомом. Меня поражает желание сытых лежать стадом». Вот, пожалуй, это «стадное чувство» … — простите, я буду сейчас говорить и языком Украины, и на русском языке, так как Цветаева, Ахматова, много русских поэтов — это не язык тех, кто сегодня правит миром.
Может, когда-нибудь языки будут объединять людей, а не разделять их. И человечество значительным образом вернется к книге, не до этого чуда техники, телевизионной камеры, которая в телефоне может нас объединить с Одессой — вот как сейчас. Я снимался в Одессе в одной известной картине «Капитан Немо». Вот пример. Режиссер Василий Левин очень талантливый, способный и рисовал очень хорошо, но когда у него снимались Слава Дворжецкий, Миша Кононов, которые уже были более уважаемыми и известными по сравнению со мной, и более опытными актерами, то они иногда говорили: «Володя, а не рыпайся! Пусть он говорит, а мы сделаем так, как думаем, как надо! » И иногда так и надо делать.
— Это называется: «Слушаюсь. Но – не повинуюсь…». Кстати, актерство было Вашей детской, отроческой мечтой?
— Да какое там актерство! Многие из нашего поколения, детей Победы, сожалели, что не родились в революцию или в гражданскую войну. Или в Великую Отечественную. Были бы разведчиками, партизанами. Сейчас так не думают. Качественно другие мечты, сожаление, стремления. Люди.
Много позже я прикоснулся к актерской профессии. И повезло, ни много, ни мало — к таким гигантам, как Миколайчук Иван, Константин Петрович Степанков, тот же Леня Быков, режиссер и актер, Смоктуновский, Евстигнеев, Леонов, Талызина Валя — те актеры, которые действительно были высокими профессионалами, но еще и бунтарями в своей профессии. А прежде всего — ученики и рабочие. Всю жизнь учились и работали. Может, поэтому и не получалось у нашего брата, сидя в Министерстве культуры, быть чиновником. Это уже другое дело, но все-таки мне кажется, что актер — ученик и рабочий. Он не имеет права быть ленивым. Он должен учиться всю жизнь. Это однозначно.
— А тем не менее, тезис о том, что актер — это прирожденный анархист, сомнительный тезис или верный? Там есть рациональное зерно?
— Это, пожалуй, только если он выпьет. Если выпьет достаточно много, он становится анархистом. Но я за свое время, за свою дружбу, содружество, общество, за работу, за все время я видел тех и других, но, к сожалению, даже то бунтарство не приводит к позитиву… Другое дело, вот Лина Костенко писала: «Меня удивляет, что в детстве меня ничего не удивляло». И свой петушок на дереве, и тыква ходит по огороду — не удивляет. А потом увидишь желтый листочек – и сатанеешь от этого. Поэтому, к сожалению, мы, пожалуй, все такие, как говорят, тем словом, что обозвали, «бунтарство». Пожалуй, мы хотели бы, чтобы наше бунтарство заканчивалось чем-то хорошим, настоящим, а часто оно так не получается. Поэтому я не считаю, что актер — это анархист. Актер должен быть ни равнодушным, ни спокойным, он должен быть упорным, он должен мало спать, много работать, потому что у актера, как и у журналиста, чем ты больше пишешь, тем больше ты становишься журналистом. Актерство тоже: чем ты больше в работе, в профессии, тем больше ты становишься художником, творцом, потому что, если так сравнивать представителей, которые рисовали, которые делали скульптуры, которые играли в кино, те наши киты, конечно, они от того, что они отстаивали и делали что-то хорошее, настоящее.
— Ну, даже по количеству сериалов, о которых вы только так тепло высказались, видно: в искусстве количество далеко не всегда переходит в качество. Верно?
— Это верно, потому катящийся камень не обрастает мхом, а для этого нужны настоящие слезы, не выдавленные слезы, не грим в слезах, а это должна быть подлинность — слезы, от сердца, от души, поэтому хочется читать хорошую, настоящую поэзию, хочется сниматься в таких фильмах, которые живут долго, не от праздника к празднику, не от одного министра культуры к другой, а те, которые сегодня могут действительно вызвать удовольствие у тебя как у человека, который имеет к этому отношение, и слезы и смех — у тех людей, которым нужна твоя работа. Вчера было 35 лет со дня трагедии на Чернобыльской атомной станции, и я, как ни странно … да не я, ладно — мой образ Сергея Скворцова имеет отношение, потому что когда в Москве умирали наши пожарные, и когда они видели людей в белых халатах, они думали, что это уже ангелы и говорили «Буду жить?», думая, что они говорят почти с Господом Богом, а врач говорил «Будем жить. Вам надежду». И эта картина демонстрировалась в Афганистане — я видел тех, к кому обращался с киноэкрана Сергей Скворцов и Леня Быков, и Макарыч, и мой лирический герой Сергей Скворцов. Когда командир говорил: «У нас вчера был двухсотый, так что пения не будет, а Талашко пусть скажет «Будем жить! «». Я считаю, что слово сегодня очень важно, и поэтому желаю Вам, человеку, который работает со словом и говорит через свои и чужие уста то, что нужно. Это о надежде, вере и любви.
— Скворцов в горящем самолете воскликнул: «Ребята, будем жить!».
— Именно так…
— Два вопроса, точнее, вопрос-диптих. Первый «птих»: когда вы делали первые шаги в направлении сцены, экрана и Станиславского, были у Вас мечты, может, рядом с другими, о личной славе, о «Я»?
— Мое детство прошло в Донбассе, отец и дед — шахтеры, даже мать успела поработать, раздвигать там вагонетки с породой, с углем, поэтому, ну, какая может быть мечта о театре и кино у детей, которые растут среди камней, среди шахтных зданий и среди смертей (шахтеры, которые погибали в последнее время)? Конечно, может, что-то лучше, но это не были какие-то такие размышления про счастье. Это потом, сейчас я узнал, как «живут» звезды эстрады, где они отдыхают, на чем они ездят, чем они занимаются в свободное время. Я тогда не представлял, что может быть такое бездумное царство этих «лежащих котиков». Что касается первых своих прикосновений с кино … А какое кино было? Или то, фронтовое, или те фильмы, трофейные которые нам достались после войны, те, которые сняли уже на студия наших, «Мосфильм». О разведчиках, летчиках, о комсомольцах-добровольцах. Это были картины, которые готовили все-таки тебя как человека. Они рассказывали, как стать хорошим учителем, как стать хорошим шахтером, как стать высотником. Это были люди кино, и книги были о сотворении человека. Может, пусть кто-то говорит «советского человека», но это уже политика. Но я говорю, все-таки на экране, в театре были люди труда. Сейчас это люди … не знаю чего, не хочу и говорить об этом.
А о себе? Сколько помню себя, любил читать, уже тогда я очень любил и Пушкина, и Маяковского, позже — Цветаеву, Ахматову, Джека Лондона и других крупных поэтов и прозаиков. Но все-таки пришло время. И я хотел быть актером. Намек дала важность этой профессии первая моя учительница Надежда Кирилловна Герасименко, завуч школы. 8-летка такая была. И я очень рад, что они в меня влили эту «отраву» актерства, потому что в 12 километрах от Макеевки был город Донецк, тогда Сталино. И я помню, как она привезла нас, где-то 25 человек. Первый класс. На представление детское. И я увидел «Золушку» на сцене. Вот, пожалуй, мои первые прикосновения к профессии. Сказал: «Я хочу». Потом много было преград: и родители, и дедушка, и бабушки, одна и вторая, но вторая позже. А вот дедушка и бабушка — это первые мои учителя были. Мама, папа — все, конечно, говорили, что это не профессия, ты будешь работать на шахте. И я, как мог, сопротивлялся, хотя успел почитать на тех лавках, которых сидели горняки в своих шахтерках, черные от угля. Я им там читал и Шевченко, и Рождественского, и Пушкина. К слову, тогда где-то 90% людей, которые жили среди меня, и я среди них, разговаривали на украинском языке, потому что там было много людей из Западной Украины, и никто не обижал тех, кто говорил по-русски. Это сказки, поверьте мне, я там прожил, мы там сбивали колени, мы, ребята, даже дрались между собой в оврагах, в балках, в которых мы бегали, играя в войну, в казаков-разбойников, но никто никогда не обижал ни словом, ни рукой человека, который разговаривал на русском, приехал из Беларуси или из России, или из Прибалтики. Но большинство людей говорили на украинском языке, и я тоже. Когда я закончил школу, родители все-таки переселили меня и мое желание, мою любовь. Я поступил в Горный техникум. Отец был доволен и мать, бабушка, соседи. И я так проучился два года. А потом встретил еще на одном концерте, на конкурсе чтецов — главного режиссера Амитова, театра, который назывался Музыкально-драматический театр им. Артема в Донецке, где шли спектакли и на русском, и на украинском языках, и он меня увидел, перехватил. Все-таки я тогда пришел работать в театр, покинул техникум, начал свое актерство. И понял в театре, что это профессия, которая требует много работать и учиться, читать, думать, вместе с народом страдать, смеяться, любить — все-все-все, что нужно человеку, чтобы он рос и жил. Поэтому я стал … это даже не актер, это даже не практикант, а это ученик.
Получил зарплату … если первая зарплата после театрального ВУЗа была уже 90 рублей, то в театре я получал 50. Вот там я видел разных актеров, были и бунтарями, — хорошее слово. И которые очень-очень вдумчиво изучали жизнь, договаривались с режиссером и делали на сцене то, что было понятно тем, кто сидел в зале, а сидели там и те, кто говорили. И была там самая большая благодарность за свою профессию — когда раздаются аплодисменты, смех, слезы, то, что нужно людям в жизни.
— Но стремление к, скажем, славе, если она не сама по себе, а путем постижения глубины профессии, естественное, скажем, для художников. Когда Вы были уже студентом, когда Вы снимались уже в кино, когда Вы уже выходили на авансцену и получали аплодисменты и цветы? Когда узнавали Вас на улице, кто-то просил автограф?
— Конечно. Это будет и нечестно, если я скажу, что это не имеет значения. Но, Вы знаете, наверное, нас к этому приучила власть, государство. Я вот сейчас, исходя из Вашего вопроса, подумал, что, действительно, как-то я не дошел до этого сам. Видимо, так общество рассчитывалось за те трудности, за те проблемы, которые возникали при работе актера и режиссера, деньгами. Почему мы так слышим много, что не только тот миллионер, который украл и стал миллионером, но и тот, который придумал самолет, придумал, может, колесо, или сыграл какую-то роль, которая стала известной, то государство и общество рассчитываются с ними. И ощутимые премии, и Оскара, и другие награды и поощрения. Становятся богатыми, материально свободными. И таким образом, имеют возможность тогда и выбора режиссера, и выбирать работу, и выбирать зрительскую аудиторию — не «Квартала-95», где все хохочут. А — как там у классика: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь».
Там, за границей, коллеги получали классные деньги. А мы … Да, нас зрители-прохожие замечали на улице, замечают и сейчас. Что-то нам даже из этого перепадает. Но все-таки, честно скажу, прежде всего хочется быть хорошим актером, чтобы тебя искали режиссеры в работу. Помню, когда первые пять лет у меня не было отпуска, и профсоюзная организация киностудии отправила меня на 3-4 месяца отдохнуть… кажется, я взял, ну, чтобы не получать приличные деньги (штатный актер киностудии получал свою ставку, 90 , 110, 130, 150, 200, 250 рубля — независимо от загрузки). Да, мы хотели быть известными для того, чтобы к тебе стремились режиссеры, сценаристы и критики, режиссерские группы. Чтобы иметь больше работы. Конечно, фестивали, награды, популярность — приятно, фотографии в киосках — приятно. Кстати, сейчас их не продают. Но все же, меня иногда спрашивает зрительская аудитория: «Почему раньше актер вот такой был, а сейчас такой?» Я как-то сказал ассистентке одной группы, в пятницу звонит — в субботу, мол, у меня съемочная площадка. Утвердили на роль, даже не попробовав меня. Завтра съемка». Я говорю: «А роль? А сценарий? А почитать? Ведь, с ролью надо переночевать». Она очень удивилась. Мол, это когда-то так было. Теперь — не современно… Но зритель помнит некоторые роли всю жизнь, и актеров, которые снимались там, помнят.
… Зашел разговор о славе, о популярности. Театральных актеров многие знают, если удачно снимались в кино, выступали на телевидении. Как художники сцены, чаще всего они известны только для своего города. Скажем, Ада Роговцева, — ну, Аду Николаевну, может, знали в других городах, потому что она больше ездила, и кино все-таки. А я знаю, что многих актеров киевских не знают в Кривом Роге, не знают в других городах, и не знает молодежь, и не знают старые люди, потому что с кино разминулись, мало снимались. А к тому, что однажды я имел творческое выступление во Дворце ветеранов, и там зрительская аудитория уже в почтенном возрасте. Одна женщина очень удивилась, когда я сказал, что вот мои студенты знают Константина Петровича Степанкова, знают Бориса Бурундукова, знают Панасенко Федю, знают московских российских актеров, и того же Иннокентия Смоктуновского. Но блестящие мастера сцены в массы современников наших совсем не так популярны. А бывает — просто неизвестны.
Другое дело — ток-шоу. Так случилось, такова наша сейчас действительность: люди больше смеются, больше чего-то хотят такого, чтобы этим не перегружать душу и разум, не плакать, переживать. К тому же несколько изменилась основа, сценарный материал. Поэтому это касается теперь и актеров. Актеры играли что-то такое, что становилось нужным человеку не на год, на праздник, не на один день, а на всю жизнь. Я знаю людей, которые помнят роли Быкова еще в первых картинах — «Алешкина любовь», «Добровольцы». А сейчас посмотрел картину и переживал за актера и за того человека, которого он изобразил. Как мог. А потом, завтра, ты забыл уже.
Поэтому я считаю, что надо возвращаться вот к тому, что делает нас человеком. Я имел такую книгу, сейчас, к сожалению, она не в моде — «Как закалялась сталь». Но почему? Разве не об этом Библия — что жизнь дается на Земле человеку один раз. «И прожить ее нужно так, чтоб не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы»? Вот, пожалуй, мы об этом должны с Вами по профессиям своим думать, и страницами наших журналов, газет, лент, рассказывать людям именно об этом и об этих людях, а не о другом.
— Вот Вы затронули — я не сомневался, что в дальнейшем так будет — Леонида Быкова, это вторая и третья часть того триптиха, который мы запланировали. Но пока заключение первого. Заветный вопрос к Вам как к актеру высшего ранга, к преподавателю — это же кузница будущих актерских кадров, — мнение такое и, мне кажется, небезосновательно, что сегодня мы наблюдаем определенную потерю школы актерской. И режиссерской также, между нами говоря. Вы наблюдаете что-то подобное?
— Это … вопрос. Не знаю, понравится слушателям и читателям или нет, но я говорил и говорю, и мои студенты уже знают. И чужие. Хотя чужих детей не бывает и чужих студентов не бывает. И, снова, пусть прощает меня высшая школа, государство даже пусть прощает меня, Министерство культуры. Может, не простят. Они предоставляют награды, а роли они не дают, слава Богу. Но жить дают некоторым. Я считаю, что количество «поплавков» и на груди некоторых людей, и в государстве — не в этом дело. Ну, на одном курсе медицинского института может родиться один Амосов, в Театральном — один Бучма, один Иван Миколайчук, один Осыка. Я и о науке мог бы сказать, но это не моя парафия, Вы лучше скажите, больше скажете, но я знаю этих людей. Тот же Патон — отец, сын. Но, Вы знаете, таких много не может быть … Даже когда Константин Петрович Степанков, мой учитель Театрального университета, говорил: «Я имею право набрать …», он тогда взял нас десять, а должен был выпустить двух-трех, и так и делал. У меня был большой курс, а закончили пять человек, и они сейчас все работают. Поэтому я считаю, что сегодняшние «поплавки» — это очень плохо, это вред государству. Не только искусству, не только кино, не только школе, преподавательской работе, а жаль, очень большая горечь, их много, и они не работают по профессии. К тому же … может, среди них есть и способные люди, но их так много, что всех не устроишь. Поэтому я считаю, что вот нам повезло, потому что Бучма учил Константина Петровича Степанкова, Константин Петрович учил меня, учил Сергея Иванова, который сыграл «Кузнечика», Витю Панченко, Сашу Белину, Юру Масункова, и они сейчас все в работе. Поэтому я очень рад, что школа … к слову, снова слова Константина Петровича, который тогда еще, на первом курсе, хотя я был уже после армии, был взрослым человеком, а те, которые у меня — это были школьники, которые только закончили школу, многому еще должны были научиться, и Константин Петрович мне и говорил им: «Научить нельзя! Можно помочь научиться. Если хочешь, научишься ».
Хотя, может, много мыслей у нас не отличаются, Вы верно подметили и подняли эту тему, что сегодня очень плохо со школой. Хотя иногда говорят, что хороший актер не может быть хорошим преподавателем, и наоборот. Но, Вы знаете, все-таки я очень долго стеснялся сказать, признаться Константину Петровичу и Николаю Павловичу Мащенко, что я уже пробую, меня пригласил Тимофей Васильевич Левчук к себе на курс, на преподавательскую работу. Я опасался, потому что делать в институте, копаться, читать — тот застольный период, который очень важен актеру, студенту, режиссеру. Поэтому я очень рад, что у меня был такой учитель.
Хотя, знаете, учителем может быть и дворник, и милиционер. Учителем может быть любой человек, который знает свою профессию и что-то делает в ней – классно: борщ варить, цветы высаживать, дерево посадить. Вы знаете, у меня в друзьях, я так думаю, что это взаимно, Андрей Демиденко. И уже два года, как вышла его книга. Он написал книгу о Гнатюке. Они дружили очень долго и хорошо. И они как-то ходили по Подолу, и Андрей Демиденко спросил Гнатюка: «А чем отличается певец от вокалиста?» И та книга Демиденко, которая вышла, называется «Украинский богоголос», это о Гнатюке. Так вот Гнатюк говорит: «Знаешь, что, сынок, певец – это тот, кто думает и поет, а вокалист — это тот, кто поет ноты». Хотя сегодня многие среди нашего брата … О школе. Они думали и преподавали, потому что они перед этим думали и играли в театре или в кино. Поэтому я считаю, что это важно, когда представитель любой профессии думает, а потом говорит или делает. Я с Вами согласен, нету школы, пропадает школа, но, слава Богу, есть Киевский государственный театральный институт. Это реклама.
— Воспользуемся случаем, прорекламирует alma mater, да?
— Но я никого не обижаю. Просто — обмениваемся мнениями, опытом …
— … Что бы не было так обидно для актеров и режиссеров … должен сказать, что в журналистике — тоже проходной двор. И уже давно. Хотя это вовсе и для народа, и для государства не менее важная сфера, чем сцена и экран. И брак в нашей работе ощутимый в поколениях. Но теперь — третий запланированый «Птих». Тоже — заповедное: что касается Фонда Леонида Быкова, который Вы по своей инициативе создали, и фестиваля «Старые фильмы о главном»? Несколько слов для начала этого «птиха»: Ваша первая встреча с Леонидом Быковым, дальнейшие отношения, их развитие и совместная работа.
— Первое, наверное, как и у Вас, потому что я не думаю, что так встречались с Быковым и в Краматорске, и в Харькове, и в Киеве, и во многих городах страны жил Леонид. Но я, как и Вы, наверное, как и многие из нас, увидел Быкова в кино. Ну, увлекся даже не самым Быковым, а тем, что он может сыграть и это, и это, и это. Диапазон художника. А уже потом, когда я его увидел, сначала как актера студии Довженко, где он начал работать после Санкт-Петербурга. Я видел перед собой небольшого такого человека, будто ничем не яркого тогда. Но, имея такие роли, он был для меня классиком уже. Я его сначала увидел как актера и как человека.
— А как режиссера?
— Как режиссера я уже увидел его, когда прикоснулся он ко мне, я к нему, когда снималась картина «В бой идут одни старики» и мы уже работали над образом Сергея Скворцова. Признаться, я бы здесь не хотел бы об этом говорить. Не потому, что не о чем. Совсем нет. Наоборот: потому что о таком нельзя говорить так, мимоходом. Для этого должна быть отдельный неспешный разговор. Во всех мелочах. Потому что это — эпоха. Про Фонд Леонида Быкова, сразу скажу, чтобы не было кривотолков: я, действительно, был организатором этого Фонда, он пять лет успешно работал, много сделал полезных дел. И об этом можно и нужно говорить отдельно. Но, к сожалению, потом, по обстоятельствам, от меня не зависящим, я его переоформил на Фонд «Память» — так хотелось тогда, когда он будет не только об одном, хотя и безусловно большом, человеке рассказывать и беспокоиться. А будет и об Иване, и о Коле, и многих-многих актерах, которые ушли из этой жизни, а те, которые живут, нуждаются в помощи.
— А про фестиваль?
— А про фестиваль этот, Вы знаете, когда распался Советский Союз, первые шаги делала независимая Украина, очень было тяжелое положение — и среди Вашей профессии, и актерства, и режиссеров. Не было работы, студия превратилась в склад для чулок, для другого, как говорят, хлама. И я понимал, что для того поколения, которое подрастает у членов Союза кинематографистов, нужна такая некая аура, чтобы показывала первые фильмы, которые — не о политике, а может, и о политике, но все-таки там было, я уже говорил, то, что нужно человеку — совесть, честь, любовь, вера и надежда. Это главное. Сначала взрослые, которые в момент перестройки, может, не хотели вспоминать ту символику или что-то другое, говорили: «Опять возвращается и власть, те советы?» Я говорю: «Нет». И когда они увидели те подборки фильмов, которые были для детской аудитории, они сказали: «Это ярко, это талантливо и полезно и нужно! » Поэтому я, действительно, был в начале движения. А Леня Быков … Это человек, который в 50 лет краснел. Сегодня трудно встретить ребенка, краснеющего в свои 5, 6, 7, 8, 10, 12 лет, а тот человек в 50 краснела. Его не стало в 51. Я представляю, что он мог бы сделать, как бы рассказал о сегодняшнем мире, о сегодняшнем человеке… А вот к тому, что Вы говорите «чтобы не обижались режиссеры», пусть не обижаются на меня, пусть обижаются на те обстоятельства, которые заставляют их снимать за неделю кино, а за месяц — пять-шесть серий. Так раньше режиссеры не работали, они находились, жили с тем материалом, ну, хотя бы год, а некоторые работал и десять, и пять лет и готовился к картине, тот же Быков, тот же Тарковский и тот же Осыка Леня и другие режиссеры, как говорится, не будем забивать эфир именами, известными и неизвестными.
Быков стеснялся … Вы говорите «слава», чем привлекла меня эта профессия … Вот, пожалуй, Быкова тоже не слава привлекла. Его привлекла к этой профессии мечта снять картину, поблагодарить, сказать «спасибо» тем, кто приютил тогда детей во время Великой Отечественной войны, сказать «спасибо» ветеранам, которых становится все меньше и меньше. Кстати, вот вопрос: тех, кто воевал и принес победу, — хотя принесли ее много людей, — их уже не стало. Быков хотел за свою жизнь, пожалуй, самого главного — сказать «спасибо» тем, кому мы должны быть благодарны вечно, кто спас страну тогда, значит, и Украину, и Россию, и Грузию, все-все те родины, которые были у каждого солдата и Европа тоже должна поблагодарить наших, американских, других солдат, защитивших нас во время Великой Отечественной войны. Поэтому Быков вот, пожалуй, об этом мечтал — чтобы снять об этом и успеть сказать «спасибо». Поэтому я очень рад тому прикосновению к нему как к режиссеру, теперь можно говорить — «большому», хотя некоторые режиссеры не соглашались с этим, с тем, что он был большим. А главное — он был великим человеком, потому что стеснялся даже когда его узнавали, он стеснялся, когда мы, мужчины вели себя нетактично по отношению к женщинам, он стеснялся, когда мы ругались какими-то другими словами. Таким был Быков. Да, мы иногда не прощаем тех людей, которые лучше, чем мы. Мы не прощаем тем людям, которые более талантливы. Так бывает. Но это жизнь. Поэтому я очень рад, что в то время, когда мне надо было, я становился актером, я имел возможность соприкасаться и со Смирновым, и с Быковым, и с Константином Петровичем, и с Иваном Миколайчуком, с Димой Миргородским, с белорусскими актерами и режиссерами, у которых я снимался, с которыми я общался во время творческих встреч, кинофестивалей.
Я очень рад, что у меня была такая школа. Вы знаете, школа — это не только учебник Станиславского. Сейчас я возвращаюсь и очень полезно, к слову, Вы подтолкнули к этому сказать, хотя я это делал давно уже: дневники Довженко, дневники Шевченко, дневники других писателей, живописцев, дневники ученых — там очень богатая школа человеческая, потому что те эксперименты, исследовательская работа, которую они проводят, это потом оно выливается в известную фигуру Амосова или Патона. А перед этим это школьники, школьники, потому что человек, мне кажется, никогда не должен оставить право и не должен оставить время, чтобы не учиться. Он должен учиться постоянно и всю жизнь, какое бы оно ни было короткое или длинное.
— Вопрос такой, пожалуй, я так думаю, заключительный.
— Так жаль!
— Ну, близко к финалу. Как говорят телевизионщики …
— … «Наша передача подошла к концу».
— Подходит. Итак, есть зритель, простой потребитель кино- и театральной продукции. И он понимает, что кинолента, любая, неудачная, удачная, шедевр, это коллективный труд. Но так уж повелось, и не случайно, что, скажем, лента — Эльдара Рязанова. Там были сценаристы, там были актеры, гримеры, суфлеры. Операторы. Кто угодно. А фильм Рязанова. Или — Гайдая. И в театре: театр Товстоногова, театр Владимирова. Театр Любимова. Вот фильм «В бой идут одни старики», все говорят: лента Быкова. Работало много специалистов Ваш личный творческий «пай» в этом фильме более чем внушительный. И все же фильм Быкова! Даже, я должен Вам рассказать, что академик Мальцев Олег Викторович, писатель, философ, психолог, историк, руководитель Одесского регионального отделения Украинской Академии Наук, по инициативе которого возрожден наш журнал, вообще человек разносторонний. Так вот, он в своих беседах, лекциях, круглых столах цитирует «В бой идут одни старики», поскольку считает эту ленту не только шедевром искусства и наиболее ярким фильмом этого тематического круга, но считает ее поводом для философского, социально-психологического, исторического анализа прошлого и современности.
— Может, и к такому повороту событий, к такому выводу тоже стремился Леонид Быков. Хотя лично для меня этот поворот — неожиданный. Очень тепло на душе …
— Теперь вопрос в связи с этим. Вы же не появились по объявлению «Срочно требуется Народный артист Украины». Надо было идти к этому как-то. Даже цели такой, может, не было, а это — да, я понимаю, побочный продукт Вашего творчества. Но у Вас естественно много ролей и в кино, и на сцене, и звание — это уже оценка Вашего творчества. В этом Горном хребте несколько вершин имеется. Какое место занимает в этом Вашей жизни эта вершина — «В бой идут одни старики»?
— Спасибо за вопрос. Он сейчас, как иногда говорят, очень серьезный, очень сложный, очень хороший. Вы знаете, даже немножко обидно будет для меня услышать «ну, это актер одной роли». И так считают, что у меня там одна роль, кому-то так может и казаться, дай Бог вам здоровья. Но у актера есть такие роли, они были и у Тихонова, и у Евстигнеева, они стали у Талашко, они стали у Бурундукова — много таких есть актеров. Но о другом, Вы сейчас о другом спрашиваете и наш разговор о другом. Вы знаете, здесь еще зависит от зрительской аудитории. Конечно, если брать температуру зрительской любви, то, конечно, людям нравится люди героические, красивые, сильные, длинные ноги, большие глаза, красивая шевелюра, но актер — это все-таки не просто рупор режиссера, директора, который платит деньги, не только хохот в зале, а это все-таки Яковченко, смех от работы который делал тебя человеком. На Донбассе, я помню, с детства был такой тост — «За человечность». А Леня Быков это все, видимо, соединил: «Все преходяще, а музыка вечна!» Он не имел в виду, я думаю, песню или музыку одну, композитора. Он имел в виду музыку души, той человечности. Поэтому, почему картина Лени Быкова такая нужна людям по разному возрасту, по разным специальности, это потому, что она человечна. Там нет чего-то академически заумного. Там есть что-то другое — создается человек. Поэтому Леонид говорит моему герою, Сергею Скворцову, говорит нам всем сегодня: «Человек рождается сам, сам умирает». Поэтому я согласен с академиком Мальцевым, с уважаемым человеком, и я понимаю, почему так — потому что, действительно, иногда картину разбирают на такие коротенькие микрофильмы. Поэтому, действительно, у меня 50 с лишним картин, больших ролей и маленьких эпизодов. Проходящего чего-то нет, потому что я считал, что я не должен этого делать. Я мог себе позволить. Потому что у меня были друзья, была семья, я не бегал за куском хлеба. Поэтому у меня есть такие роли, за которые мне не стыдно. Ясно, что к зрительской аудитории, к тем миллионам, которые тогда и сейчас собираются для просмотра кинолент, это, конечно — «В бой идут одни старики».
— Но известны другие ленты, другие Ваши роли. И что характерно — разноплановые.
— Есть картина «Капитан Немо» Одесской киностудии, которая и по сегодняшний день идет. И «Как закалялась сталь». И «Черный квадрат». Кстати, если бы где-то когда-то стал бы писать, я бы отделил картину, которая для меня очень важна и по человеческим причинам, и по актерским высотам — это «Людоед». Рижская киностудия снимала картину, где я сыграл роль капитана Цветаева, такого же людоеда. Солженицын в своей книге «Один день» пять строчек посвящает этому событию. На озере Балхаш действовал лагерь советский. И вот режиссер, сын человека, который сидел там, пообещал себе в детстве, что он обязательно снимет картину об отце, о матери и о тех людях, о том времени. Есть у меня и такие работы. И такая картина была — «Ускорение» Григория Кохана, о науке, об академике, который потом придумал компьютер — наш первый, украинский. Так вот я там сыграл небольшую роль. На десять минут, одна часть в телевизионном фильме. От того, как поступит этот человек в жизни, станет не станет этого академика. Я сыграл и очень доволен, потому что это было очень важно, пожалуй, не только для меня как для актера, а для того человека, который стал потом известным всему миру. Маленьких ролей нет, есть маленькие актеры. И мне, слава Богу, пришлось быть в этом процессе, видеть тех людей, актеров, сыгравших то вроде классно и на всю жизнь.
— И именно таким знает Вас настоящий зритель. Благодарен Вам очень. Пожалуй, плохая привычка считать себя человеком культурно развитым, с большим словарным запасом. А я вот сейчас не очень нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность Вам. Просто – благодарен! Просто: спасибо Вам! Видимо, не последняя встреча, надеюсь на это.
— Я, пользуясь случаем, хочу, Ким Борисович, сказать Вам лично спасибо, очень интересная беседа и построение этой беседы. Так что приглашайте меня еще раз, я с удовольствием еще что-то почитаю для одесситов и для читателей, и для Вашего журнала, и Вашей программы. И хочу сказать всем-всем, кто дал возможность мне общаться с Вами, спасибо! Пожелать Вам интересных встреч и хороших людей, долгой жизни! До встречи в Одессе! Спасибо, что вы есть! Как воскликнул когда-то старший лейтенант Скворцов — будем жить …
С Народным артистом Украины Владимиром Талашко
общался журналист Ким Каневский