Материал, который сейчас настоятельно предлагается вашему вниманию, лично вам — читатель хороший, — в принципе знаком. Во всяком случае первую его часть вы читали 26 июля 2021 года. Поскольку за это время, как говорится, было много всякого разного, публикацию его второй, заключительной части мы предворяем частью первой. Как говорится, повторим. А настоятельность нашего предложения вам, связана с уникальностью данного материала. Прочтите-перечтите. И убедитесь, что мы ничего не преувеличиваем. Не говоря уже о актуальности разговора.
***
– Так сложилось, что и в этом плане опыт Ваш носит отнюдь не чисто теоретический характер. Несколько лет Вы действовали в составе Военной прокуратуры Мариупольского гарнизона. В Вашем поле зрении имели место гибель военнослужащих, боевые и не боевые потери, смерти от ран, ранения, контузии, попадание в плен. Как на любой войне, наверняка имели место преступления криминального характера, предполагающие известную ответственность. Даже официальная статистика дает весьма внушительные цифры и факты, характерные отнюдь не для мирного времени. Все это в соответствии с законом должно было расследоваться в полном объеме и в разумные сроки. В какой мере этому явлению соответствовала наша законодательная база? И не полным ли несоответствием этого объясняется Ваш научный интерес, о котором речь?
– Моя компетенция в этом плане имеет более теоретический характер. Но я знаю обстановку, которая там складывалась. А почему? В 2015 году стал аспирантом начальник отдела офиса Генеральной прокуратуры Сиводед Иван Сергеевич, полковник юстиции. Вот он поступил в 2015 году…
– В академию?
– Да, в аспирантуру академии. И меня назначили ему научным руководителем. После того, как он сдал экзамены, поступил и сказал: «Александр Сергеевич, я уезжаю, не знаю, на сколько, в командировку на Восток. Могу быть там месяц-два, могу быть и год. Скажите, пожалуйста, тема наша как точно должна звучать?» Я говорю: «Что бы Вас волновало? Ну, давайте, — что-нибудь из того, что там происходит. Так сказать, с натуры и по памяти». Он говорит: «Думаю, нужно, чтобы тема была связанная с самым актуальным – убийством военнослужащих».. Я ему: «Тогда просьба. Вы там будете – наберите материал официальный, кто кого убивает, как это расследуют, кто выезжает». Потому что обстановка там и обстановка здесь совершенно разные. И мы договорились, обменялись вопросами — какие материалы он должен там собрать и пр., привезти оттуда статистику, и начнем ее отрабатывать. И он поехал туда. Честный парень, хороший. За два года – получил там звание досрочно, участвовал в боях. Служил в военной прокуратуре. Привез обширную статистику. Я ему: «В каких же условиях, Иван Сергеевич, Вам приходилось работать? Как шли в атаку, как обстреливали, конечно, само по себе интересно. Но в плане наших научных замыслов важно — как происходят в военных условиях осмотр места происшествия, осмотр трупа, как вы выезжаете? Кто выезжает, какой состав следственно-оперативной группы? Откуда вы его берете? Это постоянно действующий либо временно создающийся состав? Я же даже не знаю, может быть, там все регламентируется какими-то особыми приказами ?». И вот он мне всё рассказал, как на духу. И – я понимаю, что это просто ужас. Все, что делается там в этом плане, не соответствует закону Украины совершенно.
— Для начала: а как это должно происходить в мирное время, по закону?
– По закону в порядке ст. 214 КПК (она — базовая) все расписано: с чего начинается процесс расследования? Как выезжают и кто выезжает на осмотр места происшествия любого – кражи, грабежа, разбоя, убийства? Как собирают материалы, кого и где привлекают, кто и где стоит, кто куда бежит? В т.ч., и четко написано, какие преступления рассматривает тот или иной следственный орган, а у нас их пять: полиция, СБУ, налоговая, НАБУ, ГБР. Все, больше нет. Каждому из этих процессуальных органов разрешено что-то делать в рамках КПК. Уголовное преступление, если мы говорим об убийствах, – это полиция, СБУ – измена, терроризм, контрабанда, шпионаж и пр., ГБР – Государственное бюро расследований, НАБУ (Национальное агентство борьбы с организованной преступностью) рассматривает вопросы коррупции, взятки, злоупотребление властью, служебным положением и т.п. Стало быть, мы понимаем, что даже в условиях военного времени КПК никто не отменял, он действует с 2012 года, и никто его не корректировал. На любой труп – военного, гражданского – должна выезжать полиция. Вот я у аспиранта спрашиваю: «Скажи, пожалуйста, полиция ведь не находится на переднем крае, да? Где это находится?» У нас получается, что в 25-километровой зоне никто не находится. Это считается зоной проведения боевых действий, там — только воинские части. Оканчиваются воинские части танковыми подразделениями и артиллерией. Вот они на конце 25-километровой зоны и стоят. Т.е. первые – пехота, средняя – десант, саперы, связь, самые последние – танки и артиллерия. А где же полиция? А там, за зоной находится. И вот, что бы ни случилось от Мариуполя до Луганска территориально, и выезжает на эти убийства, даже если обстрелы, на осмотр трупов полиция. Я спрашиваю: «Вот закончился бой, у нас есть потери, надо осматривать труп. Что делаем?» «Ждем, пока приедет полиция». Во-первых, нам надо сообщить, им надо принять информацию, собрать следственную группу, взять СМЭ (судебно-медицинского эксперта) и приехать. Проехать все посты, да, предъявить документы, это же зона проведения боевых действий. Приехали и осматривают. Сколько времени проходит? В среднем 3-4 часа. Труп лежит. Видим? Да. Трогать можем? Нет, не можем. Осматривать можем? Не можем. А может быть, он живой? Может быть, но не можем. Так по закону. Если он просит помощи, то, конечно, санитары выезжают и оказывают эту помощь. Если мы видим, что он недвижим или убит…
–В обычное время по опыту службы и по закону – всякому дураку известно, это в школе милиции говорили – «Чем быстрее вы попадете на место преступления, тем больше шансов его раскрыть».
– Правильно. Если мы говорим об этом, то никак быстрее не получается, потому что в зону проведения боевых действий простой полиции надо еще добраться, предъявить пропуска.
– А они имеют права там находиться?
– Конечно, нет. Она приехала, осмотрела, забрала труп и уехала. Вот я и говорю: «А как же это может быть? Как это на практике?» Он говорит: «Ну, обычно на практике, если труп где-то в полевых условиях, мы запрашиваем террористов и говорим, что объявляем на два часа перемирие. Ну, и выезжают и осматривают».
– Они идут на это, террористы?
– Конечно, нет. Ну, с кем Вы договариваетесь? Вы знаете, Вы видите их, Вы можете их привлечь к ответственности? Нет. Труп еще лежит, его убили в бою, а мы здесь начинаем пляски вокруг него: «а подойти не можем», «а кто приедет?», «а когда приедет?», «а как будут осматривать?». Пляски вокруг трупа начинают. Ну, разве это правильно?
– Но вы затаптываете следы.
– Мы вообще не подходим туда. Мы сидим в окопе и смотрим – вон он лежит, и ждем следственно-оперативную группу. Как мы туда можем вообще идти? И вот объявляем перемирие. Гарантии нет.
– И закона нет.
– И закона нет, ну, конечно! Т.е. он погибший, а мы уже с этого момента начинаем нарушать закон полностью, и сегодня продолжают, и завтра будут продолжать это делать. Я спрашиваю: «Хорошо. Ну, следственно-оперативная группа – понятно. Это люди в погонах, эксперты, хотя, кроме СМЭшного эксперта, под вопросом. А ведь закон говорит, что осмотр места происшествия проводится в присутствии понятых. А нам надо брать понятых и выводить в поле».
– Кто может быть понятым?
– Любой гражданский человек, достигший 18-летнего возраста.
– Какой дурак туда полезет с понятым? Там снайперы работают.
– Ну, это вопрос уже третий – где их найти, как их привезти. Я здесь же задаю прокурору вопрос: «А если взяли и мину кинули и убили всю следственно-оперативную группу?» Одной миной можно снять всю группу. «Хорошо, погибли те, они при погонах, они знают, на что идут. А если погибнут понятые, кто будет нести за это ответственность?» Прокурор на меня смотрит. Я говорю: «Ну, представьте себе, убили. Надо проводить служебное расследование и осматривать трупы понятых. Так вот, я Вам говорю, Вы как прокурор и Ваш следователь сядете сразу же в тюрьму, здесь же, на месте – за преступную халатность, действия, которые в результате повлекли тяжкие последствия. До 10 лет.
– И незаконные действия?
– Нет, действия их законны. Кто сказал, что они незаконные? Вопрос не к месту о законности. Действия следственно-оперативной группы абсолютно законные. Они выполняют требования закона. Понятые должны быть на месте происшествия. Иначе потом я, как адвокат, признаю осмотр места происшествия незаконным. Некому было зафиксировать и все, что вы там нашли, какие следы, куда вы их приобщили, как вы их осматривали, исследовали. Впоследствии все будет незаконно. Итак, что делать в этом случае? Прошло, прошу извинить, 7 лет. Может быть, за 7 лет мы откорректируем осмотр места происшествия в боевых условиях без понятых? Хотя бы добавим черточку такую? Кто это может сделать? Ну, наверно, тот, кто пользуется законодательной инициативой – депутат, Кабмин, президент. А чего не делают? Вопрос, да? Риторический, не ко мне и не к тебе. Но, заметь, мы ничего не начали еще, мы не осматриваем, мы не раскрываем… Какое раскрытие?! Труп лежит, а мы уже не знаем, что делать – выпускать понятых или нет. Когда Сиводед Иван Сергеевич защитился, мы говорили об этом — то, что мы предлагаем. Он защитился 22-го июля – блестящая была защита. Если интересно, я потом скажу. Но поехали дальше. О безобразиях, творимых на фронте.
– Был поставлен вопрос, но мы на него не получили пока ответ.
– А ответа нет.
– А жизнь продолжается,
– Да.
– Ключевой вопрос здесь следующий: и не полным ли несоответствием этого объясняется Ваш научный интерес, о котором речь?
– Это же только начало. Смотрите, нам для того, чтобы раскрыть убийство любое, надо осмотреть место. Это ключевой аспект. На месте мы будем рыть, нюхать, искать до волоска. Потом мы будем выдвигать версии, потом мы будем устанавливать и опрашивать свидетелей и т.д. и т.п. Мы еще не приступили к раскрытию и никого не будем задерживать. Опять же, здесь вопрос задержания на нуле. Где погиб наш воин, вооружены все, и мы не знаем, убил ли его снайпер или родной солдат по пьянке в спину. Правильно? Ну, давайте, будем пробовать, может быть, его задерживать, а он с автоматом, а у него пять магазинов – так он нам всю группу положит. Если это он. А если он с боезапасом ушел с нуля? Видит, что мы к нему близко подходим… А мы еще ничего не делаем, мы не расследуем, нет ни плана, ни версий, еще ничего нет. Мы оглядываемся по месту происшествия и задаем единственный вопрос: «Что же здесь произошло? Какой бой был? Был ли это выстрел, граната взорвалась какая-то, мина разорвалась или это боевое столкновение в пределах видимости противника?» Ну, бой есть бой. Выстрелили, он туда, там трупы, да здесь трупы. Объявили перемирие – они своих забирают, мы своих, только они не осматривают, потому что террористы вне закона, а нам нужно возбудить дело. Вот и вся разница. Смотрите, мы еще ничего, никого не устанавливаем, никуда не бежим. Мы не знаем, что произошло. Но, осматривая место происшествия, мы пытаемся установить, что же здесь было: а) бой; б) кто-то в кого-то выстрелил; в) может быть, по неосторожности, перезаряжал оружие. Ну, что здесь произошло?
– Разведка была.
– Или откровенное боестолкновение с противником, как мы говорим, бой. Но он закончился, и нам надо осматривать место. Мы еще не знаем что-то. В следственных ситуациях в этом плане, исходя из осмотра места происшествия, может быть множество – опять же, бой как боевое столкновение в пределах видимости, снайпер выстрелил – мы не знаем, кто, залетела мина – точное попадание, бомба с дрона упала, все, что хотите, солдаты выясняли отношения, двое в наряде, не понравился – взял автомат и выстрелил.
– Взбесился контуженный.
– Что произошло? Но есть труп. И все говорят: «Ну, мы ж не знаем, что там». Нет, это вы не знаете, а мы, осмотрев труп, точно скажем, с какого места вылетела пуля, примерно с какого расстояния она залетела, и вы здесь на снайпера, ребята, не свалите, есть криминалистика. Мы можем определить, откуда вылетела пуля по траектории возможного ее полета и какие она оставила на теле, на одежде, на коже следы. Если это был выстрел с неопределенно близкого расстояния, 1,5-2 метра, мы скажем: «Вы нам сказки не рассказывайте! Что-то у вас здесь произошло. Почему? Мы знаем, какие пуля и выстрелы оставляют следовые микроорганизмы на теле и на одежде».
– Там ожег должен быть.
– Конечно.
– Может, это самострел вообще.
– Может. Тогда будет штанцмарка так называемая, выстрел в упор. Что такое выстрел в упор? Это соприкосновение с предметом, неважно через что стреляли, хоть через доску. И там все будет. Так что поэтому мы говорим: «Здесь не снайпер. Здесь что-то произошло. А ну-ка, ребята, кто с ним был в наряде, кто в каких отношениях?» Спросим у командира, как оно было на самом деле, кто отправлял наряд, рассмотрим боевую карту. Они же заполняют боевой наряд. Мы говорим о том, что положено
– Кстати, одни труп лежит или два. Бой. В составе батальона, допустим, лежит 15 трупов и 8 ранено.
– И что? Будем все 15 осматривать, в первую очередь окажем помощь раненым. Сколько? День, два, неделю?
– В законе сказано об этом?
– Просто «осматривай» и все.
– Обычно это — один труп, ну, два трупа.
– Нет, мы иногда приостанавливали и на следующий день говорили: «Сегодня не можем. И свет сдох, и камеры сдохли». Всё. Консервируем место, выставляем пост до утра милицейский, приезжаем в 7 утра…
– На время пост ты выставишь. А там, на нейтральной полосе?
– И там, значит, тоже нужно выставлять. А что ж делать? Мы говорим о том, что и чем предусмотрено. Все это ничем не предусмотрено. Просто предусмотрено ст. 214, которая говорит: «Осмотр места происшествия» и все. Никакой методологии нет. Итого, мы воюем 7 лет и не можем дать методологию, инструментарий сегодняшним следователям и прокурорам, которые, возможно, там будут. Самое главное, что никому это в этой стране не нужно.
– Как должно было бы быть? С 2014 года потребности на лицо, а закона нет, поправок нет.
– Стало быть, мы должны в 2014 году, понимая, что началась война, переориентировать законодательство на обслуживание нас и военных в военное время. Т.е. мы говорим, что вносим ответственность уголовную, усиливаем ее за любые преступления, совершенные в зоне боевых действий. Допустим, военнослужащие украли ГСМ. Это кража в период боевых действий, в зоне боевых действий. Почему они должны нести ответственность как за гражданское преступление? Значит, любое преступление ко всей особенной части со ст. 111 «Измена родине» мы пишем последнюю часть: «За аналогичные преступления, совершенные в период боевых действий от 10 до 15 лет». Простая кража. Мы говорим: «Ну, от 3 до 5». Следующая ч. 3: «за те же действия – простую кражу, наркотики, сбыт – от 10 до 15». Вот и все. И мы будем понимать, что законодатель быстро отреагировал на то, что будет там. Но этого не могло быть ни в 2014, ни в 2015 году. Я напомню вам, что в 2014 году антитеррористическую операцию возглавлял… кто?
– Министр обороны?
– Если бы.
– Генштаб, вернее?
– Да конечно! Возглавлял начальник охраны президента, генерал-лейтенант Гелетей. Какое он отношение имеет? А почему никто не сказал президенту, Верховной Раде: «Ребята, подождите! Вы мозгами шарите? Даже антитеррористическую операцию должна возглавлять СБУ». Следующим после Гелетея, принял начальник СБУ. Потом сказали: «Подождите, ребята, здесь война».
– Там Нацгвардия подключилась.
– Да Нацгвардия вообще никакого отношения к этом не имеет. Она где-то в пределах 25-километровой зоны наблюдает за охраной общественного порядка. Вот и все. Просто там, в 25-километровой зоне ей дают бронетранспортеры, технику, броню, каски. Вы мне задаете вопрос, я вам просто отвечаю: «Спуститесь на землю. В 2014-2015 годах антитеррористическую операцию возглавлял руководитель охраны президента».
– Самодеятельность?
– Ничего себе «самодеятельность»! Там по 600-800 человек ГРАДы убивают, приехал воевать Гелетей, который занимается охраной президента. Что за бред? И никто не сказал: «Хорошо, Гелетей приехал. Давайте, дадим ему инструментарий, поменяем законодательство под него».
– Хорошо. 2016 год.
– То же самое.
– Уже есть опыт, уже есть потребность насущная.
– Да. Уже все, ушли охранники президента, разобрались, что это уже операция объединенных сил (ООС), а не антитеррористическая операция, и дали возможность третьему, уже с третьего захода командовать военным. Опять же, если что-то случается в зоне проведения боевых действий, а мы ее очертили, она сейчас есть на карте, там стоят блок-посты, в 25 км. все войска наши сосредоточены. Значит, нужно предположить, что в этой 25-километровой зоне боевых действий может что-то случиться – могут убить, ограбить, украсть, стырить что-то даже командиры сами могут…
– Даже изнасиловать.
– …избить кого-то, да, изнасиловать. Да что угодно может произойти! Но значит, нужно давать законодательную базу под это. А до сих пор ее нет.
– Кто должен был ставить вопрос? Кто должен был инициировать?
– Ну, у нас есть несколько структур, которые пользуются законодательной инициативой – президент, Кабинет министров, депутаты.
– Те люди, которые варились в этой каше, могли подать голос?
– Нет.
– Они же сами носами упирались в эти ситуации.
– «Отдан приказ. Его не обсуждают. Мы идем и воюем». Всё. «Мы воюем в тех координатах, тем оружием, которое нам дали. Мы – исполнительный орган, мы выполняем приказы, а приказы не обсуждаются». Всё. Все, кто там были, могут только ля-ля под стакан водки.
– Вопрос никто не ставил, никто не поднимал?
– Может быть, и ставил. Науке и практике это неизвестно. У нас 450 депутатов – оппозиция и власть – ну, кто-то ж мог бы уже поставить…
– За такие деньги.
– Кто-то ж мог бы. Ну, допустим, министр обороны мог бы сказать: «Ребята, вот у меня, даже если солдат с солдатом подрался, некому проводить служебное расследование. Я же не имею права, я же заинтересованное лицо. Кто-то должен приехать, собрать документы, приказы».
– Да это мелочь. Там служебное доследование может быть и в порядке просто приказа.
– Мелочь, но надо документы собрать.
– Что касается опыта исторического. Великая отечественная война, Вторая мировая. Там опыта было навалом за эти 4 года. Как это происходило? Милиция работала?
– Милиция никакого отношения к этому не имела. Если враг наступает, милиция как исполнительный орган эвакуировалась, как и советские, партийные органы.
– Законодательство как-то касалось этого вопроса?
– Конечно, было. Да, все переводилось на рельсы «по закону военного времени».
– Это трибунал занимался этим?
– Конечно.
– А следствие?
– Военная прокуратура. Но не только. Это следственный орган. Для следственного органа готовили документы разные структуры. Это НКВД, СМЕРШ…
– Там же особый отдел был. Следовательно, опыт такой есть и, очевидно, законодательная база какая-никакая по тем временам существовала?
– Ну, да, конечно.
– На глазок же никто не действовал.
– Ну, там были боевые действия гораздо больше. Тут никто никуда не движется. Мы видим друг друга, наблюдаем. Там же линия фронта все время перемещалась. С ней перемещался и орган дознания в лице НКВД, СМЕРШа, особых отделов. Они готовили, собирали документы, передавали в прокуратуру, прокуратура предъявляла обвинение и на следующий день направляли в военный трибунал. Два-три дня – и приговор был готов. В блиндаж приезжал военный судья, военный прокурор, заводили солдата те же солдаты под конвоем. «Это ты убил своего товарища». «Да, я». «А как же так?» «Ну, с пьяну что не сделаешь?» «Ну, хорошо. Расстрелять перед строем».
– Сам командир имел право, если там дезертирство, трусость.
– Нет-нет. Это в период боя. Этот приказ отменили 227-ым приказом «Ни шагу назад». Остальное все дело решал военный трибунал. Другое дело, СМЕРШу в 1942-1943 годах дали полномочия в 1,5-2-километровой зоне, освобожденной от врага, проводить мероприятия по поиску предателей родины, дезертиров, немцев. Только у СМЕРШа были полномочия. Поймали, расстреляли. Т.е. они прочесывали леса, деревни.
– Даже после войны, в 1945-1946 годах на Западной Украине кто занимался этими вопросами?
– НКВД, уже СМЕРШа не было на тот момент.
– Но армия тоже подключалась?
– Армию привлекали. Когда надо было проводить боевые мероприятия и НКВД понимало, что своими силами не справится, они брали воинские части.
– Я это все к чему? Опыт имеется. Его кто-то изучал вообще в наше время?
– Нет. И до сих пор не изучают, и не собираются изучать. Это, видите ли, в государстве нужно одному человеку. Сейчас двум – мне и Сиводеду. Ну, тем нет. Мы же видим зарегистрированные темы исследований. Стало быть, если сейчас в сентябре поступят аспиранты в аспирантуру и зарегистрируют тему по части военных, то мы получим результат только через 4 года. Итого, будет уже 11 лет.
– Естественно.
– Так вот, идем дальше. Допустим, а если в плен взяли наших и там убили, а где, мы не знаем, и звонят и говорят: «Ребята, вы с поля боя забрали троих наших мертвых, а мы вам возвращаем троих ваших, ну, к сожалению, мертвых». «А кто?» «Ну, мы вам говорить не будем». Обмен идет? Идет.
– На основании?
– Ни на каком основании. Никаких оснований законодательных нет. Просто по телефону созвонились и все. Давайте зададим вопрос: откуда они знают наши телефоны, мы – их, что значит «созвонились», кто с кем?
– Кто отвечает?
– В данном случае командир зоны. У нас же зона «М», зона «С» есть. Ну, допустим, М-зона – это Мариуполь и все, что идет до этого.
– Он не может посмотреть на закон и сказать «Я должен запретить» или «Я должен разрешать на основании такой-то статьи»?
– Нет этого в законе. Ну, где ты видел обмен пленными… Вот они и возвращают три трупа нам, как они говорят, а мы три трупа им.
– А мы не знаем, что это за трупы.
– Мы даже не знаем, что это за трупы их. Ну, убили, но мы с поля боя взяли, кстати, осмотрели…
– Ну, филькина грамота это все, с законодательной точки зрения.
– Да, это такой колхоз «Крыжановка». Такой маленький бордальеро. Вот они нам наших вернули, а мы видим, что это пленный был, который был ранен и которого они забрали. Значит, его там убили. Он голый в мешке. Давайте, зададим вопрос: а где, кто и при каких обстоятельствах его убил? Где его документы? И наконец самое главное – как нам его осматривать? Это ж не место происшествия. У нас ст. 214 «Огляд місці події». А здесь мы знаем, где была подія. Как здесь быть? Что говорит законодатель? А молчит.
– А почему он молчит?
– Интересный вопрос. Я пытаюсь спросить у законодателя, а он мне говорит: « Ты суешься не в свои дела».
– Т.е. исполнители поставлены в дурацкое положение: ездействовать они не могут, они должны действовать, основы нет, значит, они за это будут отвечать?
– Ну, исполнители, как и те, переходят к партизанским действиям. Они созвонились, получили трупы, в мешках передали в прокуратуру и все. Что, командира это волнует? Он отдал три мертвых туда. Кто это, он не знает. Получил три мертвых где-то. Выехали две машины, эти разгрузили в эту, эти разгрузили в ту, не здороваются, и уехали. Никто ни в кого не стреляет. Те в мешках привезли, говорят: «Вот, передали». Ну, а кто это?
– Бред.
– Да. Ну, хорошо, опознали. Оказывается, это наши, двое были живы, которые в плен попали, один погиб. Ну, может быть, трое были. Но нам их осматривать надо и дела возбуждать, как мы говорим, кримінальне провадження регистрировать надо.
– Т.е. проблема: действовать надо по закону, закона нет?
– Ты меня спросишь, как это делается. Осматривают труп. Так просто, втупую. Труп мужского пола, примерно возраст…
– Ну, это ж не в центральном райотделе, это же на поле боя.
– Вот так и осматривают труп вне закона. Пусть это дело где-то валяется. Его в цинковом гробу отправят, постреляют, все встанут на колени, поплачут, а оно будет лежать. Закончилась война. А как же нам установить, кто убил и где вот этого, которого вернули? И можно ли это будет сделать когда-то?
– Висяк. Так и дело-то никто не откроет, потому что его закрыть нельзя.
– Откроют обязательно! Это же убийство.
– А как его закрыть?
– А никак не закроешь. У них нет срока давности.
– На ком будет висеть это все?
– На прокуратуре.
– А попросту, по-одесски говоря: оно ей надо вообще, прокуратуре?
– Так всего погибло 2400. Будет 2400 нераскрытых. У нас в этом году объявлено перемирие. В этом перемирии в этом году погибло 45 человек.
– Это уже в перемирие?
– Это перемирие. Вот уже в этом году боевых действий нет. А что будет, когда они начнутся? А они могут начаться в любой момент.
– Конечно.
– И это уже будет не шутка. Это будет такое месиво. Стоит армия России 120 тыс., начинаются в августе учения в Белоруссии – 110 тыс. Он в любой момент может ударить с четырех сторон – со стороны Донецка и Ростова, со стороны Луганска, со стороны Мариуполя и со стороны Белоруссии. Легко и просто. Раз в марте пригнали на нашу границу и держат 120 тыс. и не демобилизовывает майский призыв, а сейчас уже июль, то, наверно, не просто так. Как говорил Винни-Пух, «это “бззз” неспроста!».
– Плохи дела. Ну, это ладно. Пойдет мясорубка, не дай Бог, – тут же вообще не до закона. Но пока стоит вопрос. Действующие лица обязаны действовать, а оснований действовать у них нет, значит, они постоянно нарушают закон.
– Опять же, кто будет действовать? Войска действовать не имеют права. В соответствии с законом должны действовать полицейские. Вот они и делают. Хорошо, а если кража, то кто? Допустим, солдат идет в отпуск, офицер идет во отпуск, 25 км. предпоследний рубеж проходит, и у него в вещмешке находят 2 гранаты и пистолет. Значит, мы его задерживаем. Кто задерживает?
– Натурально, тот, кому положено: полиция..
– Откуда она взялась на КПП?
– А кто имеет право его задерживать?
– Ну, на КПП шмон идет. Всех шмонают – и гражданских, и военных, в т.ч. и тех, кто идут в отпуск, и тех, кто прибывают из отпуска.
– Ну, задержать задержали, а дальше?
– Хорошо, задержали вояку. У него в вещмешке 2 гранаты и пистолет. Куда его девать? Ждем полицию?
– Конечно.
– А потом куда его? Надо ж установить, где он украл. Спрашиваем: «Где гранаты взял?» «Сэкономил, ребята. В бою взорвал 3, написал 5». «А пистолет?» «Пистолет у Иванова-Петрова-Сидоррова украл. Он до сих пор не знает, что я его украл». Нам надо туда ехать, и вдобавок к этому ревизию надо назначить, потому что по каждому бою отчитываются. Ты 5 гранат использовал, напиши рапорт, я тебе 5 выдам. Так же и в период войны было. Так вот, надо назначить бухгалтерскую экспертизу, где, что, куда двигалось. Как это гражданские будут проверять военные записи? Нонсенс, да?
– У американцев есть для этого Military Police (военная полиция). Это военные, но полиция.
– Опережая это, я открою небольшую тайну. С этого года на основе опыта американцев мы ввели так называемую структуру в рамках военных… ВСП (Військова служба правопорядку) называется. Это как Military Police, но у них не полицейские функции. Військова служба правопорядку, т.е. военные смотрят за правом. Ну, вот законодатель через 7 лет только сделал шаг вперед. Т.е. если есть труп, то командир звонит, вызывает ВСП, и они как бы охраняют место, ищут понятых, обеспечивают будущую работу следственной группы. Но, опять же, кому потом передадут весь материал? Полиции. Правильно ли это? Ну, наверно, нет.
– Как отразились на данной проблематике судебная реформа, ликвидировавшая специальные военные органы следствия и суда (трибуналы)?
– Крайне негативно.
– Достаточна ли правовая база взаимоотношений сферы Минобороны и Генштаба ВС и МВД. Может быть, есть смысл обратиться к опыту Military Police (военной полиции), которая имеется практически во всех странах?
– Все это можно сделать. Нужно брать опыт всех стран, в т.ч., и опыт Второй мировой, Первой мировой.
– Так кто должен это делать?
– Ну, я думаю, что инициаторами должны быть две службы в данном случае – Министерство обороны и Министерство внутренних дел. Министерство внутренних дел должно сказать в лице министра «Ребята, работать в боевых условиях мои подчиненные не могут. Такого быть не может. Я вот как министр вам категорически заявляю на РНБО, президенту пишу, в парламент пишу. Я выполняю несвойственные функции. Обеспечивать деятельность своих сотрудников в период проведения боевых действий – это не моя компетенция. Поэтому, пожалуйста, откорректируйте, создайте специальный орган, пусть он будет временный, на период проведения боевых действий, будет мир – вы его ликвидируете. Но я обслуживать не могу».
– Абсолютно правильная позиция.
– Вторая позиция – Министерства обороны: «В случае чрезвычайных происшествий я вынужден отвлекать войска на несвойственный для себя, военного, мероприятия – охранять место происшествия, транспортировать трупы, содержать на гауптвахте подозреваемых. Допустим, кримінальне провадження есть, прокуратура занимается, а я должен выставлять из числа своих бойцов охрану. Почему я это должен делать? У меня все бойцы расписаны, где, куда. А я должен их снимать. Ребята, вы освободите мои войска от несвойственной для меня работы. Это полицейские функции, функции безопасности. Я только воюю». Вот РНБО сидит под председательством президента: «Да, ребята, это проблема. Что мы будем делать? Принимаем решение протокольное: “поручить институту законодательства при Верховной Раде, президенте, Кабмине либо Академии СБУ, Академии МВД, Национальной академии им. Корецкого, Национальной академии им. Ярослава Мудрого и ставим задачу – в месячный срок подготовить корректировку по законодательству”. Кто «за»? Все «за». Записываем в протокол и поручаем». Месяц поставили срок – все. Через месяц кто-то докладывает: «Вы поставили задачу – вот мы подготовили». Президент говорит «Подання в Верховну Раду як невідкладне», расписался, и оно ушло. Значит, все проекты закона по боку, первый – этот. Проголосуют сразу и в первом, и во втором чтении. Мы получаем ко всем уголовным нормам корректировку и из полиции, Министерства внутренних дел и СБУ выводим часть сотрудников и создаем временный орган по расследованию всех преступлений, совершенных в период проведения боевых действий и в зоне боевых действий. Вот пусть это подразделение с прокуратурой шарится по передовой и разбирается со всеми случаями – и с дезертирством, и с убийствами, и с кражами, и с хищениями. Вот там пусть будут они, в 25-километровой зоне, у них есть свое начальство. Подчиним его кому? Да кому хотите! Пусть будет министру внутренних дел или президенту.
– На какой стадии это все находится?
– Ни на какой. На нулевой. Это просто никто не поднимает, не рассматривает. Вот я этот вопрос поднял. Это только по осмотру места происшествия, убийства военнослужащих. А давайте, мы возьмем убийства гражданских, которые на 25 км. находятся там. Кто их осматривает? У меня было в этом году в апреле месяце… Ну, я знал, что случилось уволили сотрудника прокуратуры по подозрению во взятке. Лет 5 прошло, уже началась война, а он добровольно пошел на фронт. Его переаттестовали со старого, прокурорского, звания в военного и назначили замкомандира роты разведки. И я читаю сводку, смотрю – задержали по подозрению в убийстве солдата. Я так и думал. Ну, парня и война не воспитала. Звонок мне раз, два, номер не определен. «Слушаю». «Здрасьте, Александр Сергеевич! Это Мурашкин». «О-о-о! Андрюш! Ты откуда?» «Вот, Вы ж понимаете, сидел. Меня сейчас отпустили. Я могу к Вам приехать?» Я говорю: «У тебя что, свободный?» «Да, у меня домашний арест с правом выхода. Я хотел бы у Вас проконсультироваться». «Приезжай, Андрей». Он приехал и копию своего дела привез и говорит: «Если можно, как адвокат помогите мне выбрать защиту». Я говорю: «Ну, чем же я тебе помогу? Ты ж сам работник прокуратуры. Расскажи мне, а что там произошло?» Суть: напился солдат на нуле. Он был старший наряда нуля, т.е. окоп. Ну, солдат пьяный. Держать на нуле нельзя, надо менять и пьяного ж нельзя оставить, иначе перережут весь окоп. Он говорит: «Я его взял, за 3 км. притащил ночью к дежурному по комендатуре и дежурному сдал. Но утром в комендатуре его обнаружили в камере мертвым. Опрашивают коменданта. Комендант говорит: «Он был весь побитый и пьяный». «А кто его вам доставил?» «Мурашкин». «Законно?» «Да, пришел, рапорт написал. Солдат пьяный, я обязан был принять его, я его и принял. А утром пошли проверять, а он мертвый на нарах. Я описал телесные повреждения». Берут Мурашкина: «Ты ж побил?» Спрашивают солдат, которые были на нуле трезвые. Мурашкин, когда забирал солдат был пьяный, но здоровый. Значит, что-то произошло в период. Ну, что мы будем гадать? Мурашкин приложился. Я говорю: «Андрюш, ты бил его?» Говорит: «Сказать честно, какой-то крестьянин тупой. Конечно, я его по дороге всего лупил. Без следов, без ничего. Просто пинал».
– Не больно, больше для примера.
– Да. Я говорю: «Андрюш, ну, пьяного ж бить нельзя. Можно ж стукнуть – и почка разорвется или печень, оно же разбухшее все от алкоголя. Неправильно ударил, не захотел, да и убил. Пьяного наркомана вообще трогать нельзя. Пусть проспится. Опасно. Убьешь».
– Что, в совмилиции пьяных не били?
– Увы, всякое было. Но как-то аккуратно. А тут… Доказательств-то нет. Ну, скажи мне, пожалуйста, вот ты судья, при таких доказательствах ты Мурашкина осудишь?
– Ну, он сам его возил?
– Сам. Один.
– Ну, тут алиби нет никаких. Из пункта А вышел целым, пункт пришел Б – побитый.
– Я, как адвокат Мурашкина, наваляю вам триста версий. «А почему это вы боевому офицеру, замкомандира, капитану роты разведки не верите, а верите коменданту? Может, Мурашкин его сдал, он зашел, к пьяному приложился? Что, есть видеонаблюдение?»
– Но свидетели должны быть. Кто-то что-то видел.
– Никаких свидетелей нет. Ну, есть дежурный. Он его ночью притащил, через 3 часа в 5 утра, уже рассвело, его обнаружили в камере. «А может быть, кто-то выводной зашел, буцнул. Почему именно Мурашкин?» Т.е. таких нестандартных, внештатных ситуаций на фронте может быть много. Кто с ними должен разбираться? Андрея, конечно, закрыли, и полгода он в Мариуполе сидел. Сидел-сидел, прокуратура толкалась возле него, толкалась, доказательств нет, он в отказе, говорит: «Не, не, ребята. Я его целым притащил». Я говорю: «А прокурор?» Говорит: «Судья и прокурор говорят “Так вот же пояснения коменданта, что он был целый”». А я им отвечаю: «А что, комендант – медик? Он его что, раздевал? Два часа ночи было. Он видел, в каком он состоянии? У него разорвана печень, внутреннее кровоизлияние. Может, сам комендант и приложился?» Т.е. где-то похоронили героя, наверно, маме с папой, жене не скажут. Скажут, что умер в результате боевых действий.
– Тогда пенсию нужно платить, понимаешь?
– Ну, скажут так, чтобы не обижать селян, потому что селяне проводили ж на фронт и надеялись, что он воевать будет достойно, а он стал пьяницей. И такой же алкоголик его и убил. Что, будем об этом селянам говорить где-то на Западной? Пусть они знают, что у них погиб геройски.
– Это уже идеология. Это не юриспруденция, не юрисдикция.
– Да. Так вот, что здесь делать? Я говорю: «Что тебе?» Говорит: «Ну, полгода я просидел, они возле меня танцы, оргии устроили и освободили сейчас. Как Вы думаете?» «Ну, как ты говоришь, Андрей, не докажут». Он говорит: «И я того же мнения».
– Восстанавливают его?
– Ну, пока его вывели из боевого. Как думаешь, докажут или нет?
– Это недоказуемо.
– Вот таких случаев море. Кто должен этот труп осматривать? Я каждый раз говорю «Все! Моего больше здоровья нет, я этим больше заниматься не буду» и каждый раз меня в это болото затягивают, если не наука, так собственные друзья. Я 22 года на пенсии. Почему я сейчас должен не почивать на лаврах, не разговаривать о музыке, о поэзии, о чем-то другом, а жевать эту, извините, блевотину?
– Резюме за тобой. Мы подводим итог.
– Мы говорим о том, что необходимо корректировать сам осмотр. Мы должны убирать понятых как класс вообще. Нигде, ни в одном законодательстве мира такого института, как понятые, нет. Мы доверяем полиции или не доверяем? Зачем мы форму гражданского контроля в лице понятых выставляем, надеясь на… Любой чих обязательно должен быть с понятыми. Хотите – оставьте понятых при обыске, при чем-то еще, а у нас все – задержание, обыск, осмотр, что угодно.
– Институт понятых устарел, так?
– Так. Или мы привлекаем понятых, а осмотр места происшествия не производим, снимаем его с дрона, быстро эвакуируем труп в безопасное место, крутим кино всем и говорим «У вас есть вопросы?» «Нет». «Пишите, вы свободны».
– И все же это тоже частность. А если в целом посмотреть на это.
– Законодательно. А что мы будем с вами делать, когда война закончится, и мы будем отрывать… Нашли мы труп, одежда наша, документов нет, закопан в посадке и идентифицировать нельзя. Далеко зашедшее гнилостное изменение. Что делать? Как опознавать труп? А вот что говорит Саинчин: «У всех, кто идет на фронт, берете ушное это, лизнул, пакетик запаяли и в личное дело. Всех. Это первое. Второе. Всех тех, кто когда-то надевает погоны или идет в правоохранительные структуры, неважно, суд, военные разведка, контрразведка, полиция, Нацгвардия. Ты идешь на работу – лизни эту штуку». Как думаешь, для чего? Для идентификации. А ты представляешь себе, если это прорвется как мы прорвем институт судебных экспертиз молекулярно-генетический? Хочешь, не хочешь, а их сразу будет триста в день. Значит, надо будет создавать институт. И наконец последнее, что говорит Саинчин: «Убираем, разрушаем систему розыска и без вести пропавших. Чем? Ушел близкий человек, мы не знаем. Она заявляет Для чего? Если не будет ее, что-то с ней случилось, а там мы найдем труп, а она дочь. Сможем идентифицировать? Конечно. А если не будет ее, а мы найдем труп, кого мы будем идентифицировать? Долго мы будем в системе неоглобализма с малой саперной лопатой кидаться на танки? Значит, надо менять в целом всю структуру. Структуру надо менять».
Понимаешь, если я ставлю вопрос от осмотра места происшествия, куда я затягиваю всех, отменяем приказ о без вести пропавших. Вот сейчас в райотдел ты идешь и говоришь: «У меня мама ушла, больная Альцгеймером. Пошла за хлебом и до сих пор не вернулась». Таких случаев десятки каждый день. «Пожалуйста, принесите ее паспорт и фотографию». Мы садимся на телетайпе набираем: «Вокзал, ж/д вокзал, пристань! Всем патрульным! Ушла и не вернулась женщина… была одета…». Малолетки каждый день по 2-3 из детского дома убегают. Нашлась мама, а куда упаковочный материал?
– Оставляем.
– А какое Вы имеете право генетический материал чужой оставлять? Возвращаем. Это собственность Ваша, а не моя. А если я возьму Ваш материал и этот материал оставлю где-то на месте происшествия?
– И что? Менять всю структуру?
– Конечно. Эта структура не может нас обслужить, поймите. Мы собираемся доехать до Киева на бричке. Доедем?
– Постскриптум. По сей день находят следопыты, 5-8 бойцов погибли во время войны и с тех пор лежат. На Кавказе, на Марухском перевале.
– Нет, Ким. Это все, о чем мы говорим, начнет действовать с сегодняшнего дня. Все то, что мы обнаружим погибших за эти 7 дней, идентифицировать уже, к сожалению, будет невозможно. Прохлопали мы с вами. Все то, о чем мы говорим, может быть только с сегодняшнего дня. А сколько мы с тобой говорили об этом в 2014, 2015 году!
– Глас вопиющего в пустыне?
— Говорим. Говорим. Говорим. Правду говорим. Да что-то в моду она никак не войдёт. Правда-то…
С профессором, доктором юридических наук,
академиком и полковником милиции в отставке А.С. Саинчиным
беседовал журналист К.Б. Каневский
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua
One thought on “Убийственная тема… Часть 2”