Ночь коротка, спят облака
И лежит у меня на погоне
Незнакомая ваша рука…
(Из песни времён войны — «Случайный вальс»).
«…Так и знайте, я запомню танцплощадку на затоне,
В вашем мирном сорок первом вьётся вальс под облака
И лежит у меня на ладони… не на погоне – нет, на ладони,
И лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука».
(Из современной песни «Вальс сорок первого…»)
Вместо вступления
Почему-то говорят: когда говорят пушки – музы молчат. Сентенцию эту опровергла история прошлой войны, давшая сказочное число и качество произведений, немыслимых без соучастия муз. Набросок к истории одного из таких произведений – да откроет дальнейшее повествование. В начале сорок третьего, сорок памятного года Военный совет Донского фронта наградил двух любимцев муз: поэта Евгения Долматовского и композитора Марка Фрадкина орденами Красной Звезды. За сочинение нескольких песен, по-своему поддержавших бойцов в Сталинградской страде. Ну, ясное дело – отметили. Комфронтом Константин Рокоссовский в порядке очередного тоста поинтересовался их творческими планами. И они поведали историю, которая вдохновила на создание некоего вальса. Лётчик Василий Васильев как-то рассказал поэту: в сумерки проездом в одной из деревень услышал мелодию вальса. Оказалось, танцы. Гармоника. Молодёжь. В сторонке – красивая юная девушка. Он пригласил её на тур вальса. Познакомился с Зиной, разговорились. Но просигналила машина – попрощался и уехал. Далее – боевые вылеты, непрерывные бои и перемещения. Истребитель попросил творцов, ни много, ни мало – сочинить про это песню. Может быть, Зина услышит её. Пришлёт письмо.
Похоже – легенда. Но поэт в своих воспоминаниях утверждает: быль. Песня, в момент облетевшая фронт и тыл, города и веси, родилась в дороге, когда они с Марком Фрадкиным неделю ехали в поезде от Сталинграда до Ельца. Изначальное название – «Случайный вальс». С лёгкой руки Константина Рокоссовского и начполитупра фронта Сергея Гаджиева он стал называться «Офицерский вальс». Его фрагмент автор предпослала эпиграфом к этой публикации. Плюс фрагмент другой песенки, современного автора, подчеркнувшего: рука девушки – не на погоне, а на ладони. Штука в том, что в ту лютую, тяжеленную зиму на фронт прислали… погоны. Погоны! Те самые, которых прежде в Красной Армии не было и быть не могло. А тогда, и именно – вдруг, появились. И вскоре стали привычными до такой степени, что в вальсе этом часто звучало: «И лежит у меня на погоне Незнакомая ваша рука…». Кстати, Зинаида и впрямь отозвалась, написала поэту на Центральное Радио – с просьбой помочь отыскать того пилота. Евгений Долматовский, человек уже авторитетный и влиятельный, орденоносец, лауреат Сталинской премии, обратился в главполитупр. Адрес лётчика отыскали. Но ответил девушке замполит полка. Вася Васильев погиб…
Нет-нет, не о песнях, полевой почте и авиации этот рассказ. Хотя причудливость судьбы, породившей не только знаменитую эту песню, имеет прямое отношение к теме и идее очерка. Так ли важно – на погоне ли, на ладони ли командира лежала в тот вечер девичья рука? Как сказать…
Как это обычно бывает
Есть такая школьная, игра: две картинки на одну и ту же тему – найдите общее и разницу. Общее в тех двух картинках-эпиграфах, которые открывают настоящую публикацию, очевидно: всё это — о войне и о жизни людей на войне. На той войне, от которой мы уже достаточно отдалились по хронологии, чтобы разглядеть не замеченные ранее детали. Да и разница, пожалуй, не так уж скрыта. «На погоне…» и «Не на погоне…». Как говорится, две большие разницы. А поди ж ты, и тогда, на той войне, и потом мало кто обращал и обратил на это внимание – и своё, и общественное. Впрочем, давайте по порядку.
Жил-был на той войне и некий польский журналист, который в своё время – после побега из концлагеря, подполья и партизанского леса – надел военный мундир. С погонами. И встретил победу в чине майора. То есть, знаком с историей войны не по книгам и кино. Писатель, военный, дипломат и философ, Станислав Ежи Лец оставил нам множество произведений. А по-настоящему славен в цивилизованном мире короткими фразами, которые стали крылатыми с первых же публикаций. Он, его жизнь и творчество вполне достойны отдельного подробного разговора с продолжением – со временем заведём мы и такой. Сейчас же ограничимся одной из крылатых фраз Станислава Ежи Леца: «Прошибая стену лбом, хорошенько подумай – что ты будешь делать в соседней камере?»…
Ему, как и тем, кому почему-то суждено останавливаться, оглядываться, пристально всматриваться в пройденное, не удалось на скорости проскочить по жизни мимо странного наблюдения. Вроде бы достигнув намеченного, запланированного и даже вожделенного рубежа, люди либо не замечают этого достижения и, как говорится, едут дальше. Либо ошарашенно пожимают плечами: позвольте, но ведь хотели иначе, ведь планировали по-другому, ведь мечтали совсем не об этом, ведь говорилось наоборот!
Всегда велик соблазн отказаться от чего-то, перечеркнуть прошлое и, оттолкнувшись от него, открыться полностью новому и справедливому. Однако стоит поставить этот порыв на паузу и задуматься: откуда взялся импульс перечёркивания? Не обмануты ли мы катастрофически, не натравлены ли на объект ненависти завистниками, которые хотят сожрать его нашими руками? А когда это происходит, они сами становятся такими, как те, на кого нас натравливали. Грязное политиканство – так это называется: зависть к врагам и нелюбовь к своим, потом и кровью которых можно подняться наверх. И удержаться там…
…Вот, переключая телеканалы, наткнулись вы на захватывающий эпизод боевого времени. Заинтересовались. В кадре живут, сражаются, любят, страдают мужчины в военной одежде. Вы почему-то (бывает) стали всматриваться и в это. Гимнастёрка или мундир со стоячим воротом. В парадном варианте – с шитьём, галунами и шевронами. Однобортный или двубортный. Золотые или серебряные погоны с одним или двумя «просветами» и звёздочками. Или вообще – без просветов, генеральские, с вытканным парчой зигзагом. И на штанах – лампасы. Лихая фуражечка — чуть набекрень. Ременное снаряжение через плечо. Или через два плеча. Стоп-кадр! Что вы ответите, если кому-нибудь рядом придёт в голову спросить: какое время, какая эпоха, какая война имеются в виду? Только профессионал или очень хороший любитель, да и то не сразу, отличит таким образом, скажем, эпизоды «Встречи на Эльбе» (или «Подвиг разведчика», «Небесный тихоход», «Весна на Одере» и другие советские кинопересказы второй половины войны, долго именовавшейся Великой Отечественной) от «Двух жизней», «Мичмана Панина», «Хождения по мукам», «Тихого Дона» и прочих лент, реконструировавших дореволюционное время и эпоху гражданской войны в Белом лагере. Почти один к одному. А ведь разница – не только в четверть века. Разница вроде как идейная, идеологическая. Дистанция огромного размера.
…Русский царизм, жесткая классовая градация верхов и низов. Демонстративный византизм офицерства. Блестящий генералитет. И контраст: пролетарский аскетизм РККА, Рабоче-крестьянской Красной армии, в которой революция вроде как напрочь отменила чины, мундиры, погоны-шевроны, галуны-аксельбанты. Всё это склонилось перед революционными простотой и величием не вдруг, а в ходе тяжелейшей, кровопролитнейшей Гражданской войны. Победа в ней всенародно прокляла «золотопогонников» – офицеров, генералов и все «цацки», с ними связанные. Незабываемые двадцатые. Но вот пришли сороковые-роковые. И – на тебе…
…Российская империя была не так уж нелюбима в народе, как о том говорилось в «Кратком курсе истории ВКП (б). Отечественные крестьяне в абсолютном большинстве своём были христианами. И знали: царь – Божий помазанник. Для самого тёмного, самого забитого и невежественного крестьянина было ясно: «Бога бойтесь, царя чтите». Обид, конечно, имелось множество. Но фигурировали в них обычно помещики-рабовладельцы, о которых ничего не знает царь-батюшка. Время от времени пружина разжималась, вспыхивал тот самый «рассейский» бунт, по Пушкину – бессмысленный и беспощадный. Об этом написано много всего, в том числе и Александром Сергеичем. Один только его трёхтомник «История Пугачёва» чего стоит, не говоря уже о «Капитанской дочке». Не обойдены учёными и писателями Степан Разин, Кондратий Булавин, Устим Кармелюк, Салават Юлаев иже с ними. Значительно менее популярны материалы об участии в кровавых этих заварухах зарубежных спецслужб и вообще – о неравнодушии их нанимателей к отечественным нашим делам. Ходили всякий раз по колено в кровище, доставалось помещикам, их усадьбам и холуям, семьям, офицерам, служителям церкви. Но царя это не касалось. Не случайно вождь одного из таких восстаний сам себя называл царём. Был такой Пётр Третий, Пётр Феодорович, который – Пугачёв. В общем, речь шла не о ликвидации царизма, а пришествии хорошего царя.
Те, кого позднее назвали декабристами, тоже не были едины в отношении к царизму и его атрибутам. Южане требовали цареубийства и республики, но северяне – конституционной монархии. Поспорили, подрались. Тульчинская управа. Сенатская площадь. Ну, кровь – само собой. Петропавловка. Пять повешенных, двести осуждённых. Урал, глубина сибирских руд. И наконец – вот оно, воссияло! Крестьяне – никакие не крепостные, а вполне свободные люди империи. Но отмена крепостного права вышла для крестьян боком: в -надцатом колене люди привыкли чувствовать себя собственностью, а тут вдруг предоставлены сами себе. Да и освобождены они были, как известно, без земли. Крестьянин – без земли.
Полвека спустя история повторилась. Революционные партии (это потом уже большевизм взял всю славу революции себе, а все недочёты, и даже пакости, и даже подлости-мерзости свалил на соратников; сперва это был, в сущности, цельный фронт антицаристских партий) – были поглощены совместной работой по свержению царя и разложению армии. В своём начале, то есть в 1914 году, Империалистическая, или Первая мировая, война была очень популярна в народе. Не поленитесь, полистайте газеты лета-осени 1014 года. Все – и правые, сориентированные на николаевский двор, и умеренные, и даже крайне левые, либеральные и демократические. По сути, идеологически материалы были объединены тезисом: «В трудную минуту подадим руку правительству, объединим усилия!». Так выглядели позиции их издателей – политических партий. Исключение составила, нужно признать, одна-единственная небольшая партия, тогда ещё не отрёкшаяся от общей социал-демократии, а только добавившая к названию «РСДРП» маленькую, в скобках, буквочку «б». Да-да, «большевики». Их центральный орган в единственном числе осмелился выйти с шапкой «Долой войну! Никакой поддержки правительству!». И был тут же, вместе со своим издателем, всенародно забит, затравлен, загнан в подпол. Казалось, все возраста и сословия орут только одно: «На Берлин!». Кстати, нечто подобное было и летом-41, но об этом мы ещё успеем потолковать.
Надоело воевать
Но вот прошли пару лет, почти всем надоели до чёртиков похоронные извещения, калеки-попрошайки с медалями и крестами на улицах, бестолковщина правительства и командования, надрыв экономики, нехватка оружия и боеприпасов на фронтах, нехватка продовольствия в тылу. Нехватка мыла и избыток вшей в окопах. Пушечно-пулемётное избиение целых рот, батальонов, полков и бригад в бессмысленных фронтальных атаках. Уничтожение полевого офицерства и срочная замена его малоэффективными выдвиженцами из рядового и унтер-офицерского (сержантского) состава. Слухи-сплетни о чудовищных прибылях спекулянтов и распутинских бесчинствах во Дворце. Само собой, не желали даром есть свой хлеб и спецслужбы стран, воюющих с Россией – интенсивно и небездарно подливали маслица в этот огонёк. Да и союзники, как всегда, вели двойную игру…
Словом, очень многие стали припоминать: кто-то же в самом начале говорил: «Долой войну!». В траншеях и блиндажах зашелестели газеты типа «Окопная правда». Одной из тем разложения армии в пропаганде и агитации были погоны: «Долой золотопогонников»: речь шла именно о мундирах и золотых погонах, то есть о штабных и министерских чинах. Очень многие полевые офицеры-окопники мундиров и золотых погон не носили – неудобно для боя, да и демаскирует. Внешне они мало отличались от унтер-офицеров и нижних чинов. Те же рубашки для гимнастики, пропотевшие гимнастёрки – хлопчатобумажные или суконные. Те же полевые мятые фуражечки. И мятые погоны, чаще всего тоже полевые, защитные. К тому же, в младшие офицеры были произведены многие «вольнопёры», то есть вольноопределяющиеся, призванные рядовыми и имевшие высшее образование. И наиболее усердные унтер-офицеры, имевшие награды за храбрость. Между этим элементом и солдатнёй вообще никакой дистанции не было. К концу империи, в ходе создания ротных, полковых и прочих солдатских комитетов, многих полевых офицеров солдаты охотно выбирали главами этих органов. А штабных и министерских всегда не любили. Вероятно, потому, что они воевали на почтеннейшем расстоянии от фронта: цветными карандашами «Тактика» по карте. И делали это, как видно, тоже плохо. В окопах откровенно бубнили о предательстве штабов, об измене министров, о шпионаже во дворце. Особенно громко заговорили об этом после «дела Ленгорна» — флигель-адьютанта царицы, оказавшегося агентом австрийского генштаба. К осени 1917 года, к развалу фронтов и флотов, уже немало было случаев отказа выполнять офицерские приказания, изгнания офицеров из частей и даже их избиения. И даже – их убийства.
На флоте ситуация была особенная. Морские офицеры всегда были ближе к матросам физически: на корабле особенно не отдалишься. Но, с другой стороны, матросня особенно остро ощущала неравенство: от кубрика до офицерской кают-компании было всего несколько шагов, а на деле дистанция оказывалась огромного размера. И раздражение этим также систематически подкармливалось революционными нелегалами и просто болтунами. Наконец, всё сотряслось и рухнуло. Командующий Черноморским флотом адмирал Колчак при построении полуторатысячной команды флагмана сказал с мостика всё, что он думает о происходящем, отстегнул и швырнул в море золотую полусаблю от Николая Второго. И, отдав честь флагу и гюйсу, отвалил на катере в неизвестном направлении. Чтобы через полтора года одеть армейскую форму, принять мандат Верховного Главнокомандующего и лютого владыки всего, что за Уралом, получить золотой запас России, проворонить его в толкотне с сюзниками и белочехами. И — пуля по постановлению соответствующего Совдепа.
Тогда же в Одессе и Севастополе, не говоря уже о Питере и Кронштадте, прокатилась кровавая волна расправ над золотопогонниками. Были случаи, когда матросы вымазывали дерьмом офицеров и пускали так по городу. Переодеваться и скрываться им было невозможно, потому что не было гражданской одежды – да их и сразу определяли, по усикам, по выправке, по нормативной речевой характеристике. Вся эта вакханалия народного гнева происходила под тезисом «Бей золотопогонников».
Сохранить любой ценой статус власти
Между тем, выяснилось, что обещанный мир народам то ли был заведомым обманом, для вящего соблазна масс, алчущих мира, то ли сами обещатели чегой-то не продумали (спешили во власть, как вшивый – в баню). А только немцы плюнули на Брест и повели академически-правильное наступление с линии Орша-Могилёв. И народную милицию, и народную Красную Гвардию смели, как ровно за десять лет до того гигантский метеорит снёс километры тайги в низовьях реки Тунгуски. Потому что одно дело – поддерживать порядок в городах (с чем тоже не очень-то справлялись), а другое – войти в боевое соприкосновение с кадровыми частями одной из лучших европейских армий. Комсостав не избирался на солдатском митинге, а имел аристократические корни, высшее военное образования и солидную полевую практику. Словом, увы и ах, расколошматили в пух и прах. А главное – плюнули в душу тем, кто всерьёз воспринял классовую доктрину: немецкие солдаты – это рабочие и крестьяне, переодетые в солдатскую форму. Они нам классово близки. И драться с нашими рабочими-крестьянами не станут. Однако – стали. И очень даже. Не та же ли история повторилась чрез четыре пятилетки, в сорок первом…
Словом, понадобилась армия. Не митинговый хор блатных и нищих, а отделения и расчёты, взводы и роты. И батареи. Дивизионы и батальоны. Полки, бригады, корпуса. Армии. Фронты. Потребовалась система срочного формирования всего этого – штабы и управления, инспекции, военсоветы. Мощные тыловые службы. Потребовалось, в конце концов, министерство, пролетарски-облагорожено именуемое Наркоматом по военным и морским делам. И потребовался командный корпус – не выборный корешами васей-петей-сёмой, а аттестованный и назначенный. Вопрос: где взять? Золотопогонников частью просто поубивали-покалечили, частью разогнали куда подальше. Очень многих выдавили в белый лагерь и в эмиграцию. И однако же другого выхода не было, немцы наступали, как по нотам. Естественно, к ним примыкало большое множество и наших соотечественников, в том числе и комсостав старой армии: зажавши нос (немцев русское офицерство не любило), видели в них реальную силу против взбунтовавшегося раба. Тут уж не до симпатий-антипатий!
Итак, однажды стало совершенно ясно, что обещанного мира не будет. А будет война. Война, в которую ветрами эпохи втягиваются и внутренние, и иностранные силы. У этой армады есть некоторые шансы на победу. Победу над теми, кто всю свою сознательную жизнь посвятили тщательному изучению слабостей царизма, разжиганию в народе нелюбви к нему, доказательствам его обречённости и необходимости разгромить царизм, создать на месте империи демократическую республику. Идя по этому пути десять-пятнадцать, а кто и двадцать лет, они публицистически (а кто и террористически) в полный рост «засветились» в глазах правительств и общественности. Вырабатываясь в вождей и подпадая под полицейскую юрисдикцию, а особенно – после попытки переворота в 1905 году, они бежали – и из подполья, и из ссылки, и даже с каторги и тюрьмы, — за кордон. В эмиграцию. Там всегда не любили русский царизм. И всегда же относились к русскому революционно-демократическому активу… ну, не то, чтобы с большой симпатией, но в общем – терпимо: по принципу «враг моего врага – мой друг». Во всяком случае, никто не мешал им месяцами и даже годами жить в парижах-лондонах-цюрихах, преть там над кофе и мировыми проблемами, писать статьи и брошюры, спорить на конференциях и съездах. Господи, лафа-то какая! И в конце концов – даже проехать на родину, где царь и наследник отреклись от трона, и демократическая революция обошлась без них — в специальном вагоне, правда, с обязательством не выходить на промежуточных станциях…
Но теперь – принципиально иная ситуация. Они уже не эмигранты, не подпольщики и баррикадники. Не политкаторжане и ссыльнопоселенцы. Они уже – не враги власти. Они уже – сама власть. И им это нравится. И они хотят сохранить этот статус любой ценой. В том числе и наплевательством на все свои обещания народу, так долго и ярко даваемые по пути к власти. Да и просвещённая Европа – ежели чего, — более их не подпустит на пушечный выстрел. Шутка ли, захватили в России всю власть под лозунгом… всемирной, то есть мировой социалистической революции. Экспроприация экспроприаторов – проще говоря, «грабь награбленное». Мы к ним, значит, как к людям, а они – смерть капитализму и мировой пожар? Нет, теперь ни одна уважающая себя держава – хоть буржуазно-демократическая, хоть конституционно-монархическая – не примут этих подрывателей основ. Стало быть, драться. Воевать. Стоять на смерть. А – кому? Какими силами?
И зазвучали совсем другие песни. Нам до зарезу нужна армия. Точнее, вооруженные силы. Потому что нехорошие капиталисты (так надёжно-уютно прятавшие их от русского царя), не желают, видите ли, добра стране, где правительство дирижирует народным хором, орущим во всё горло: «Мы на горе всем буржуям Мировой пожар, раздуем…». И идут на нас войной – вместе с нашим офицерьём и генералитетом.
Словом, Республике Труда для выживания власти потребовалась армия. И довольно быстро её формирование и всё, что с этим связано, возглавил… журналист. Лев Давидович Троцкий позиционировал себя и до, и после революции журналистом. Каковым и являлся. Едва ли это удивило хорошего читателя – он знает о том, что почти все лидеры революции в России были журналистами. Самый разнознаменитый из них — Ленин — даже в начале двадцатых, будучи премьером, в анкетной графе «Профессия» писал определённо: «Журналист». А в графе «Доходы» — «Гонорары за журналистскую деятельность. С осени семнадцатого – содержание от совнаркома». Борьба с царизмом велась ими, главным образом, на страницах газет – эмигрантских или нелегальных. Так что оттачивались вождями, будущими не столько штыки, сколько перья. Причины назначения литератора военным министром – тема отдельного исследования. Ясно, однако, что выбор оказался практически удачным: за небольшой период родилась на свет божий РККА – Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Это была многомиллионная махина с обычной для вооружённых сил того времени структурой: министерством, генеральным штабом, инспекциями, службами, управлениями, объединениями, соединениями, частями и подразделениями. Отличительной чертой, впрочем, была сеть штатной, то есть оплачиваемой, партполитработы.
Троцкий Лев Давидович
За организацию РККА взялся Лев Троцкий. Точнее, ему это было поручено, но от некоторых поручений он отказывался (например, от поста наркома внутренних дел), а на это согласился. Более того, у него – глубоко гражданского человека и профессионального журналиста, всё вышло. Получилось. Таким образом, он поддержал престиж журналистского цеха. А заодно и спас Республику Труда и её лидеров от неминуемой смерти-погибели: ведь её враги и внутри, и вовне, были могущественны и беспощадны. Правительства Антанты не любили правительства центральных держав. Правительства центральных держав не любили правительства Антанты. Правительство Республики Труда не любили все. Её не признавали. Она считалась случайным нарывом на здоровом, в общем-то, теле мира. И должна была исчезнуть, как кошмарный сон. Ради чего готовы были объединить усилия все, в том числе и вчерашние лютые враги, мутузившие друг друга с 1914-го. У всех у них были вооруженные силы, а у Республики не было.
Ну, то есть… не то, чтобы не было вообще. Ведь многое из того, что получилось в плане захвата власти и её удержания в центре, связано именно с организованной вооружённой борьбой. В несколько месяцев она принесла бешеный капитал опыта, для накопления которого в обычной ситуации требуются годы и годы. Как бы сами собой в месяцы эти образовались некие отряды вооружённых людей, принявшие всерьёз идею власти советов. Им понравилась бумажка – «Декрет о земле». Это были местные граждане призывных возрастов, крестьяне, казаки, бежавшие из голодных городов рабочие и фронтовики-дезертиры, сбившиеся в кучу, как в летописях сказано: «конно, людно и оружно». На местах они, не сговариваясь, разогнали помещиков, попов и офицеров, создали или помогли местным создать советы. И отбивали попытки местной «контры» вернуть доброе старое время. Дальше этого не шли, каждый отряд, называемый то батальоном, то полком, то бригадой, а бывало – и дивизией, поднимали над собой своих чапаевых, фрунзе, будённых. Обычная партизанщина. Действия обсуждались на митингах, решались общим голосованием. При необходимости атаманы переизбирались. По мере необходимости сговаривались с соседними отрядами, выступали вместе. А потом расходились за ненадобностью. Добровольцы – в самом прямом и точном смысле слова. Приходили, записывались сами. И в любое время могли уйти домой. Само собой, ни о каком строе, ни о каких чинах-званиях, ни о каких погонах-шевронах-галунах, отдании чести и речи быть не могло.
И вот эту всерассейскую вольницу предстояло объединить в кадровую армию, спаянную железной дисциплиной, жестко централизованную, присяжную, с профессиональным комсоставом. А для этого нужен строй как священное место (стал – и замри, не шевелись, ешь глазами начальство!), присяга, отдание чести. Высшие, старшие, средние и младшие. Начальники и подчинённые. Знаки различия. Начальству – виднее. Ты – начальник, я – дурак. Сказано – сделано. Не рассуждать. И всё это – не у дома родного, в деревне-селе-станице, в знакомом лесу или милом с детства поле, а там, где скажут-прикажут. И три, и за три тысячи километров. И не брыкаться – на то и трибунал. Вплоть до той самой высшей меры пролетарского презрения, которую буквально только что отменила великая революция.
Особая страница в этом контексте: красноармейская форма одежды. Кто же не знает – это головной убор «будённовка», шинель и гимнастёрка с цветными былинными клапанами. Но как-то никто не задавался вопросом: что, у командующего конным корпусом, а потом конармией, был дизайнер, придумавший такой шлем, как в старину у рыцарей, с воинственным шишаком? Откуда кавалеристы разжились такими шапками и кафтанами? Что это за советские фабрики восемнадцатого-девятнадцатого годов, которые в короткий срок изготовили сотни тысяч комплектов такой странной одежды? А ведь всё было проще. Однажды буденовская конница налетела на один из базовых царских складов. А одеты были бойцы чёрт знает во что (взять хотя бы картину «Сталин принимает парад Первой Конной»). Будённый одел своих бойцов в новую форму, сшитую по эскизам Билибина и Васнецова.
… 1914 году, с началом «империалистической» войны, слово «немец» стало страшно ругательным, да и до того были очень сильные анти-немецкие настроения. Почему, кстати, и Петербург назвали Петроградом. За немецкий язык били, в Одессе на Ришельевской было депо роялей Беккер, так оттуда их во время погрома просто выбрасывали со второго этажа, предварительно разломав. При этом в Германии, Австрии и Чехословакии били русских. Самый весёлый писатель Первой мировой Ярослав Гашек дурачился, придя у себя в гостиницу и назвавшись Иваном Иванычем Ивановым из Москвы – мигом налетели полицейские и повязали бравого Гашека.
Так вот, царь – который тогда ещё и не подозревал, что недолго ему осталось быть «кровавым Николаем» лишь фигурально – принял решение создать чисто славянскую форму, богатырскую. Шапка так и называлась: «богатырка», это был шлем из плотного сукна, во лбу — суконная звезда по роду войск, посередине которой металлическая кокарда. Шинель типа кафтана, с большими обшлагами-отворотами по цвету рода войск, и на груди было три клапана, как у богатырей в старину, с застёжками-пуговицами, их почему-то называли «разговоры». Такие же «разговоры» были на гимнастёрках-косоворотках. Не утвердил царь только кожаные лапти – Васнецов придумал не цельные сапоги, а из ремней, похожие на лапти. Запустили в производство. И когда нашили уже это, склады набиты были комплектами, пошла революция. Так что удобную форму Красной Армии пошила ещё довольно богатая цивилизованная страна.
Царские генералы в РККА
Но Гражданская война разгоралась, стало ясно, что дальше эта партизанщина продолжаться не может, дистанция в рядах армии возвращалась: ввели звание по чину, отдельно от должности, и отличия по роду войск. Петлицы и околыши фуражек у пехоты окрасились в малиновый цвет, технические войска и артиллерия — чёрный, авиация – голубой, кавалерия – синий. Какие пронзительные стихи:
А для мальчишек наших лет,
ходивших запросто в конюшни,
был самый лучший, самый нужный
кавалерийский синий цвет.
И вот в начале 1919 года у Троцкого в рабочее-крестьянской Красной Армии было около 30 тысяч офицеров и генералов царской службы. Оно конечно, далеко не все они вступили в те ряды добровольно. Согласно инструкции Наркомвоена, их семьи брались на учёт. И в случае измены (перехода на сторону белых и интервентов), подвергались репрессиям. Да и сами они балансировали на лезвии штыка: при невыполнении приказа или при проигрыше сражения отвечали головами. Но, так или иначе, они формировали РККА и служили в ней. И причина проста: в настоящей войне солдаты командовать не могли! Ну, отделением ещё могли, ну, взводом, ну, ротой. А батареей, батальоном, дивизионом, полком, бригадой – за редким исключением, ничего не получалось.
Били Красную Армию «в хвост и гриву» — со всех сторон. И от Республики Труда уже оставалось пятнышко на карте. Только с приходом «военспецов», как тогда называли старых профи, и возвращением старых порядков дело стало налаживаться.
При этом слово «офицер» ещё некоторое время оставалось ругательным. Как и слово «министр», в пролетарской системе ценностей оставшееся вне приличий. В Стране Советов министров заменили «наркомы», а Совет министров – Совнарком. Но Ворошилова уже называли первым красным офицером. И это было симптоматично. Званий – в прежнем смысле — также не было: были введены так называемые должностные звания. То есть, по той должности, которую человек занимал: командир отделения, заместитель командира взвода, комвзвода, комроты, комбатр (командир батареи), комбат (командир батальона), комполка. Далее шли генеральские чины – для которых опять (опять!) на штаны вернулись лампасы: комбриг, начдив, комкор, командарм. Ранги ввели позднее. Но погоны всё ещё были немыслимы. Знаки различия крепились на петлицах. Треугольнички — младший комсостав. Кубики – «кубари» – младший офицерский. Прапорщики-подпоручики-поручики отпадали — вводились чины на английский лад: младший лейтенант, лейтенант, старший лейтенант (кубик, два, три). «Шпала» — капитан. Две — майор, три-четыре – подполковник и полковник. Вся эта геометрия знаков отличия цеплялась на петлицы, наличествующие на отложных воротниках гимнастёрок и кителей. Для политсостава вводились специальные звания: младший политрук, политрук, старший политрук. Батальонный комиссар. Полковой, дивизионный. Бригадный, корпусной. Армейский комиссар. Знаки различия были обычные, но на правом рукаве имелась звезда. Жалование комсостава уже порядочно отличалось от финдовольствия рядовых.
В тех же 30-х явились, не запылились, и генеральские звания: генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал полковник. И даже генерал армии. А ведь само слово «генерал» долго было пакостным. В «Поднятой целине» Шолохова помните, за что побили деда Щукаря? За то, что он для супа колхозникам воду зачерпнул из пруда, да недоглядел — в котле лягушка оказалась. Оскоромились. Начали партизаны на него переть, а он им возьми и брякни: «Это не лягушка, это густрица, лягушка дрянь, а это благородные кровя, генералы одобряли!». Это его и сгубило. Бригадир взвился: «Генералы? Я красный партизан, а ты меня как какого-то задрипанного генерала кормишь?!» – и вылил ему горячий суп в лицо. И побили, и погнали.
Немыслимые золотые погоны
И чины потихонечку стали возвращаться, и лампасы. А в 1935 году учредили даже и маршальские звания – их сразу получили пятеро. Тухачевский, Егоров, Блюхер, Ворошилов и Будённый, прославленные герои революции и гражданской войны, лирические герои многих песен, баллад, фильмов, живописных полотен и журналистских материалов. Правда, ещё через два года, осенью 1937-го, трёх из пяти расстреляли – вроде как «враги народа». А за народ тому правительству и пули было не жалко. Да – ему ли одному…
И всё же, ещё и ещё раз: погоны пока были немыслимы.
Михаил Николаевич Тухачевский Семён Михайлович Будённый
Александр Ильич Егоров Климент Ефремович Ворошилов
Зорко мы свою границу стережём,
Красной Армии отчизна дорога.
На чужой земле, за дальним рубежом
опрокинем ненавистного врага…
Так пели красноармейцы на плацу и по пути в гарнизонную баню, так пели юнцы-горожане, которые с началом войны рвались в военкоматы, приписывая себе года. Упрашивали военкомов их взять, уверенные, что через месяц-два Берлин будет наш, а они останутся без биографии, ран и наград. Но о погонах они не мечтали – всё ещё не было никаких погон в Красной Армии. Как уже говорилось, форма была крайне проста, спортивна, удобна в бою и на походе. При этих занятиях цацки и прочие излишества ни к чему. Но даже при тотальной мобилизации отнюдь не все военнослужащие оказывались в действующей армии. Война нуждалась в больших тыловых штабах, отделах, управлениях. Да и целые округа так за всю войну пороха и не понюхали – велика была страна. Один только Средне-Азиатский военный округ чего стоил. Вот многих из тех, кому по тем или иным причинам не удавалось пролить кровь за товарища Сталина, кому выпало несчастье служить в армии далеко от линии огня, беспокоило, как они выглядят. Особенно в сравнении с супостатом (а у немцев, румын, итальянцев и прочих сателлитов были золотые и серебряные погоны, аксельбанты и ещё чёрт знает что) и союзниками-капиталистами, нарядные армии которых оказались побратимами. И вот, на Тегеранской конференции в конце 1943 года советские военнослужащие уже не выглядели – рядом с английскими и американскими – такими уж оборванцами. И офицеры, и солдаты в составе советской делегации носили мундиры, погоны и даже… белые перчатки. А на фронты шли эшелоны погон, новых – не ромбических, для отложных воротов, — а прямоугольных для петлиц. И новых же гимнастёрок под погоны – не с отложным, а со стоячим воротником.
…С некоторой растерянностью политработники там, в окопах, торжественно зачитывали сюрприз – публикации первых газетных полос: Указ президиума Верхового совета СССР от 6 января 1943-го «О введении новых знаков различия для личного состава Красной Армии». 1.Удовлетворить ходатайство Народного Комиссариата Обороны и ввести, взамен существующих, новые знаки различия — погоны для личного состава Красной Армии. 2. Утвердить образцы и описание новых знаков различия личного состава Красной Армии. 3. Народному Комиссару Обороны СССР установить сроки перехода на новые знаки различия и внести необходимые изменения в форму одежды личного состава Красной Армии. Указ шёл за подписью председателя и секретаря Президиума Верховного Совета СССР М. Калинина и А. Горкина.
Для комсостава и партполитработников распространялся обширный документ, сокращать который для публикации у автора просто не поднимается рука:
«КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ НОВЫХ ЗНАКОВ РАЗЛИЧИЯ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ КРАСНОЙ АРМИИ.
- Общие сведения
Знаки различия — погоны служат для определения военного звания и принадлежности военнослужащих к тому или иному роду войск (службе). Погоны установлены полевые и повседневные. Основное отличие полевых погонов, в том, что поле их, независимо от рода войск (службы), цвета хаки.Погоны — полевые и повседневные — окантованы по краям, кроме нижнего края, цветным суконным кантом. Соответственно присвоенному военному званию, принадлежности к роду войск (службе), на поле погонов размещаются знаки различия (звездочки, просветы, нашивки) и эмблемы, а на повседневных погонах младшего командного, рядового состава и курсантов военных училищ также и трафареты, обозначающие название войсковой части (соединения). Полевые и повседневные погоны генералов и всего личного состава пехоты — без эмблем. Полевые и повседневные погоны генералов медицинской и ветеринарной службы и высшего начальствующего состава военно-юридической службы — с эмблемами.
- Погоны и знаки различия Маршалов Советского Союза и генералов
Поле погона — из галуна особого переплетения; для полевых погонов — из шелка цвета хаки; для повседневных — из золотой волоки, а для генералов медицинской и ветеринарной службы — из серебряных волоков. Цвет кантов погонов: Маршала Советского Союза, общевойскового генерала, генерала артиллерии, танковых войск, медицинской и ветеринарной службы — красный; генерала авиации — голубой; генералов технических войск и интендантской службы — малиновый. Звездочки на погонах генералов вышиты по золотому полю — серебром, по серебряному полю — золотом; количество звездочек соответствует военным званиям.
Пуговицы на погонах с гербом — золоченые. На погонах генералов медицинской службы — металлические золоченые эмблемы; на погонах генералов ветеринарной службы — такие же эмблемы, но посеребрёные. Размеры погона: длина — 14 — 16 см, ширина — 6,5 см. Ширина погонов генералов медицинской и ветеринарной службы — 4,5 см.
III. Погоны и знаки различия старшего и среднего командного состава
Поле погона: полевого — из сукна цвета хаки, повседневного — из золотистого шелка или из золотого галуна. Поле повседневного погона инженерно-командного состава, интендантской, медицинской и ветеринарной службы — из серебристого шелка или серебряного галуна. На погонах среднего командного состава — один просвет и металлические посеребрённые звездочки; на погонах старшего командного состава — два просвета и такие же звездочки, но большего размера. Число звездочек на погоне соответствует военному званию. На погонах командного состава, кроме командного состава пехоты, установлены посеребрённые эмблемы по роду войск, службы. Эмблемы и звездочки на погонах инженерно-командного состава, интендантской и медицинской службы — позолоченные. На погонах военно-ветеринарного состава звездочки позолоченные, эмблемы — посеребрённые. На погонах — форменные позолоченные пуговицы со звездой, в центре которой серп и молот. Цвет кантов и просветов по родам войск (службы):
Размеры погона: длина — 14 — 16 см, ширина — 6 см. Ширина погона военно-медицинского и военно-ветеринарного состава — 4 см.
- Погоны и знаки различия младшего командного, рядового состава и курсантов военных училищ.
Поле погонов: полевых — из сукна цвета хаки, повседневных — из цветного сукна по роду войск. Погоны младшего командного состава имеют нашивки соответственно военному званию. Погоны рядового состава без нашивок.
Полевые погоны — без эмблем и трафаретов, повседневные — с латунными эмблемами по роду войск и желтыми трафаретами, обозначающими войсковую часть (соединение). Повседневные погоны пехоты — без эмблем. Расцветка поля погонов, кантов и нашивок по родам войск (службы):
Размеры погона: длина — 14 — 16 см, ширина — 6 см.
Погоны курсантов военных училищ — только повседневные. Поле погона по окантованному краю обшито галуном. Цвет галуна для всех командно-строевых училищ — золотистый, для командно-технических, интендантских, военно-медицинских и военно-ветеринарных — серебристый. На погонах курсантов желтым трафаретом обозначается название военного училища.
На погонах — форменные латунные пуговицы со звездой, в центре которой серп и молот.
- Погоны и знаки различия высшего начальствующего состава военно-юридической службы
Поле погонов из галуна особого переплетения, сходного по рисунку с переплетением галуна генеральского погона. На полевых погонах галун из шелка цвета хаки, на повседневных — из серебряных волоков.
Цвет кантов погонов — красный. Звездочки и эмблемы на погонах — металлические золоченые. Количество и размещение звездочек соответствует военному званию Пуговицы с гербом, золоченые. Размеры погона: длина — 14 — 16 см, ширина — 4,5 см.
- Погоны и знаки различия среднего и старшего начальствующего состава военно-юридической службы.
Поле погона: полевого — из сукна цвета хаки, повседневного — из серебряного галуна или серебристого шелка. На погонах среднего начальствующего состава — один просвет и металлические золоченые звездочки; на погонах старшего начальствующего состава — два просвета и такие же звездочки, но большего размера. Число звездочек соответствует военному званию. Окантовка полевых погонов — красная, цвет просветов — коричневый. Окантовка и цвет просвета повседневных погонов — красные, эмблемы — позолоченные. Пуговицы погонов — форменные золоченые со звездой, в центре которой серп и молот. Размеры погона: длина — 14 — 16 см, ширина — 4 см.
Бывший легпром был буквально поставлен на уши: в краткий срок обеспечить 6-7 миллионов человек ассортиментом этой новинки. И что удивительно — фабрики ткали парчу, фабриковали эти изделия… абсолютно по тем же принципам, лекалам и технологиям, по которым это делалось для царской и белой армий. Золотое поле, малиновый (красный, синий, голубой, чёрный) кант и просвет. Или два просвета. Звездочки. Для младшего комсостава нашивки-лычки: одна — ефрейтор, две — младший сержант, три сержант, одна широкая старший сержант. Старшина, как фельдфебель царской службы (в артиллерии – фейерверкер, в коннице – вахмистр), носил нашивки буквой Т. На флоте — старшина второй статьи, первой статьи и главстаршина, мичман. Всё вернулось на свои места, всё то самое, проклятое восставшим и победившим пролетариатом. Те самые погоны, за которые били и резали…
Следует признать, поначалу очень многим погоны эти шли, как корове седло. Шились, сами понимаете, не по заказу: на узковатых плечах прогибались кверху эдакими крыльями, на широких торчали куцо. Всмотритесь во фронтовые кинофотокадры 1943 и 1944-го: многим, особенно в возрасте (а призывными с сорок второго считались – оба пола от 17 до 55 лет. Офицеры – бессрочно) явно как-то неловко от этих погон. Как-то не по себе. Особенно – у «царицы полей», у пехоты-матушки – после боя, после рукопашной – много было возни с этими погонами. Да и денщика солдату не полагалось – самому нужно было спарывать ромбические петлицы с шинели и пришивать прямугольные, с пуговцами. И лычки на плечи шинелей и гимнастёрок – для крепления погон. Речь – о миллионах бойцов. И, говорят, отовсюду слышалось: «Что, делать больше нечего?». И однако же – дело служивое: сказано – сделано.
Заключение
Вместо эпилога автор должна сделать одно признание: перечитала написанное – ужаснулась объёму. Но почти ничего вычеркнуть в порядке сокращения не смогла. В этом здании все кирпичи – к месту. Любой изъять – всё завалится. А «почти» — поскольку, всё же, нашелся материал для изъятия: рассказ о том, как публицистика 1943-го объясняла все эти чудеса.
Как вы полагаете, бесценный читатель, — почему, зачем, в связи с чем и для чего на самом деле тогда, посреди такой чудовищной войны, когда многое ещё было не ясно (как сказал поэт, «…И вся любовь, и всё житьё-бытьё, И вся война лежала перед нами, и надо было выиграть её»), Страна Советов тратила силы, средства и время на огромное это дело, возвращающее к тому, от чего раз и навсегда категорически отказалась всего-то четыре пятилетки назад?…
Подписывайтесь на наш Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Дарья Тарусова