Из учебника геометрии судьбы…
Дорогой читатель! Очерк, который журнал наш предлагает сейчас твоему вниманию, не нуждается ни во вступительных, ни в заключительных комментариях. Выражаясь по-одесски, он говорит сам за себя. И всё же, всё же, всё же, получив его от автора и готовя к публикации, я не смог удержаться от такого «Мостика», по которому тебе переходить к чтению. Из школьной геометрии известно: между двумя точками можно провести прямую. И притом – только одну. В данном случае — вот нам с вами они, две точки, читатель дорогой. Две, то есть, публикации. Обе – за одинаковыми подписями, ибо автор – один. Одна, хронологически первая, поставлена была в феврале 1964 года. Материал анонсировался тогда на первой полосе одесской областной молодёжной газеты и размещался на третьей (что и привожу в виде иллюстрации) и назывался «Не хватит ли быть младшеньким…» — с подзаголовком «Разговор с семнадцатилетним о жизни». В духе тех самых знаменитых шестидесятых. Вторая, дай Боже – не последняя, в журнале нашем публикуется-датируется нынешним светлым временем. Иные тема и идея, география. Иная сверхзадача. Но, повторюсь — за той же подписью, того же автора. Всмотритесь: Белла Кердман.
Тяну прямую между этими двумя точками. Между зимой 1963-го и весной 2022 года. Сколько разместила точек судьба на этой прямой – голова кругом. Да и не такая уж она прямая. Здесь и сейчас да поверит мне читатель на слово – какие усилия удерживают от неторопливых и подробных размышлений на эту тему. Пока скажу только: там и тогда, в 1964-ом, лирическим героем очерка Беллы Кердман стал именно автор этих вступительных строк. Семнадцати лет от роду. Белла Феликсовна заведовала отделом учащейся молодёжи «Комсомольской Искры» — между прочим, старейшей в СССР молодёжной газеты (думаю – и в мире, в котором тогда не было молодёжных газет). Во всяком случае, она издавалась официально с 1922 года – «Комсомольская правда» выходила с 1925-го. Б.Ф. Кердман была, первым в моей жизни реальным, профессиональным и прямо влияющим на меня журналистом. Я приходил в редакцию. Приносил мысли, стихи и рисунки. Мы – беседовали. И, по сути, она открыла меня – даже для меня самого. Не говоря уже об обществе: одна из таких наших бесед и легла в основу приведенного очерка – хотя я тогда об этом понятия не имел. Знал бы, зачем её вопросы – был бы аккуратнее в высказываниях. Но всё вышло именно так. Так, то есть, что в конце концов по должности сидел я именно в её кресле. А она – ниже двумя этажами, уже во взрослой областной газете. И если кто-нибудь тогда сказал бы, что нас разделят субконтиненты, я бы даже не рассмеялся. До того это было немыслимо. С тех пор прошли не годы – времена.
А вот что со временем писала в «Вечерней Одессе» о Б.Ф.Кердман известный журналист, её большой друг и спутница, увы – ушедшая от нас, — Людмила Гипфрих: «Сегодня она — среди наиболее читаемых русскоязычных журналистов Израиля. И продолжает делать самое главное дело своей жизни — открывать людей, неизвестных и популярных, тех, о ком никто до нее не писал, и тех, о кого ломали перья многие до нее. Она изобрела новый современный жанр — интервью по Интернету для израильской газеты «Вести», назвав эту рубрику «Перепиской из двух углов». Часть из этих материалов, героями которых стали бывшие одесситы, она предоставляет и для нашей газеты, и многие читатели благодарны ей за это. Из ее статей и очерков (многие, по сути, — уже готовые повести) можно составить не одну книгу. Но об этом Белла даже не хочет говорить: «Зачем? Прочли в газете — и хорошо. Нет у меня этого журналистского комплекса неполноценности, который требует запечатлеться в книге». То-то и оно: журналистское творчество для нее — главное и самодостаточное дело жизни. Дело для людей, а не для удовлетворения собственного честолюбия…».
И к этому лично мне добавить нечего. Разве что – мой роман «Я шел к своим…», который, начал публиковать наш «Вестник», подобравшись к воспоминаниям о т.н. оттепели 60-х, поведает тебе, читатель дорогой, и о мальчике, тогда впервые и навсегда переступившем порог журналистской редакции. И встретился с Беллой Феликсовной Кердман…
Итак, ту первую точку, от которой потянула мою журналистскую прямую (местами) через 60-х, 70-х, 80-х, 90-х, вообще через ХХ-й век сюда, в ХХI столетие, обозначила именно она, журналист Белла Феликсовна Кердман. По-разному с тех пор представлялся я читателю и зрителю (тридцать два года в телеэфире, не говоря уже о «Юморинах» и общественной деятельности). Но её очерк был первым. Само собой, он и та встреча и определили главное в судьбе. И не сложно понять мир моих чувств, когда пришел её ответ: Белла Феликсовна согласна публиковаться во вверенном мне журнале. Вряд ли что-то подобное приходило в наши головы в 60-е, когда мы знакомились и подолгу обстоятельно беседовали в редакции одесской «Молодёжки» на улице Пушкинской и на Куликовом Поле. Но думается, и эта встреча – уже в 3-м тысячелетии нашей эры, не случайна. И что публикации такого класса делают честь нашему изданию. Читайте…
Ким Каневский – заслуженный журналист Украины
ДРОГОБЫЧ ПАНА БРУНО И ПАНА ЗЕНОНА
По пути из Трускавца, где отдыхали в санатории, на какую-то экскурсию мы проезжали Дрогобыч. И даже остановились там на полчаса. Походили по тротуару неширокой зеленой улочки, поразглядывали особняк-другой. И я сказала одесской подруге, с которой много лет вместе работали, а теперь встречаемся на отдыхе: вот городок, устроенный для жизни человека. Чтобы он мог ходить пешком по улицам, постоять в любом месте со встречным, принимать у себя гостей и наносить визиты. За этими надежно мощеными тротуарами, чистыми высокими окнами, зеленью промытых дождем садиков и причудливо заросших пустырей мнилось не просто рутинное бытие провинциального жителя: улавливался пульс особой, присущей этим местам – некогда Галиции, а ныне Западной Украине – мифологической ауры. Я не знала еще, что летом следующего года меня неудержимо повлечет в Дрогобыч высокий интерес, имя которому Бруно Шульц.
(1892—1942)
Это имя по-настоящему открылось для меня лишь когда собрала в интернете – с русских, украинских и польских сайтов – всего виртуального Шульца: его рисунки, письма, несколько эссе и новелл в оригинале (на польском) и в переводах, а также статьи литературных и художественных критиков и прессу вокруг скандала, связанного с некой акцией эмиссаров нашего музея Яд ваШем. А потом еще добыла оба изданных в России сборников его прозы, идентичных по содержанию, но в разных переводах.
Бруно Шульц, писатель и художник с мировым теперь именем – уровня Кафки, Борхеса, Мунка – родился в 1892 году в Дрогобыче в семье среднего достатка: у отца была мануфактурная лавка. Он с отличием окончил местную гимназию и продолжил было образование во Львове, а затем в Вене, однако завершить учебу не получилось: смерть отца переложила на плечи Бруно содержание старой матери и больной сестры с ребенком. Пытался зарабатывать на жизнь заказными портретами и графическими работами, но какие могли быть доходы у начинающего художника?.. Надо сказать, кстати, об особой, редкой технике рисунков Шульца: он процарапывал их на пластинках фотографических негативов (что по-украински звучит как «дряпография»).
С 1924 по 1941, то есть, почти до конца своей жизни Шульц преподавал в дрогобычской Королевской гимназии им. Ягелло рисование, а затем также ручной труд и математику. Как вспоминали его ученики, пан Бруно был хорошим учителем. В живых на время моего обращения к теме оставался лишь один из них – Альфред Шраер. Он принял тогда участие в Днях Бруно Шульца, проведенных во Львове деятелями культуры Польши.
Скромный учитель из провинциального городка отнюдь не прозябал в неизвестности. Он участвовал в коллективных художественных выставках во Львове, Вильнюсе, Кракове. А в 1928 году состоялась персональная выставка его рисунков в Трускавце, популярном тогда в Европе курортном городе. Однако местные власти усмотрели в них влияние Захер-Мазоха (уроженца тех же, кстати, краев), и выставку закрыли как «порнографическую». Сегодня посмотреть — какая порнография?! Скорее тонкая самоирония художника, непременного персонажа своих произведений…
Замечен и отмечен был и писательский талант Бруно. Он водил знакомство с выдающимися польскими литераторами, а с некоторыми даже дружил. В 1933 году Шульц опубликовал сборник новелл «Коричные лавки», а в 1938 – сборник «Санаторий Под Клепсидрой», и был награжден Золотой лавровой ветвью Польской академии литературы. Я могу пояснить, что же это — «клепсидра»? Так назывались самые древние часы, водяные (в доме Шульцев такие были). В Дрогобыче я узнала, что у слова есть и другое значение: «клепсидрами» здесь называют траурные листки, оповещения о смерти. Мне сказал об этом Зиновий Филиппов, и даже плечами пожал: как, я не знала? Однако с паном Зеноном знакомство у нас впереди, продолжим о пане Бруно.
Накануне Второй мировой войны он хлопотал об издании своих текстов на немецком, итальянском и французском языках. Даже в Париж съездил с такой целью летом 38-го. Но дело не задалось. Как и попытки публикации при Советах, оккупировавших (тогда, мы знаем, это называлось иначе) Галицию в 39-м: «Нам не нужны Прусты», — был ответ. Чей? Вряд ли мы это узнаем. Писатель-одессит Александр Дорошенко полагает, что тут, возможно, «мачала пальцы», как говорят поляки, сама пани Ванда: она тогда была в большой силе, а Бруно ведь писал на польском, родном для Василевской языке…
1 июля 41 года немцы вошли в Дрогобыч. Евреев, а они составляли более трети населения города, согнали в гетто. Тесные его границы определили в так хорошо знакомых Бруно улочках центра. Одиночные расстрелы и массовые уничтожения евреев стали делом рутинным, повседневным, и у карателей-оккупантов не было недостатка в добровольных помощниках из местных поляков и украинцев. Однако жизнь Шульца пока была новой власти нужна. Его используют для инвентаризации награбленных еврейских ценностей: предметов иудаики, старинных манускриптов. Венский столяр Феликс Ландау, гауляйтер местного гестапо, поручает подневольному художнику украсить стены офицерского казино, школы верховой езды, а затем и детской комнаты в занятом им доме. Расписывая детскую сюжетами сказок, Бруно по своему обыкновению и себя там изобразил – кучером кареты с принцессой. На фоне, в котором узнаваем Броницкий лес, где проводились массовые расстрелы евреев.
Он был болен, страдал от недоедания, подавлен гибелью близких и знакомых. Жизнь в неволе становилась невыносимой. Варшавские друзья-литераторы попытались спасти пана Брунона (так звучит это имя по-польски). Добыли для него фальшивые документы, разработали маршрут побега в безопасное место. Оставалось сделать несколько шагов…
19 октября 1942 года Шульц отправился в Юденрат – управу по делам евреев, чтобы взять пайку хлеба на дорогу. Был четверг, который назовут «кровавым»: немцы учинили массовую облаву на евреев, убивая их прямо на улицах – в отместку за своего офицера, застреленного евреем-аптекарем. Вот в эту «массовку» и угодил готовый к побегу Бруно. Однако то был и его персональный рок: его застрелили не просто как еврея с улицы, а именно как Бруно Шульца. Убийца, шарфюрер СС Карл Гюнтер знал, «на что он руку поднимал»: выстрелом в голову он убил нужного Ландау еврея-художника, ибо гауляйтер накануне убил нужного ему, Гюнтеру, еврея-дантиста…
Пик интереса к Шульцу в мире пришелся на 1992-й год – столетие со дня его рождения. Принадлежность писателя и художника к своей культуре стали оспаривать три страны: Польша (он ведь писал на ее языке), Украина (городок Дрогобыч, вне которого он жизни не мыслил – на ее территории) и Израиль (ибо еврей остается евреем, хоть и вышел он некогда из своей общины, вознамерившись было жениться на польке). Теперь существуют уже и «шульцеведение», и «шульцелогия»; письма, эссе и новеллы Шульца, а также его рисунки (увы, сохранилась меньшая их часть) издаются и выставляются. Ходит слабенькая версийка, что его неоконченный роман «Мессия» еще может быть найден где-нибудь в завалах КГБ. Есть надежда, что найдутся и еще некоторые тексты и рисунки Мастера – говорят, он многое пустил по рукам, когда в город входили оккупанты.
Ведь нашли же относительно недавно немецкие кинодокументалисты в доме, где обретался в войну гауляйтер Ландау под побелкой в чулане настенные росписи Шульца! И сняли об этом фильм. А израильские искусствоведы в штатском отправились в Дрогобыч и скололи, срубили (уж не знаю, какая у них была технология) фрагменты той росписи и в музей Яд ваШем. Как вывезли? Вроде с позволения хозяев чулана. А мэр, хозяин города, заверял потом общественность, что лично видел те фрески – художественной ценности они не представляют.
В Трускавце я обратилась в местный музей. Здесь ведь некогда выставлялись рисунки Шульца – вдруг что-то сохранилось? Спросила девочку, продающую билеты на входе, знакомо ли ей это имя. Знакомо, отвечает, хотя в музее ни одной его работы нет. Приезжали года два назад поляки, искали виллу, где был санаторий «Под клепсидрой». Ничего определенного не нашли. Возможно, Любовь Викторовна, заведующая музеем, знает больше.
Знакомство с заведующей сразу обернулось для меня профессиональным фартом: она как раз живет в Дрогобыче и выяснит, с кем лучше там встретиться по интересующему меня вопросу. И на следующий день сообщила, что попавшийся ей на пути к дому знакомый заявил: вряд ли в их городе кто-либо знает о Шульце больше, чем он. Она записала в мой блокнот это имя – Зиновий Иванович Филиппов, а также время и место встречи с ним: завтра в два, у старой синагоги. Вот так случилась для нас с подругой экскурсия по городу Бруно Шульца, самому для него лучшему на свете.
Представлю нашего гида. Зиновий Филиппов, которого здесь называют также Зеноном, Зенеком (поляки) или Женей (русские), родился в Казахстане, куда были сосланы Советами его родители, жившие, кстати, неподалеку от Шульцев. Он учился в Москве и там мог остаться в аспирантуре. Мог переселиться во Львов или, скажем, в Киев. Но предпочел Дрогобыч. И для него нет вопроса, почему пан Бруно жизни своей в другом месте не мыслил! Зенон – краевед, мастер спорта по туризму – исходил все горные системы Союза (за кордон его тогда не пускали). Он – фотохудожник, сделал альбом своего города, каким его видел Бруно Шульц: это яркие, полные солнца и цвета кадры. И галерейщик. Своего ателье, правда, Зенон не имеет, но арендует помещение и выставляет здешних художников. Не всякого – тех, кто ему интересен.
Многие годы пан Зенон дружил с Альфредом Шраером, бывшим учеником Шульца. В конце 70-х Альфред привез из Варшавы книжку о Бруно Шульце известного польского писателя Ежи Фисовского, с того и началось увлечение Зенона гениальным земляком. А тут еще вышла в «Нью-Йорк Таймс» большая статья о нем Джона Апдайка. Первые переводы Шульца на украинский сделал Гнатюк, поэт из соседнего городка Борислава, который прямо заболел этими гениальными текстами, читал их знакомым и незнакомым, заламывая в отчаянии руки: как же люди не слышат, не понимают!
— К рынку по обыкновению наших мест в те времена вело восемь дорог – по две к каждому углу площади. Обратите внимание, мы идем сейчас по территории гетто, – так начал пан Зенон знакомить нас с «топографией» Шульца.
Вот он, рынок. И вот здесь на углу стоял дом, где мальчик Бруно родился – третьим ребенком в семье. В 1914-м году этот дом сгорел, когда отступавшие казаки подожгли город. Однако Шульцы к тому времени жили уже в другом особнячке, по ул. Флорианской (ныне им. Юрия Дрогобыча). И здесь, на стене дома №12 помещена мемориальная доска с соответствующим текстом на украинском, польском и еврейском языках. А вот и ратуша с башней и шпилем – там, где оканчивалась на рыночной площади тень от этого шпиля, на самом ее острие (есть такая легенда) встретился с Мессией вышедший из своей комнаты юный Бруно. Построена была ратуша в 1829 году, а в 1927-м отреставрирована, и стала называться «новой». В наборе старинных почтовых открыток, репродуцированных Зеноном Филипповым, сохранен этот знаковый объект города: фотографией 1900 г. Да, филокартия – одно из серьезных увлечений моего нового знакомого. И еще – филателия: как и Бруно, он пристрастился к маркам с детства.
Мы идем по улице Шевченко, затем по Мицкевича – этим путем Шульц ходил в гимназию, замечает гид. Обратив наше внимание на табличку с названием «вул. Стрийська», он сказал, что у Шульца именно она названа Крокодильей… Остановившись у одного из домов, пан Зенон сообщает, что здесь жил фотограф Шенкельбах, с которым Бруно дружил, брал у него стеклянные пластинки негативов для своих «дряпографий»… А вот в этом красивом здании, где сейчас городская библиотека, Шульц составлял описи награбленных немцами еврейских ценностей… Строгий трехэтажный прямоугольник, примыкающий к небольшому парку: здесь была гимназия, в которой он учил детей рисованию и столярному делу, а сейчас это филологический факультет Педагогического университета. Возле бывшего его класса памятная доска: «Здесь работал в 1924-1939 годах всемирно известный писатель и художник Бруно Шульц».
И у двухэтажного, маловыразительного на фоне старинного Дрогобыча особнячка по ул. Тарнавского, за которым так и осталась подлая позначка «вилла Ландау», мы постояли. Здесь писал художник настенные сказки по приказу нового хозяина еврейских жизней. Из этих окон гауляйтер Ландау постреливал в работающих напротив евреев из гетто – такое хобби имел.
— Мы сейчас пройдем последней дорогой Шульца, – сказал Зиновий Иванович. – Совсем, совсем короткой…
Куда короче: от домика в гетто, где было его пристанище, до Юденрата по ул. Чацкого нужно было пройти небольшой парк. Бруно успел там побывать, получил свою пайку хлеба. И даже успел, утверждает Зенон, ступить на территорию гетто, граница которого проходила по этой же улице. И вот тут, на тротуаре, примерно в ста метрах от места, где наш бедный гений появился на свет, гестаповец его застрелил.
Весь наш поход по Дрогобычу Шульца занял часа два, не более – огромный мир писателя и художника, его Космос так странно сжат в пространстве, все здесь так близко… Зенон привлек наше внимание к одному из домов, свежекрытому серебристой жестью – хотел что-то показать. Но только огорченно развел руками: на днях угол крыши еще украшал массивный литой шестигранник, знак того, что дом изначально принадлежал евреям, а сейчас его там не стало. Мы втроем поискали «эту штуку» в кучках еще не убранного строительного мусора, но не нашли.
Разговор с паном Зеноном о пане Бруно и об этом их особенном, ни на какие другие города не похожем Дрогобыче продолжился в маленьком кафе «У Фроси». Я спросила о старой синагоге, к которой подъехали из Трускавца: она казалась огромной, даже величественной, хотя сохранилась там только коробка здания. Но с торца мы заметили небольшой подъемный кран и какие-то стройматериалы – ее что, будут реставрировать? Для кого – в Дрогобыче сейчас почти не осталось евреев! Зенон говорит, что эта синагога, построенная в 1865 году, была в свое время самой большой в Галиции, ведь в городе до войны жило 15 тысяч евреев. Около 11 тысяч из них погибли в Холокосте. Но и в послевоенное время этот мир, эту древнюю культуру продолжали разрушать: в начале 50-х в городе Шульца снесли еврейское кладбище и закрыли более 30 синагог. А старую хоральную действительно начали реставрировать. Ее надо сохранить, по крайней мере, как памятник культуры, которую мы теряем… Знает ли пан Зенон что-либо о санатории «Под клепсидрой», о котором написал Шульц? Где он был, если был вообще? Кое-что знает. Известно, что лечился пан Бруно, как и многие галичане, в Трускавце, те санатории обычно размещались в виллах. Туда ходил поезд, Трускавец был тупиковой станцией. Под «Клепсидрой» у Шульца выведена, похоже, вилла «Аида», он там поправлял здоровье.
Зенон Филиппов рассказал также, что недавно в городе состоялся Шульцевский театральный фестиваль — «Демиург-плюс», был даже выпущен тогда филателистический эксклюзив, особый конверт. Издан замечательный альбом «Дрогобыч и Шульц», в нем виды города, фотографии, рисунки Бруно, отрывки из его произведений и пр. Я привезла этот альбом с собой, как и набор старинных почтовых открыток с видами Дрогобыча, репродуцированных Филипповым.
На прощанье спросила у нашего гида, бывал ли он в Израиле, и получила совсем неожиданный ответ: «Бывал. Мой сын живет в Тель-Авиве: его мать еврейка…».
Белла Кердман
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua