Юрий Олеша: старик и море долгов

Он ушел из жизни шестьдесят лет назад. На дворе стоял май шестидесятого. Уже полетел в космос наш спутник. Ещё не полетел в космос наш Гагарин. Уже явственно пахло идейной оттепелью. Ещё не посносили памятники Сталина. И о многом, очень многом можно было сказать: «Ещё…» и «Уже». Ничего этого он уже не видел, не слышал, не воспринимал. Но всё это было изображено в немногих его произведениях, стоивших и стоящих очень многих томов.

Не мне давать оценку жизни и творчеству Юрию Карловичу Олеше. Но в канун годовщины его ухода из жизни хочется просто напомнить об этой странной неповторимой личности.  В детстве все, или, по крайней мере, многие  читали его «Три толстяка». Или видели одноименный художественный кинофильм.  А кое-кто даже и читал его шедевр – «Зависть». Тонкий, бесподобный художник, мудрец, мастер стиля в литературе, каким был он в жизни? По такому случаю – полистаем хоть несколько страниц книги этой судьбы…

Юрий Олеша родился за год до наступления ХХ века в городе, у которого теперь уже три названия: Елисаветград – Кировоград – Кропивницкий. Непривычной для украинского слуха фамилией Юрий Карлович  обязан предку, белорусскому боярину Олеше Петровичу зари XVI векаНекогда род Олешей из православия перешел  в католицизм.  Родным языком писателя был польский. Но все его бессмертные произведения написаны на русском языке, которым Олеша овладел в Ришельевской гимназии Одессы, куда переехал с родителями в 1903 году.

Детское фото с сестрой, которая в юности умерла от тифа

Первое опубликованное стихотворение Олеши датировано  1915 годом и называется романтично-загадочно: «Кларимонда» (вышло в газете «Южный вестник»). С 1917-го, Олеша  изучал юриспруденцию в Императорском Новороссийском университете. Одесса стала присматривать за ним вместо родителей, обедневших дворян, которые эмигрировали после революции в Польшу. С товарищами по футболу и литературе Валентином Катаевым, Эдуардом Багрицким, Ильёй Ильфом, Евгением Петровым и другими они образовали группу «Коллектив поэтов» — позже многие её участники прославились как прозаики.  И все вместе, что для одесситов особенно важно, стали называться «великими одесскими писателями» – правда, лишь после того, как покинули Одессу.

Руководителя у поэтического этого клуба не было. Участники просто встречались на улице, болтались стайкой по городу. Собирались  в кафе, в чьей-то  квартире. Что делали? Беседовали, спорили о жизни, искусстве, науке. О политике. О литературе, конечно. Читали стихи и рассказы, свои и чужие. Эти встречи формировали мироощущение и миропонимание тех обыкновенных, вроде бы, одесских ребят, чьими произведениями  сегодня гордится цивилизованный мир. «Отношение друг к другу было суровое. Мы все готовились в профессионалы. Мы серьезно работали. Это была школа», — писал Олеша. Решусь добавить очевидное: у них были учителя. И всякий, кто не только смотрит и слушает, но видит и слышит, находит  этих учителей, эту школу в их строчках и между этими строчками. Неспроста один из лучших сборников Михаила Светлова, руководившего в своё время семинаром поэзии Всесоюзного литинститута им. Горького, так и называется: «Беседа». Снабжён он таким эпиграфом:  «О, как хороша ты, беседа друзей…».

Зарабатывали на жизнь друзья, о которых речь, разнообразно. Кто, подобно Ильфу, лазил по столбам в звании электрика (в эпоху электрификации – весьма уважаемое дело), кто, как Евгений Петров, служил в уголовном розыске. И все – в южном отделении Российского телеграфного агентства ЮгРОСТА (в  столичном центре  того же агентства в Москве работал их кумир и в дальнейшем друг-учитель Владимир Маяковский). Они составляли тексты к плакатам в стихах и прозе, писали агитационные листовки брошюры. Возглавлял агентство поэт-акмеист Владимир Нарбут, младший брат «мирискусника» и ректора-основателя Украинской академии художеств Георгия Нарбута.  Увы, сегодня Владимир, «наш Артюр Рембо» (идея сопоставления принадлежит его «брату в акмеизме» Михаилу Зенкевичу), известен только литературоведам. Хотя всяк поймёт: возглавлять такое учреждение в Одессе, а в дальнейшем – в столице республики Харькове могла только настоящая личность.  Не говоря уже о том, что только она могла сладить с такой развесёлой гоп-компанией.

Судя по воспоминаниям, отношения у творческой той молодёжи и между собой, и с руководителем были непросты. Но всё-таки товарищ Нарбут, получив повышение с переводом в столицу, забрал с собой некоторых из этих будущих знаменитостей. Интересно: Юрий увлёк туда  за собой возлюбленную Серафиму Суок (да-да, именно её фамилией назвал он юную героиню-циркачку в «Трёх толстяках»), которая живой-здоровой прошла через бурный роман с Олешей и вышла замуж за Нарбута. Но тогда, в 1921 году, Олеше ещё приходилось зарабатывать на двоих, и днём он составлял агитки, а по вечерам выступал в кавказском ресторане «Вердене» в качестве конферансье.

Харьковский период продлился всего год; в 1922 году Олеша едет в Москву, где устроился литсотрудником  в отраслевой газете железнодорожников «Гудок» — в то время достаточно популярной. Её курировал сам наркомпуть (народный комиссар, то есть министр, путей сообщения – транспорта, по-теперешнему) Дзержинский. Молодой одессит публиковал материалы, в том числе и фельетоны, под псевдонимом «Зубило». Поселился Юрий, ни много, ни мало, в «писательском доме» в Камергерском переулке – рядом с МХАТом.  Воспринимающий мир густообразно, атмосферу в доме он называл моцартовской.

 Олеша (справа) в редакции «Гудка»

Первое крупное произведение писателя, помянутые «Три толстяка», родилось на свет в 1924 году. Революционный роман-сказка  был опубликован только четыре года спустя, уже после того, как в журнале «Красная новь» вышел его роман «Зависть». Читали? Нет? Даже если и – да, то рекомендую перечитать. Уже двумя пятилетками позднее ни один редактор не подписал бы такой материал к изданию. Но всё ещё никак не кончались двадцатые. И дело даже не только в том, что коммунист-комиссар оказался на втором и даже третьем плане, а на первый автор вывел того, кого пролетариат называл бывшими людьми. Как поэтично это сугубо прозаическое произведение! И знатокам стало ясно: полку талантливых живописцев и графиков от литературы прибыло. Блистательный литературный стиль Олеши мигом принёс ему славу. За «хорошую дерзость» похвалил произведение Максим Горький, талант Олеши отметили Владислав Ходасевич и даже известный своей рафинированной надменностью Владимир Набоков. При знакомстве Маяковский первым протянул ему руку. «Зависть» с момента появления на свет и до сего дня числится одной из вершин  литературы ХХ века. Я,  конечно, удержусь от пересказа этого произведения. Но признаюсь – соблазн велик. Ограничусь ссылкой на такого знатока, как эмигрантский критик Марк Слоним: «Содержание концентрируется вокруг конфликта между человеком и эпохой. Эпоха требует от человека, чтобы он включился в работу нового гигантского социального механизма, пожертвовав чувствами, личным счастьем, трансцендентальными ценностями». Так-то оно так. Но, повторюсь – не только в этом дело. Впрочем, читайте сами. Не пожалеете. Если, разумеется, вы и впрямь читатель.

Можно ли считать Олешу «удачником»? В предсмертной своей книге пятидесятых годов «Ни дня без строчки…» (также горячо рекомендуемой вам) он, между прочим, писал о том, что, покупая в киоске три газеты, прикидывал, хватит ли ещё денег на сто граммов сахара.  А тогда его странная фамилия, более похожая на имя, буквально шелестела в творческих кругах. В 1929 году Олеша написал по своему роману пьесу «Заговор чувств», которую – представьте — поставили московский Театр имени Вахтангова и петербургский БДТ. В общем, хватало и поклонников, и завистников.  Поговаривают, что Михаил Булгаков свой «Театральный  роман» писал по мотивам двух творческих биографий: своей и Олеши.

Итак, «Три толстяка» попали в печать лишь в 1928 году, при бурной славе «Зависти». А первоначально издателям казалось неуместным писать о революции в сказочной форме. Знаменитые друзья вспоминали: ещё там, в Одессе, он приступил к состязанию с Андерсеном Гансом Христианом, красивую, с картинками, книгу какового однажды читала девочка из дома напротив, сидя на подоконнике. Олеша познакомился с ней, Валентиной Грюнзайд, дочерью поставщика чая 13-ти лет от роду. Она ему, ещё безвестному местному журналисту, ужасно понравилась.  И Юрий  разошелся-расхрабрился: пообещал  для нее переплюнуть самого Андерсена – сочинить  и посвятить ей лучшую сказку в мире. Это, шептал он, будет очень большая книжка. С очень яркими, красивыми картинками. Так началась в 1924 году работа над романом-сказкой: Олеша отматывал бумагу (тогда – острейший дефицит) от газетного рулона в типографии, раскатывал её на полу в комнате и писал по ночам. Произведение было создано всего за восемь месяцев. Живописал он девочку-циркачку, можно сказать, с натуры – моделями служили  возлюбленная автора, Серафима Суок, и её сестры — Ольга и Лидия. Но вы уже знаете: к моменту публикации Грюнзайд, которой посвящена сказка, стала женой Евгения Катаева. А Олеша тогда женился на Ольге Суок.

Юрий Олеша, Ольга (по центру) и Серафима Суок

В 1930 году сказку поставили на сцене МХАТа и Ленинградского БДТ имени Горького. «Из всех пишущих для сцены я чувствую драматурга настоящего пока только в трех — Булгаков, Афиногенов и Олеша», — заметил в конце 1931 года театральный режиссер Владимир Иванович Немирович-Данченко. По мотивам «Трех толстяков» в 1950-х годах поставили балет, а в 1966-м на экраны вышел одноименный фильм режиссера Алексея Баталова, в котором он же и сыграл главную мужскую роль.

В том же 1930 году Юрий Олеша сочинил пьесу «Список благодеяний», в которой главная героиня записывала в тетрадь…  благодеяния и преступления советской власти. В уста девушки автор вложил такие слова о новом государстве: «Мыслью я воспринимала полностью понятие коммунизма. Мозгом я понимала, что торжество пролетариата естественно и закономерно. Но ощущение мое было против, я была разорвана пополам». Произведение собрался, было,  поставить  Всеволод Эмильевич Мейерхольд, но пьесу пришлось, под давлением цензуры, серьёзно переписать. Это было лишь начало тридцатых – спектакль, пусть с некоторыми купюрами, всё же шел несколько сезонов. И конечно же, давал полные сборы. Но, как известно, конец – делу венец: пьеса  исчезла из  репертуара.

С Всеволодом Мейерхольдом

Власть, которая всё ещё называлась советской, но была уже сугубо партийной, всё ещё дорожила умами и талантами.  И пыталась, можно сказать,  перевоспитать Олешу. «Рабочие завода «Красный пролетарий» взяли шефство над группой писателей, чтобы приблизить их творчество непосредственно к цеху», — говорилось в заметке «Литературной газеты» 5 ноября 1930 года. К «группе писателей» принадлежал и Юрий Олеша, которого критиковали на собраниях, призывали «слиться с массой», писать просто и прямолинейно. От такого творчества он отказался. Тогда он написал в дневнике, что литература для него кончилась. Летом 1934 года на Первом съезде Союза писателей Юрий Карлович сказал: «Я мог поехать на стройку, жить на заводе среди рабочих, описать их в очерке, даже в романе, но это не было моей темой, не было темой, которая шла от моей кровеносной системы, от моего дыхания. Я не был в этой теме настоящим художником. Я бы лгал, выдумывал; у меня не было бы того, что называется вдохновением. Мне трудно понять тип рабочего, тип героя-революционера. Я им не могу быть».

В своей «покаянной» речи он уподобил себя главному герою романа «Зависть» Николаю Кавалерову: «Кавалеров — это я сам. Да, Кавалеров смотрел на мир моими глазами: краски, цвета, образы и умозаключения Кавалерова принадлежат мне. И это были наиболее яркие краски, которые я видел. Многие из них пришли из детства или вылетели из самого заветного уголка, из ящика неповторимых наблюдений. Как художник, проявил я в Кавалерове наиболее чистую силу, силу первой вещи, силу пересказа первых впечатлений. И тут сказали, что Кавалеров — пошляк и ничтожество. Зная, что много в Кавалерове есть моего личного, я принял на себя это обвинение в пошлости, и оно меня потрясло».

«Автобиографический самооговор» — так назвал один из литературоведов выступление Юрия Карловича, развенчивающее «кавалеровых» как пережиток старого режима: «Запретив себе в искусстве быть самим собой, Олеша стал никем. Таков суровый и справедливый закон творчества. Или ты — это ты, или — никто». Дальше Юрий Карлович уже ничего крупного не писал. «Он создавал арки и не мог сомкнуть их своды», — сказал о нём Виктор Шкловский.

В письме к жене Ольге Олеша так объяснял свой творческий кризис: «Просто та эстетика, которая является существом моего искусства, сейчас не нужна, даже враждебна — не против страны, а против банды установивших другую, подлую, антихудожественную эстетику». Никто из его друзей экс-одесситов, к этому времени уже достаточно знаменитых и успешных в литературе, не посмел высказаться таким образом. И едва ли потому, что так не думали.

По воспоминаниям очевидцев, Олеша всё больше падал духом.  Но всё ещё продолжал работать. В 1934 году он написал  киносценарий «Строгий юноша». И сценарий этот  был экранизирован. Получился совершенно необычный кинорассказ – абсолютно в духе Юрия Олеши. Но вскоре лента эта была снята с экранов страны.  В чём только автора не обвиняли! В особенности же говорилось  о  пессимизме и «грубейших отклонениях от стиля социалистического реализма». С 1936 по 1956 годы Олешу не публиковали, основные его произведения больше не переиздавались.

Олеша – уж не с себя ли писал он героя его пьесы о нищем для МХАТа? В основе драмы — владевшая им мысль об отчаянии и нищете человека, у которого отнято всё, кроме клички.  Писатель предпринял попытку самореабилитации в 1937-м. В «Литературной газете» он выступил со статьёй «Фашисты перед судом народа», обличая бывших руководителей партии, обвинённых в создании подпольного параллельного троцкистского центра. И воспел  вождя: «Они покушались на Сталина. На великого человека, сила которого, гений, светлый дух устремлены на одну заботу — заботу о народе. Мерзавцы, жалкие люди, шпионы, честолюбцы, завистники хотели поднять руку на того, кому народ сказал: ты сделал меня счастливым, я тебя люблю. Это сказал народ! Отношение народа к Сталину рождает в сердце такое же волнение, какое рождает искусство! Это уже песня!». Трудно сегодня сказать, насколько эти слова искренни. Талантливые люди нередко влюбчивы. Но совершенно очевидна поэтичность попытки исполнить социальный заказ.

Из одесских друзей почти никто не был репрессирован. Ильф умер ещё до войны. Петров погиб на фронте. Вот Владимир Нарбут – тот «загудел» ещё в тридцать шестом. И сгинул где-то там, в лагерях на севере. В годы войны Олеша — от греха подальше — жил в ашхабадской эвакуации (Туркменистан), затем вернулся в Москву. Потеряв право на жилплощадь, жил в квартире писателя Эммануила Казакевича, автора повести «Звезда» и романа «Весна на Одере» (и то, и другое произведения экранизированы). Раз уж коснулся его разговор, замечу: Эммануил Казакевич прошёл путь от переводчика брошюры «О некоторых коварных приёмах вербовочной работы иностранных разведок» (1937 год) до помощника начальника разведотдела 47-й армии. Что же до Олеши, обстановка в стране и в культуре оказывала на Юрия Карловича заметное угнетающее воздействие. Писать по канонам соцреализма он всё-таки не хотел и не мог: «Всё опровергнуто, и всё стало несерьёзно после того, как ценой нашей молодости, жизни — установлена единственная истина: революция».

Зарабатывал Олеша сценариями для «Союзмультфильма». В 1949 году по его сценарию был снят мультик «Девочка в цирке», а в 1951 он адаптировал «Сказку о мёртвой царевне и о семи богатырях». Только в 1956 году опубликовали его книгу  «Ни дня без строчки», по сути – отрывки дневниковых записей. Он уже не писал. В последние годы жизни его часто можно было видеть в Доме литераторов, но не выступающим в залах, а просиживающим дни напролёт со стаканом водки в ресторане. Денег у него не было, но удачливые советские литераторы почитали за честь угостить истинного писателя, прекрасно осознавая его огромный талант. Однажды, узнав, что существуют разные категории похорон советских писателей, Олеша поинтересовался, по какой категории похоронят его. Ему объяснили, что похоронили бы его по самой высшей, самой дорогой категории. Юрий Карлович со свойственной ему горькой иронией ответил: нельзя ли похоронить его по самой низкой категории, а разницу вернуть сейчас?.. В долгах, говорят, был как в шелках. В нашу моду  входил Хемингуэй, его «Старик и море». Так вот, Юрий Карловича  в писательских кругах стали величать шепотом «Старик и море долгов…». Великий писатель умер в бедности.

Слово своё литераторы сдержали: Олеша похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище, в первом ряду первого участка. Пристрастие к спиртному подорвало крепкое здоровье писателя, и он скончался в 1960 году от сердечного приступа.

Что ещё, кроме сказки и романа, десятка первоклассных рассказов, пьес и киносценариев  осталось нам в наследство? Его многочисленные дневниковые записи, изданные в 1999 под одной обложкой «Книги прощания». Им присущи все качества подлинно художественной прозы, это яркое свидетельство того, что творческий дар вовсе не был утрачен Юрием Карловичем, как многие считали.

Да и Валентин Петрович Катаев под старость, как говорится, отмочил: написал три книги, совершенно не похожие на предыдущие: «Трава забвения», «Святой колодец» и «Алмазный мой венец».  Много интересного там можно узнать и о Нарбуте, и о Маяковском, и о Есенине. И об одесской компании юных талантов, произведения которой стали первой полкой советской литературной классики. Одним из ярчайших персонажей этой серии стал Юрий Карлович Олеша.

И ещё: в 1976 году в Мадриде вышла замечательная книга литературоведа Аркадия Белинкова о Юрии Олеша под  характерным названием — «Сдача и гибель советского интеллигента». Вот так. Таким, значит, образом…

Дарья Тарусова

Подписывайтесь на наш Telegram канал: https://t.me/lnvistnik

Комментировать