С творчеством этого автора вы уже встречались на наших страницах. В соответствии с авторскими правом и потребностями он выступает и здесь под псевдонимом. Напомним: ему от роду 34 года. Родился и вырос в городе Днепр. Получил высшее юридическое образование в Украине. С 2014 года живет в маленьком горнолыжном городке на юге Польши, который называется почти как у Толкина — Щирк. Публиковался в ежемесячном научно-популярном и литературно-художественном журнале «Техника — Молодежи». Работает над романом, пишет и рассказы. Как говорит сам автор, написал четыре новеллы. По нашему мнению, они достойны читательского внимания. В чём слово – и за Вами.
***
Стоял пасмурный осенний день 1998 года. Невообразимо странный день — быть может, поэтому он и врезался в память на скорости света, тем самым оставив неизгладимые впечатления в коре головного мозга в виде целой извилины.
Мне тогда было десять лет. Помню — за окном завывал октябрьский ветер. Я шёл на запах приготовленной яичницы и чая с бергамотом. Далеко идти не пришлось, поскольку коридорчик новоприобретенной малой однушки, очень сильно разнился с длиннющим коридорищем трехкомнатной комфортабельной квартиры, с которой мы съехали в связи с очередным разводом моей матери. В однокомнатной квартире, кроме дивана и крутого, по тем меркам, телевизора „Sony” была кладовая в коридорчике, служившая шкафом для одежды. Да, и еще нам досталась от прежних владельцев кухонная мебель образца советской эпохи…
Так вот, шёл я. И мои шаги отдавались эхом в пустом скромном, но спокойном жилище, где мы прожили несколько невероятно тихих, во всех смыслах, недель, — без сор, без криков и без истерик. Потирая заспанные глаза, я вошёл в кухню. Затем услышал от матери небольшую нотацию: мол, за стол сел не умытый, что зубы не почистил. То есть, услышал всё то, к чему мамы нередко относятся, почему-то, с особой строгостью. Мол, если будешь исполнять это, то обязательно станешь успешным и, конечно же, счастливым человеком.
На кухне тело понемногу привыкало к температуре, находившейся за бортом моего теплого одеяла. Горячий чай в этом, несомненно, помогал. Я делал маленькие глотки, глядя в свежевымытое окно. Весь город-миллионник был — как на ладони. Перед нашей многоэтажкой расположился громадный район с низкими сталинскими постройками и частными домиками. Вдалеке виднелись трубы заводов, пускающие в хмурое небо черную копоть. Стаи мудрых ворон огибали столпы дыма и летели на запад. В панораме моего — всегда горячо любимого города, — я обнаружил маленький участок, где проглядывалась великая, хоть и загаженная река Днепр. Всем гостям, приходившим впервые в ту самую квартирку, которая со временем превратилась в весьма уютное жилище, я по обыкновению указывал пальцем через окно в то место, где протекал Днепр. Но, к удивлению, сколько бы ни старался, сколько бы ни давал четких координат, реку за стеклом восьмого этажа — доводилось видеть только мне.
Пока я попивал чай, наслаждаясь, так сказать, индустриальным пейзажем, мать, упираясь подбородком в кулак, наблюдала за мной. Она вдруг, неожиданно для меня, — и, как мне кажется, для себя, — спросила: скучаю ли я по отцу.
Он трагически погиб на лестничной площадке «хрущёвской» пятиэтажки в мае 1997. К тому времени мать уже давно состояла во втором браке. С отцом мы виделись редко, однако, я всегда был рад нашим встречам. Вкратце расскажу об одной из них, — о самой яркой, о самой незабываемой. Однажды, получив в подарок от отчима бластер, стреляющий пластиковыми шариками, мы с папой изрешетили копию картины Ханса Зацки «Русалки», висящий на стене в гостиной. Вот тогда я впервые услышал от своей дорогой бабушки неприличные ругательства. Да-а, она в пришла в полную… нет, я бы сказал, в дикую ярость, обнаружив результат наших варварских игрищ. Бабушка бешено вопила и вопила на отца, а он стоял и лишь усмехался. Ребенок в теле взрослого человека. Думаю, по этой причине мы всегда весело проводили время. «Да, скучаю», — ответил я надтреснутым голосом. Мать горько улыбнулась, резво вскочила на ноги и замельтешила по кухне. Полагаю, что она поняла ошибку, поддалась мимолетной печали. Мама вытирала со столешниц не существующие крохи, переставляла с места на место чашки. А когда пришла в психическое равновесие, сразу же переключилась на сверхважные бытовые темы. Сообщила — что завтра приедут подключать кабельное телевидение. И что удивительно, кабель мы сами должны приобрести. Помимо провода, нам предстоял ряд покупок для пополнения съестных запасов. Таков был план на первую половину субботнего дня.
Потеплее одевшись, мы вышли из дома. Вместо свежего прохладного воздуха вдыхался запах горящей опавшей листвы, гонимый от запоздалых костров. У подъезда раздался душетрепещущий крик младенца. В крике этом отсутствовали слова. И это вовсе не мешало в нем разобрать мольбу о помощи. Последовав на звук, мы оказались у мусорных стальных поржавевших баков. На вершине помоев сидело страшненькое существо с невероятно большой головой по соотношению к маленькому исхудалому тельцу. Это был котенок рыже-белой окраски. Он увидел нас и печальным голосок взял самые, что ни на есть, минорные ноты. Неистово взывал к спасению.
— Мам, — обратился я, — давай возьмем его к себе.
— Нет, — ответила она, — мне, конечно, его жаль, но я не хочу иметь дома никакого животного. Не волнуйся, его обязательно кто-то подберет.
— А если нет?
— Обязательно, смотри какой он милый.
Я снова посмотрел. Милым он вовсе не выглядел: грязная, местами сбитая шерсть, шкура плотно обтягивающая тщедушный скелетик, — выступающие ребра, тонкие, как гитарные струны, торчащие позвонки, точно спина динозавра с костяными пластинами. В уголках желтых глаз запекшиеся черные слезы. «Симпатяга, это точно не про него» — думал я.
— Ну, мам, пожалуйста.
— Нет, — прозвучал холодный командный голос.
Спорить с матерью не было никакого смысла. В пять лет она на половину осиротела и, воспитывалось исключительно отцом, — человеком крепкого ума и крепкого патриархального нрава. На маленькое детское сердце свалилась тяжкая грусть, из-за чего мой шаг замедлился, мать же отдалялась в сторону рынка. Пройдя немного, она обернулась: «Давай скорей!». Я побежал, оставляя за спиной котенка, который беспрестанно разрывал глотку, моля о заботе и любви. Не преодолев и пяти метров, увидел развязавшийся шнурок на правом ботинке. Я присел и принялся его завязывать. Мать снова повернулась:
— Ты там долго?
— Уже бегу!
Но в этот раз я не побежал. Завязав шнурок, я ни с того ни сего приступил зачаровано наблюдать за тем как моя мама неспешно шагает по опавшей желтой листве. Высокая, красивая, молодая женщина. Ей тогда еще не было и тридцати лет. То смотрела в свинцовое небо, то опускала взор под ноги. Вдруг к ней подъехала черная, как смола «БМВ» с темно тонированными стеклами. Водительское окно открылось, давая возможность всей окрестности услышать музыкальные предпочтения владельца авто: «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы». Я сорвался с места и ринулся на помощь. Музыка стихла. Из машины выглянул мужчина кавказкой наружности: «Эй, красотка, — говорил он с акцентом, — покатаемся?»
К тому моменту, наконец-то, я добежал и схватил маму за руку. Она, было, что-то хотела ответить нахалу, собиралась с мыслями. Но так и не проронила ни слова. Скорей всего, посчитала, что это лучшая стратегия в данной ситуации. Кавказец заприметив мою персону, скорчил бородатую физиономию, будто бы от меня разило дерьмом. Потом улыбнулся, подмигнул мне и сказал маме: «Я вижу, тебя уже покатали». Мама молчала. Он отжал паузу и поехал прочь с открытым окном: «Что с ними сделал снег и морозы, лед витрин голубых? »
«Не вздумай так знакомиться с женщинами», — сказала мать, сжимая сильней мою ладошку. Мы вошли в рынок. Честно, я уже миллион лет не был на базаре, так что не знаю, какие там прошли изменения за все эти годы. Но тогда рынок был переполнен покупателями. Люди шныряли туда-сюда. Слышались крики продавцов-зазывал: «Парное мясо! Если не верите, то забьем свинью у вас на глазах!», «Корейская морковка! Подходи — пробуй, покупай», «Яйца, яйца!». Громкие возгласы доносились повсюду. Среди шума и гама этой людской толпы, носились не только карманники, но и мириады различных запахов: от копченого сала до приторно-сладких «заморских» духов. Овощные прилавки, мясные, специи. Но вдруг в продовольственной зоне — лавчонка с турецкими джинсами…
Купив яйца, творог, кефир и еще кое-какие продукты, мы отправились на поиски подходящего кабеля. Проходя вдоль прилавков, мать крепко сжимала мою ручонку и сумочку с кошельком, я же ответственно нес наши покупки. Входя на территорию, где продавали сантехнику и скобяные товары, я заметил, как молодые мужчины в черных кожаных куртках и брюках спортивного покроя, толкали впереди себя совсем юного парнишку в милицейской форме. Они отвешивали ему подзатыльники и громко ржали. Их пружинистая походка, их мускулистые вытянутые шеи вперед и их отвратительный заикающийся смех мне напомнили придурочных гиен из культового мультика «Король лев». Мать, завидев эту группу, внезапно заинтересовалась металлической раковиной и с силой подтянула меня к прилавку. Она задавала продавцу глупые вопросы, тот охотно ей отвечал. Как только мимо нас прошли лихие кожаные куртки, её интерес к мойке почему-то исчез. Она поблагодарила продавца, и мы двинулись вперед. Чем дальше пробирались вглубь базара, тем сильнее я на себе ощущал чей-то взгляд. Как это работает, ей-богу, мне и по сей день непонятно. Но то, что за мной кто-то наблюдает, чувствовалось всеми фибрами существа. Глядя по сторонам, никого и ничего необычного не заметил, хотя обнаружил: мы — на самой окраине рынка. Почти не было людей, много пустующего пространства. То там, то сям стояли одинокие продавцы с товаром далеко не первой необходимости. Но посреди пустынной территории, откуда не возьмись, образовался оазис — автофургон, который привлек к себе всех заблудших душ. Поддавшись стародавнему инстинкту толпы, мы тоже последовали к фургону. Там продавали мясо. По заверению моей матушки, на вид очень свежее и по очень доступной цене. В фургоне мастерски орудовал топором широкоплечий мясник в запачканном кровью фартуке. Он принимал заказы, рубал кости, выдавал сдачу. В общем — бравый молодец.
Находясь в своре хищников, жаждущих мяса, я обратил внимание на то, что меня пристально рассматривает старуха. Машинально от неё отстранившись, я плотно прижался к родному плечу. В это время мать была увлечена разнообразием продаваемых частей тела убиенной скотины. Тут меня резко кто-то толкнул, и я оказался лицом к лицу, вернее будет сказать, лицом к свиному рылу. Да, да, именно так, — мой нос едва не ударился об пятак кабана. Его отрубленная голова была пронизана металлическим крюком и свисала с импровизированного прилавка. Даже невзирая на то, что мертвое животное имело миролюбивую розовую улыбку и не менее миролюбивый взгляд, я испугался. «Мужчина, — услышал я возмущенный голос матери, — будьте осторожней!» Затем она схватила меня за плечи и озабоченно спросила: «Сынок, с тобой всё в порядке?». Ответил, что со мной всё хорошо, хотя это было не так. Нечаянная встреча со свиньей меня перестала беспокоить, это правда. Зато заботила, исчезнувшая из виду бабка, которая так внимательно изучала моё лицо. Например, мужчину кавказкой национальности я нисколечко не устрашился, но загадочная старушенция вызывала во мне испуг. Здесь попахивало тайной, мистикой, даже ужасом. А ведь в те далекие времена моими главными увлечениями как раз и были: хорроры, мистические триллеры, в которых главные герои всеми мысленными и не мысленными силами противостояли всякой нечисти: призраком, болотным тварям и, конечно же, древним ведьмам. Опять-таки, увидеть чудовищ на экране дорогостоящего телевизора или читать о них в книгах, это одно. Но встретится с ними воочию и убедится в их реальном существовании, совсем другое. Совсем…
Ведьминский след простыл, и мы двинулись к мужчине, продававшему электрические кабеля и прочие предметы: розетки, включатели, удлинители. Пока мы шагали, мать сообщила, что вначале купим провод, а если останутся деньги, то она обязательно возьмет мяса, чтобы приготовить для нас отбивные котлеты. Возрадовавшись исключительной вкусной идеи, я немного отвлекся от пугающих дум. Но, когда мама рассчитывалась за товар, я случайно приметил старуху. Она стояла облокотившись о забор, отделявший рынок от внешнего мира. Её поза напоминала ребенка, которого детвора не желала брать к себе в команды и приходилось с грустью отшельника наблюдать за веселой игрой. Мне стало её жаль, как и всех тех ребят, столкнувшихся с одиночеством и не принятием их в «высокое» общество. Впрочем, как только наши взгляды встретились и она двинулась в моём направлении, я сразу же позабыл о жалости, испугался и крепко-крепко схватился за мамину руку.
— Сын, что случилось?
— Мам, — мой голос задрожал, — эт… эта бабушка за нами следит.
Мать посмотрела в указанном направлении. Старуха, хоть и неспешно, но уверенно приближалась к нам нетвердой, похрамывающей походкой. Мать выровнялась, спрятала меня за спину. Она, словно медведица, ставшая на дыбы, демонстрировала силу и готовность спасти своё потомство от всякой опасности. Пожилая женщина приблизилась. Я же настороженно выглядывал из-за мамы. — Здравствуй, милая, — обратилась она к маме. — Ты меня не узнаешь?
— Нет. А разве должна? — холодно отозвалась мать.
— Нет, конечно же, нет, — в её слабом голосе слышалась такая печаль, будто бы все земные горести сжимали ей горло. — Ты мне ничего не должна, но я, — старушка замолчала, достала платок из кармана лоснящегося серого плаща и вытерла выступившие слезы. — Но я, — продолжила она, — перед вами в долгу, — она снова замолкла, а потом вдруг громко и с чувством неожиданно добавила, — в смертельном долгу!
От внезапной перемены тональности, да и от слов таких, тело моё содрогнулось. Мать, державшая меня за руку это почувствовала.
— Женщина, идите с богом!
— Вам помочь? — раздался чей-то мужской бас. Подошел продавец электротоваров, у которого мы купили кабель. Высокий, статный мужчина с обветрившимся лицом.
— Ступай, мать, — сказал он старушке, — что не видишь, обозналась ты! Ступай, ступай!
Бабуля со слезами на глазах, с мольбой в голосе, вдруг обратилась к маме по имени. Тут-то мамина хватка ослабла и моя рука выскользнула с её ладони. Я вышел из укрытия.
— Так вы что, знаете эту женщину? — недовольно спросил продавец.
Мать посмотрела на него, затем перевела взор на бабулю, секунду-другую изучающе всматривалась, а потом сказала:
— Да.
— Тогда ладно! — буркнул он, махнул рукой и пошел.
— Я могу к нему подойти? — спросила старушка, глядя на меня.
Мать молчала. Была слишком ошеломлена случайной встречей. Старая женщина шагнула вперёд. Детям все люди, если им чуть за пятьдесят, кажутся старыми, вот и эта старая не стала исключением. Была немного выше меня ростом — примерно сантиметров на пятнадцать. От осенних ветров её голову защищал шерстяной платок темно-синего, почти черного цвета. Тронута сединой прядь волос ниспадала на лицо, исчерченное красными неглубокими морщинами. Серые глаза, полные боли и грусти, так были похожи на глаза моей бабушки по отцовской линии. Говорят, глаза это зеркало души. Если это так, её душа была истерзана. И также сильно, как и душа моей дорогой бабушки — у которой еще недавно красивые глаза горели жаждой жизни. Но несчастье с её сыном погасило в них тот блеск. У горя, несчастья, злого рока, называйте как хотите, определенно, есть собственный почерк, как у серийного маньяка. Смотришь на их истерзанных жертв, и сразу же узнаёшь — чья работа. Над жертвами даже в солнечный ясный день будто нависают сумерки. Как бы они ярко не вырядились, как бы наиграно громко не смеялись, всё равно эти люди — всего лишь ходячие черно-белые драмы.
Подойдя впритык, старушка приступила к изучению моего облика. Стало неловко. И я отвел от женщины взгляд. Потом её рука приблизилась к моему лицу. Отстранив голову, я всё же не сдвинулся с места. Однако её ладонь преодолела и это расстояние. И наступил момент истины: либо я прячусь за мамину спину, либо остаюсь на месте, и будь что будет. Я позволил женщине совершить непонятные манипуляции. Она не касаясь, гладила моё лицо. Её пальцы дрожали, а слезы медленно катились по впавшим щекам. «Боже, как вы похожи» — с трудом расслышал я. Потом она упала на колени и принялась целовать мне руки, при этом быстро-быстро приговаривая шепотом: «Прости, прости, прости бога ради, прости». В этот момент мясник, находившийся неподалеку от нас, вошел в раж, — его топор громогласно заработал. При каждом ударе тело женщины содрогалось, но она продолжала неустанно вторить: «Прости, прости бога ради, прости»…
Чем закончилась её мольба и как мы с ней распрощались? Честное слово, не помню. Не помню, как мы пустились в обратный путь. Тем не менее детально вспоминается наш медленный шаг по опавшей листве соседского двора. Я обратил внимание на то, что листья шуршат под ногами, как полиэтиленовые пакеты. Хотел поделиться своим наблюдением с матерью, но она находилась в состоянии глубокого раздумья. Всю оставшуюся дорогу — примерно метров 100, мама каждые несколько секунд проверяла наличие карманов. Надо сказать, что её попытки не увенчались успехом, желанные сигареты остались дома на холодильнике.
Перед нами проехал молоковоз, запахло соляркой и поднялся столб пыли. Я громко-громко чихнул. Мать тут же вспомнила о моем существовании. Она пожелала мне здоровья, забрала сумку, которая успела мне изрядно надоесть. На ладони и пальцах остались следы.
— Сынок, — произнесла мама, когда я разглядывал пострадавшую руку, — чего же не сказал, что тебе тяжело?
— Что ты, мне вовсе не тяжело, просто руки болят.
Она улыбнулась. Я расстегнул молнию на воротнике. Мама слабо запротестовала. Пожалуй, она не была против открытой шеи, просто выполняла родительский долг, поэтому я лишь улыбнулся её замечанию. Вот это я помню.
Встреча с той странной женщиной меня чего-то не слишком взволновала. Не знаю, быть может, потому, что возвращаясь, я думал только о котенке, сидевшему на горе мусора. Оказавшись вблизи нашего девятиэтажного дома, я спросил:
— Мам, а может всё-таки возьмем к себе котенка?
— Беги, беги, если он, конечно, еще там.
Боже, как я побежал. Наверное, скорость была в два раза большей, чем той, с которой мы с мальчишками убегали от разгневанного водителя автобуса. Зимой того года наш арсенал ребячьих игр пополнился идиотской забавой, — мы остервенело швыряли снежки в общественный транспорт. Почему-то нравилось — как уставшие от работы пассажиры, навалившись лицами на окна, пугались от ударов наших снежков. Добежав к мусорным бакам, я не сразу завидел котенка. Он скрылся от холодного дня под разорванной картонной коробкой. Вытащил его из укрытия. Он не мяукал, не кричал. Ослабший, холодный, голодный он мне влез под расстёгнутый ворот куртки, и взялся вылизывать шершавым языком шею. От щекотки я засмеялся.
Вернувшись в квартирку, мы распаковали покупки, накормили творогом кота. Мать снова взгрустнула и закрылась в кухне. Я долгое время игрался с котенком, потом вспомнил, что ему не досталось молока. Взяв его на руки, я последовал в кухню. Мать сидела вся в слезах с размазанной черной тушью под глазами и на щеках. Пахло табаком, веяло холодом из открытой форточки. Она потушила сигарету в переполненной окурками пепельнице, вытерла ладонями лицо и спросила:
— Как у вас дела?
— Хорошо, а у тебя? — сказал я, глядя на неё через клубы сизого дыма.
— Грустно мне, сынок.
Я уселся на трехногою табуретку. Безымянный кот сидя у меня на ногах громко замурлыкал.
— Почему?
— Хотела бы я сказать, но мне кажется ты еще слишком мал…
— Я не мал!
— Ну конечно-конечно, — она машинально потянулась за сигаретой, но заметив мой осуждающий взгляд, сунула руку в карман халата.
— Мам, так в чём дело, а?
— Видишь ли, дело в том…, — она вдруг умолкла и отвернулась к окну.
Я, действительно, не имел понятия о том, что случилось. Были несколько версий. Развод, переезд, работа, пошатнувшиеся здоровье дедушки? Однако все вышеупомянутые темы мама охотно со мной обсуждала, особенно работу, — переговоры с заказчиками, судебные запреты, нотариусы, ну и прочее. «Что же случилось сейчас?». Мне никак в голову не могла прийти мысль, что виной переполненной пепельницы стала та встреча с пожилой женщиной, у которой явно не все дома.
Мама долго смотрела в окно, и я уже успел обнаружить у рыжего в шерсти не одну пару блох. Мама всё раздумывала — говорить не говорить, закусывала губу, тяжко вздыхала. А потом она всё же ответила. Ответила, потому что воспитывалась отцом. Думаю именно по этой самой причине её не остановил мой юный возраст.
— Знаешь, — мать начала издалека, — я ведь с той женщиной… — она молнией выхватила сигарету из пачки и подкурила. — Ну, с той, которую мы повстречали на рынке, — она затянулась, выпустила облако дыма, — я её знаю, ни то чтобы знаю, виделись несколько раз.
— И? — вырвалось у меня.
— Её сын… — тут-то она не выдержала, слезы хлынули, и мама громко-громко завыла.
К ней присоединился ветер, — завыл, а затем бросился бить форточкой об косяк. Кот спрыгнул с колен и спрятался под столом. Мать трясущейся рукой затушила сигарету, встала и закрыла окно. Какое-то время она еще поплакала, глядя на пейзаж нашего города. Затем натянула рукава халата на ладони, вытерла лицо и с тяжелым придыханием вымолвила: «Её сын убил твоего отца».
Автор Шева Сандер
Фотография обложки: фотограф Дмитрий Штефан.
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua