ПЕРЕД РОМАНОМ…     

ВПЕРВЫЕ — В «ВЕСТНИКЕ»…

Со дня своего рождения в незабываемом 2019 году, журнал наш по жанру – научно-популярный и художественно-публицистический. Широте этой программы он верен по сей день. Читателю адресуются публикации самых разных видов и родов. Информация и расширенная информация, зарисовка и очерк, обозрение и комментарий. Хроника и репортаж. Заметка и рецензия. Интервью. Реплика и фельетон. Поэзия и даже драматургия. Не говоря уже об иллюстрациях. А вот роман…   

Чего не было – того не было. Вообще говоря, публикация этого жанра традиционна для больших, солидных, так называемых толстых журналов. И очень многие романы, давно вошедшие в разряд известных и даже канонических произведений, начинали путь к читателю именно с журнальных страниц. Как, впрочем, и те, которые дальше журналов и не пошли. 

Сегодня впервые «Вестник» наш предлагает вашему вниманию именно его – роман. Вернее, начинает публикацию его глав. Заинтересует ли он вас? Сойдёт ли с журнальных страниц и заживёт своей издательской и читательской жизнью? История литературы свидетельствует:  пути такие тоже неисповедимы. Не будем гадать. Как и не станем предварять его подробно. Тем паче, предшествует этой публикации достаточно обширное вступление человека учёного и судя по всему, хорошо знающего автора романа. Того и довольно. Пока же ясно, что на данном этапе судьба этого произведения – в твоих руках, читатель дорогой.

         Редакционная коллегия

Читатель дорогой!

Так нередко обращается к Вам писатель Ким Каневский — так обращусь и я, автор вступления к публикации его романа «Я шел к своим…». Так сказать, под впечатлением прочитанного.  Журнал «Вестник Грушевского», насколько я знаю, давно намеревался свести вас с этой рукописью густой прозы о жизни. Но Ким Борисович, пользуясь мандатом главного редактора, всячески оттягивал такую вашу встречу. А на мои вопросы доверительно объяснял: написанным   не очень доволен и постоянно переделывает главы. А время шло. Летело, можно сказать. И вот — с прилётом. То ли устал от такой изнурительной работы, то ли засел за другую  вещь. Или, наконец, доволен результатом. А только роман его открывает перед нами совершенно необычный, даже неожиданный, экскурс по судьбам отдельно взятых людей и по нескольким эпохам, выпавшим всем, вместе взятым. А мне выпадает  – писать это предисловие. 

Обычно страницы этого жанра вводят читателя в произведение, содержат краткий пересказ. Я и собирался сделать нечто подобное. То есть, коротко и бегло, с пятое на десятое поведать о  дороге жизни, по которой герой романа «Я шел к своим…» идёт к этим самым искомым своим. О том, через что пролёг этот путь во времени и пространстве. И о шансах, на мой  взгляд,  странного того землянина дойти до цели. 

Постоянный автор «Вестника», в общем-то представляю себе уровень нашего читателя. Думаю, ему известен принцип «Альтер эго», второго «Я» и разница между автором и его лирическим героем. И не распространялся бы на сей счёт, если бы лет сорок не был знаком с Кимом Каневским и не знал его реальной биографии. Но здесь оговорюсь: на мой взгляд, разница между «Я» автора этого романа и его лирического героя если и есть, то минимальная. И убеждённость в этом упрощает мою вступительную задачу. Тем более, многое предваряет авторский подзаголовок, определяющий жанр данного произведения. А когда дописал я последнюю строчку, подписался, поставил точку и перечитал, выяснилось – так ничего и не поведал миру о содержании романа, его теме, идее, стиле, сверхзадаче, особенностях композиции и действующих лицах. Я почти ничего не написал об авторе. Пусть так. Перетакивать не буду. Так сложилось, что мне не впервой писать предисловие к его публикациям. И вот – ещё одна.      

Какая? В смысле – которая по счёту? Вопрос логичен, если учесть возраст и чин автора, который ступил на литературную стезю лет в четырнадцать-шестнадцать. Во всяком случае, в юности и молодости, интересуясь культурной жизнью Одессы, я нередко слышал его имя. К нему неизменно прибавлялось: писатель, поэт, журналист, художник. Критик. Обществнный деятель. Драматург. Недавно натолкнулся в «Интернете» на несколько воспоминаний одесситов-шестидесятников. И согрелся строчками Александра Бирштейна о моём друге: «Ким Каневский, самый талантливый, конечно же, тогда среди нас поэт». В тех же блиц-мемуарах нынешний известный учёный, профессор Борис Херсонский, лауреат премии Бродского считает, что Ким в те времена ближе многих подошел собственно к литературе. А военный журналист в прошлом, Валентин Воронин напомнил слова тогдашнего редактора молодёжного издания Владимира Гоцуленка, назвавшего моего приятеля среди первых в ряду  заметных поэтов. Как всегда — холодно, высокомерно и ленивовато (будто речь о пустяках, едва ли стоящих усилий памяти), тогдашний наставник молодых одесских поэтов Ю. Михайлик — теперь уже из Австралии — в «Интернете» всё же вынужден был признать творческую незаурядность Кима Каневского. Увы, разных вождей посылала нам судьба. Да и посылает. Впрочем, нажмите на соответствующую интернетскую кнопку. Почитайте сами. Как говорят в Одессе, получите своё удовольствие. А заодно подумаете, почему блестящая плеяда юных одесских поэтов-шестидесятников довольно быстро была оттеснена от читателя другими, явно не одесского происхождения. И теперь из дальнего того далека приходят к нам одесситы-шестидесятники как бы впервые — семидесятилетними. 

Да, с тех пор прошли годы и годы, пятилетки, и десятилетия. Даже и века. Ведь начинал он в 60-е двадцатого века. А нынче — какое у нас столетие и тысячелетие на дворе? Много всего утекло отсюда и втекло сюда. Уже не только на улице, но и в культурных кругах города трудно встретить коренного одессита, памятующего эпоху оттепели в Одессе и её имена. А Ким Каневский  всё тот же и всё там же. Вернее, тут. И всё пишет. Сколько же написал? Можете ответить? Нет? Хорошо, отложим количественную тему до окончания этого моего послесловия.

Мой, кстати, счёт тут прост и ясен: уже в третий раз я пишу пролог к книге Кима Каневского. А требовал он подобное от меня четырежды. Два раза удалось уклониться. В третий он буквально взял за горло. Почему? Почему меня? Я не литературовед, не членствую в секции критики НСЖУ и НСПУ. Если и популярен, то отнюдь не в писательских кругах. Правда, являюсь автором полутора десятка книг, в том числе и капитальных изданий. Но к художественной литературе и публицистике они имеют весьма отдалённое отношение. И трактуют, главным образом, вопросы современной криминалистики, философии, психологии и практики преступного феномена и борьбы с ним, стратегии и тактики расследования заказных и прочих убийств. Количество и качество моих книг, думаю, соответствуют статусу седовласого академика, имеющего и изрядный практический опыт этой сферы. А рассказы, повести и романы никогда не писал. И с писателями тесно не общался – окромя как с этим автором. 

Но друг мой подчеркнул: именно это его и устраивает. И опять ссылался на наше сорокалетнее знакомство и мою невключённость в отношенческие технологии писательского мира. И я успокоился, взялся за перо. Тем более, передо мной на столе — все книги Кима Каневского. То есть, все изданные. Да, все поместились. Хоть стол небольшой. Вот, например, книжечка, которая, на мой взгляд, стоит многих нынешних упитанных томов. Потому что она есть открытие. Мне этот желтенький томик достался давно, в молодёжной редакции ГосТВ, которой Ким тогда заправлял. «Возьми, там их много!» — сказал автор и указал на картонный ящик в углу. Но оказалось, что в ящике их не так уж много. Точнее — одна книжка. Помню искреннее его удивление. Куда же они все подевались? Как же так? Чего это? А я не удивлялся. Потому что иначе и быть не могло. Тогда, на пятидесятилетний юбилей давняя приятельница-издатель подарила ему тираж этой книжки, Ким поставил ящик в угол редакции — берите, православные, кому интересно. Ну, кто же откажется! Вот и брали. Так что, считаю, мне ещё повезло. У него, само собой, такой книжки нет. Кажись, и других – тоже.

Я тогда сказал: «Последнюю милиция не берёт!». «Бери-бери! — ответил автор, — во-первых, дарю, во-вторых, — ты уже не милиция». Последнее подчёркивало совпадение выхода первой его книжки с коренным изменением в моей судьбе: служба в уголовном розыске с младых ногтей до седины осталась вдруг позади. А ведь именно там, на том непростом пути и свела нас с Кимом Каневским неисповедимая судьба. Я был начальником угрозыска Центрального РОВД Одессы. А он — мечтателем. То есть, были у него и другие, более конкретные занятия. Ким Каневский уже был известным газетчиком и тележурналистом, автором-ведущим популярных программ. И всяких там зрелищных мероприятий на Дерибасовской угол Ришельевской и в ЦПКиО, безопасность и порядок которых обеспечивали я и мои коллеги. Была у него мечта, среди прочих, — сделать телесериал об одесском уголовном розыске. И вообще о милиции. К созданию которой в двадцатом имели прямое отношение его ближайшие предки. И в которой когда-то собирался служить он сам — о чём мимоходом, вскользь, но очень ярко поведал в третьей своей книге «И Молдаванка, и Пересыпь…». Вчитаемся в эти его строки: «Забуду ли, как в числе шести себе подобных и в ранге комиссара городского молодёжного пресс-центра (точно посредине знаменитых шестидесятых) два с гаком часа сидел в приёмной главы комсомольского храма Одессы в ожидании назначения в силовые сферы! Пятеро его дождались. Со мной даже не попрощались. Потом иногда по этому поводу я шутил: рылом, дескать, не вышел. Но тогда, помнится, было не до шуток. Не знаю — что в моём лице потеряла милиция. Знаю точно: сам потерял многое. Видимо, неспособность окончательно примириться с расхождением наших дорог в какой-то мере компенсировалась интересом к теме — она и стала основной в моей журналистской работе. Случайно ли именно мне в областной молодёжной газете были поручены рубрики «Мы и закон», «Щит и меч». А на ГосТВ — «Закон есть закон», «Фемида», «Канал-02». А потом и вообще три каденции избирался главой гражданского совета ГУМВД Украины в Одесской области. И министр назначал меня членом коллегии этого управления…».

Он как-то забыл помянуть художественно-публицистический телесериал «Дело» было в Одессе…», придуманный и воплощённый им задолго до того, как появились у нас разные переводчики милицейских протоколов на язык газет и книг. Как неожиданно и вкусно поведали его серии о жизни одесской милиции, едва ли уступавшей МУРу по яркости своей истории! Так рассказать можно только о предмете своей искренней симпатии. И это — в период массированной атаки на милицию новорождённых либеральных СМИ! Как писал он тогда в одной из своих статей — «Подаставали, наконец, из карманов затёкшие кукиши. Милицию не преминул куснуть и самый умеренный, ещё вчера писавший о доблести солдат Дзержинского. Эти отважные разоблачители как бы не слышали аплодисментов преступного мира в свой адрес, как бы не понимали — на кого сработали». Кстати, предмет лично моей особой гордости – участие в этом сериале. Именно он принёс моему другу включение в реестр «Твои имена, Одесса». О чём город, кажется, тоже довольно быстро забыл. Забывчивый он у нас…

Такие забытые страницы жизни известного человека кое-что открывают. Ким как-то писал: в его желание служить в милиции трудно поверить тем, кто его знает. Я бы взялся отредактировать это высказывание: неожиданностью такое может быть лишь для тех, кто думает, что знает его. Знать человека и думать, что знаешь человека — это, по-одесски говоря, две большие разницы. Одно из особенностей натуры Кима связано с тем, что он — человек с младых ногтей публичный, десятки лет на виду; огромное число людей убеждены в том, что с ним знакомы и его знают. Но как многие из них были потрясены, когда встретились с первой книжкой его стихов! А ведь там — строфы и шестидесятых, и семидесятых. И восьмидесятых. А на его творческом вечере в Союзе Журналистов давным-давно «знающая» его одесситка из Совета Мира изумилась выставке его картин. Оказалось, он – художник!

Умудряемся десятки лет как бы знать человека, как бы судить о нём (и его), понятия не имея о главном в его жизни! Мне-то известны были его увлечения. Они, собственно говоря, и свели нас. Меня всегда тянул к себе мир человека, награждённого живым, горячим и разносторонним интересом ко всему сущему. Да ещё наблюдательностью, аналитичностью, образностью восприятия. Добавим сюда образованность, афористичность, умение всё это фокусировать на бумаге и в речи. Согласитесь, обычно представители этого круга не мечтают служить в милиции или помогать ей. Так и сблизились…

Когда впервые я попросил у автора его продукцию, он охотно дал… рукопись. И в дальнейшем давал. Это были стихи, рассказы, повести. Романы. Всё, что угодно, только не книги. Потому что книг у него тогда не было. Первая появилась… (читай выше). Я не буду здесь анализировать этот феномен равнодушия к своему духовному богатству, это недовольство им, нежелание переводить его на язык материальных ценностей. 

Нет, не только мундир привлекал его все эти годы к нам. Не пистолет с патронами и кинодетективная острота нашего дела – по большей части надуманная. Он человек со вкусом. И давно не по киношке знаком с милицейскими реалиями. Есть у этого гражданина ещё один талант, редчайший: он органически не воспринимает преступность. И не в узко-криминальном — в самом широком смысле слова. Думаю, порождено это сильное чувство неприятием любого паразитизма, любой жизни за чужой счёт. Ким Каневский — работник. Рабочий человек. И начинал он путь-дорожку свою с того, что после восьмого класса пошел на фабрику. Потом  подался на целину — в Казахстан. Потом – на завод. Служил в армии целых три года, каковые считает лучшими в жизни. Вот так, с пятнадцатого года стал самостоятельным мужчиной. Да и происходит он из пересыпьских рабочих-металлистов, с Московской улицы. Хоть отец его в дальнейшем был, что называется, начальников начальник, предки лили сталь и бронзу, как водичку, запросто управлялись с молотком и молотом, точили и фрезировали металл, водили поезда. Шли на гражданскую и на вторую мировую. Само собой, сто лет назад они оказались и среди первых в одесской рабоче-крестьянской милиции. В её истории, как и в истории одесской молодёжи и Красной Гвардии, интересующиеся не раз встретят эту фамилию. А вот поэтов, художников, журналистов в семье вроде бы не было. «Ну, в семье — не без этого… сам понимаешь…» — смеётся он как-то не очень весело.

События новых времён ворвались в одесскую жизнь резко и грубо. Как говорится, не для слабонервных. Они вызвали мощные сдвиги тектонических пластов населения, привнесли в нашу историю в том числе циничнейшую дегероизацию прошлого, перечеркнули и вычеркнули немало стоящего. Как это нередко бывало и прежде, из лучших побуждений делалось и худшее. Честно говоря, было у меня определённое беспокойство за автора этого романа. Как поведёт себя в таком  водовороте? Кто в нём победит — солдат и рабочий, или впечатлительный интеллигент? Ну, в конце концов, на эти вопросы он ответил просто: расклеевшимся его никто не видел. А взял, да и написал ещё один роман. Из толщи времён, со дна памяти поднял к нам на поверхность такие истории — дух захватило. И не в храмовой тиши архива или в поэтической башне из слоновой кости, а в круговерти возлюбленной журналистики, в которой работает по сей день. 

Так сколько же он написал книг? Разводит руками: с десяток написаны, говорит, если не считать неподдающийся учёту приплод. То есть, незаконченное и публицистика, с семидесятых годов ХХ века приходящая к широкому читателю на страницах газет, журналов, электронных изданий и с телеэкрана. А издано только три. Да и то – заставили. Из-под палки. Я же его и заставлял. Как мог. Его комната в коммуналке (говорит: холостяцкий блиндаж), по-прежнему набита пачками рукописей, папками и отдельными листочками. И всё это — вперемешку с оружием. И портретами Грибоедова, Шевченко, Толстого, Чехова, Маркса.

Редкое сочетание, верно? Дома, впрочем, бывает он редко. Но когда бывает — попробуй, вытащи его на прогулку или в гости. Спрашиваю: чем занимаешься? Да так, говорит, пишу тут одну вещичку. Господи, что же ещё он там такое сочинил! И вообще: сколько же нужно писателю книг для счастья? Или хотя бы для полноты жизни? Я знаю несколько местных дарований, которые в этом плане уже давно переплюнули Толстого, Чехова и Маркса, вместе взятых. А Грибоедов, помнится, обошелся одной вещичкой. Но в истории как-то не пропал. Что же из нынешнего останется в веках, что пойдёт в небытие?

Не нам гадать. Но что, если именно его произведениям суждена долгая и счастливая доля? Почему мы это исключаем? Может быть, и наши образы достанутся будущему. И именно в том виде, в котором попали в его поле зрения. Он ведь не только в исторической пыли копошится, но и всё посматривает по сторонам.

Приглядывается. Что ж, хороши мы будем, дети двух веков и тысячелетий, в глазах будущего читателя…

Что, холодновато как-то на душе при этой мысли? Но лично меня греет она — мысль о том, что в эти минуты в Одессе живёт Ким Каневский. Да мало сказать —живет, он что-то опять сочиняет. И это прекрасно…

Александр Саинчин,
Полковник милиции в отставке,
Профессор, доктор юридических наук,
Член Национального союза журналистов Украины

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

Подписывайтесь на наши ресурсы:

Facebook: www.facebook.com/odhislit/

Telegram канал: https://t.me/lnvistnik

Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua