У Вас, читатель уважаемый, есть ещё одна возможность убедиться в том, что наш журнал слово своё держит. Например, анонсировал встречу в гостиной «Вестника Грушевского» с дорогими нашими земляками — олимпийскими чемпионами Николаем Авиловым и Яковом Железняком. И просим покорно поучаствовать в этой встрече. Присоединяйтесь к беседе журналиста Кима Каневского и вышепоименованных дорогих гостей. Как говорится, бойцы вспоминают… Особый интерес эта беседа, думается, представляет для тех, кому интересны прошлое Одессы и одесситов, и то в нём, что во многом определило современность. Тем более, всё это – глазами коренных наших земляков, людей знаменитых и мыслящих, умеющих в кутерьме современности остановиться, оглянуться и откровенно потолковать о главном. Итак…
К.К. – Прежде чем получить медаль Олимпийских игр, однажды нужно было, как минимум, родиться на свет. Несколько слов об этом. Семья и школа.
Я.Ж.– Мы не виноваты и не наша заслуга: нас родили. Я родился до войны, мама только закончила медицинский институт в этом году и не успела даже определиться на работу — началась война. И мы поехали. Маму мобилизовали, а я был у нее на руках. Весь ее выпуск ушел на фронт, а я обременил мамочку свою. И она с моим дедушкой была назначена сопровождать раненых. А под Новороссийском судно разбомбили. Так началась моя героическая жизнь – под огнём и в поездках. Мне было несколько месяцев, когда уже пошел-поехал. И стал ездить очень часто и очень много, и ходить, и ездить, и плыть. И летать. Кто-то где-то, высоко-далеко, водил указательным пальцем по карте и глобусу. А мы, простые-смертные, даже и самые маленькие, перемещались в указанных направлениях…
Да, а пароход разбомбили, дедушка привязал меня к себе простынями и сказал маме: «Ты спасайся, а я Яничку спасу». И мама (то, что из рассказов помню) – рассказывала: «Я посмотрела, попадет он в лодку с борта или нет». Он прыгал вместе со мной. В общем, попали мы оба в лодку. И через пару дней они на берегу встретились. Правда, для нее осталось загадкой, как и чем он меня кормил-поил. Вот это и было началом моего творческого пути. У Коли она была немножечко другой, наверно. Он ведь ненамного младше меня. Всего лишь – на Великую Отечественную войну…
Н.А.- Совпадение случайно, но символично: мы с вами встретились и беседуем через 80 лет после начала войны. И Якову Ильичу – тоже 80 лет. Юбилей, можно сказать, со слезами на глазах. Да его судьба и дальше была, можно сказать, не слишком монотонной. Так?
Я.Ж. – Тогда мы, я плюс мама, плюс раненые проделали недурное турне: представьте, оказались в Самарканде. И до 44-го года, пока Одессу не освободили, были в сказочном этом городе. Мама служила хирургом. Похоже на литературу, на сценарий. Но это была самая настоящая реальная жизнь. Не зря говорят, жизнь каждого человека – роман, но не на всех есть Шекспир. И тогда она на первых операциях, по специализации педиатр, детский врач, пилила руки, ноги, прочее. И в большом количестве. Говорит: «На первых операциях падала в обморок». И там была одна врач, фамилия ее Гроссман, немка, старая большевичка… Мама говорит: «Она меня в прямом смысле била, и только благодаря ей, я стала настоящим врачом». И стала она ещё и волевым человеком. Много лет спустя, эта Гроссман после войны работала в Кремлевской больнице. И когда была история с кремлевскими врачами…
К.К.– «Врачи – вредители»?
Я.Ж. – Да. Ее тоже упаковали куда-то. Но выжила. И когда выпустили, – я в это время уже служил в армии, – и нас, ЦСКА, Центральный спортивный клуб армии, вызвал на сбор молодых перспективных ребят в Москве, я навестил её в шинели. В семье есть фото — она меня держала на руках. А тут я, такой себе военный пришел, добрый молодец, Мы с ней ели пельмени. Я ее пытался расспросить обо всём, связанным с кремлевскими делами «Врачей-вредителей».
К.К. — И что же?
Я.Ж. — Как партизанка, молчала, ничего не сказала.
К.К. – Кстати, хорошо отделалась, потому что не все вообще вышли потом на свободу.
Я.Ж. – Да. Им, реабилитированным, за гостиницей «Пекин» построили дом, новенький, современный, небольшой, где-то 3-4 этажа.
К.К. – Чтобы не болтали лишнего… Кстати, как она тебя узнала?
Я.Ж. – Не сразу, конечно. Но вспомнила и меня, и маму. И войну…
К.К. – Но, тем не менее, ты, так или иначе, был замешан в этом врачебном вредительстве?
Я.Ж. – Да. Ну, именно: так или иначе. Более – иначе.
К.К. – Тогда говорили, помнится: — иногда и дальние родственники, и случайные знакомые могут принести большие неприятности…
Я.Ж. – И проносили. Близкие родственники. Когда жили в Самарканде, с нами была бабушка, жена моего дедушки, которую я не помню, конечно. Она была — барыня. Из очень богатой семьи, а дедушка — из бедной. Но она была диктатор домашний. Дирижировала пародом. Мама, по преданию, рожала в муках. И бабушка выставила моего папу за дверь, говорит: «Иди к своим родителям спать. Мурочке (так называли мою маму дома) нужен покой». Он протестовал: мол, хочу быть со своей семьей, со своим сыном, буду на полу спать, около кровати, мне ничего не надо. «Нет, уходи». В общем, она его вытурила. И когда его завод, где он работал инженером, эвакуировали, он хотел забрать меня и маму. Бабушка сказала: «Нет! Или всех нас забираешь, или Мурочку с Яничкой не отдадим». «Нельзя, — объяснял, — Разрешают только первых родственников». И у него еще мама, папа. В общем, она его опять вытурила. И он не уехал с заводом, а через некоторое время мою маму и дедушку мобилизовали, чтобы опять сопровождать раненых. И мы уехали, а он остался здесь вместе со всей своей семьей. И все погибли. На 3-ей станции Большого Фонтана — местечко мемориальное. Я думаю, там косточки лежат их. Евреи выпустили Книгу памяти, и там они есть. Я только из этой книги узнал имена и отчества моих дедушки, бабушки по папиной линии.
К.К. – Но вот, подрос ты. И… в первый класс пошел в свое время, после войны?
Я.Ж. – Да. Мы вернулись в Одессу, а всем, кто возвращался в Одессу, тут же возвращали их квартиру.
К.К. – Правда, квартиры все были разграблены, мародерство тут было процветало…
Я.Ж. – У нас вышло иначе. Там у нас поселился и жил какой-то чекист. Первая моя в жизни встреча с правоохранительными органами. Он говорит: «Идите отсюда». А моя мама, молодая коммунистка, говорит: «Как так?! Я добьюсь своего». Она была праведница, очень активная. Один наших из родственников был чекистом. Она к нему. И он ей сказал: «Ты езжай-ка вообще из Одессы, чтобы хуже не было». Мамочка меня под мышку – и мы оказались в Кисловодске. Она стала завотделением в санатории. Такая страничка…
К.К. – Опять-таки, могло плохо кончиться. И кончалось хуже. Счастливый ты человек. Везучий. Это — наследственное. От мамы.
Я. Ж. – И из Кисловодска мы уже вернулись в Одессу в 51-м году. Там что плохо – мало было детей. Мы жили на территории санатория, там была комнатка. И я один болтался, по этим горам гулял. Очень любил высоту. Когда вернулись в Одессу, на деревья старался залезать, настолько любил высоту. Мама вернулась в Одессу, стала врачом в санатории, а потом — главврачом санатория инвалидов войны. И я однажды сижу на высокой верхушке, дерева, шелковицу кушаю, громадная шелковица, а тут под дерево подошла парочка инвалидов, он и она…
К.К. – Ну, лечили, видно, хорошо…
Я.Ж. – А я, любитель высоты, сижу наверху и думаю «Мама! Что ж это будет!». В общем, он ее уговаривал-уговаривал, я кашлянул – и они как рванули!
К.К. – Выходит, тебе надо было в летчики или в парашютисты идти, а не в стрелки.
Я.Ж. – Да. Наверно. Но это передалось моим внукам. Мой внук и мой сын, во-первых, залезали на вышки, прыгали. Сын мой без всякого-якого с любой вышки прыгали, внук мой с любой вышки прыгает. Более того, они с парашюта прыгал. Меня бы кто-то заставил прыгнуть с парашюта тогда, а сейчас – тем более!
К.К. – Как сказал Пушкин, «в начале жизни школу помню я». Школа №… Одесская школа?
Я.Ж. – Я начал в Кисловодске – в первый класс пошел, причем это было сразу же после войны, где-то 47-й год, по-моему. Класс оборудовали в спортзале, в классе было человек 50, наверно, из них человек 20 – ребята из детдома.
К.К. – Это же мужская школа была? Тогда отдельно учили ребят и девочек.
Я.Ж. – Да. И ребята-детдомовцы были вольного полета мальчиками. Они на этих шведских стенках лазили, то-се, что хотели, то и делали.
К.К.– Ну, это далеко. А вот в Одессе? Школа №…
Я.Ж. – 57.
К.К. – Это где?
Я.Ж. – Это знаменитая школа. Гальперина! При мне Гальперин пришел в эту школу.
К.К.– Он, помнится, просто был школьным учителем физкультуры тогда. И приводил школьников к нам на «Динамо».
Я.Ж. – Да, своих ребят он готовил к европейским играм. Так что, после 7-го класса я ушел в техникум, где записался в кружки. Я был у него далеко не самый любимый ученик.
К.К. – А стрелял там еще, в школе?
Я.Ж. – Нет. Начал в техникуме.
К.К. – Короче, это все было очень далеко от стрельбы, не считая войну?
Я.Ж. – Да. Пацаны нашего поколения во все виды спорта залезали.
К.К. – Но наган, ружье – это ж первое дело. Мечта!
Я.Ж. – Я записался в кружок бальных танцев, стрельбы и еще куда-то. После второй тренировки по стрельбе. Там по три патрона давали.
К.К. – Оружие?
Я.Ж.– Винтовка. Буймович — это он меня толкнул в спорт. И определил в сборную команду к Дмитренко. Он говорил так: «В следующую тренировку будешь тренироваться со сборной техникума». А там ребята-звезды, третий разряд.
К.К. – Т.е. ты попался? Это был рубеж?
Я.Ж. – Да.
К.К. – А будущее – судьба. Значит, вот там начиналось.
Я.Ж. – Да. И судьба.
К.К. – Что, зрение было острое, чтоб в снайпера?
Я.Ж. – Зрение у меня было хорошее.
К.К. – Рука твердая.
Я.Ж. – Точно. Я качался гантельками, у меня ручки были мощные. Мама как-то принесла две гантели с работы, и я сам себе рекорды устанавливал — то левой, то правой, то двумя. И ручки были крепенькие. Вообще это не обязательно для стрельбы. Может быть, для моего вида это было хорошо. Когда готовились к олимпиаде, с нами работала комплексная научная группа. И они сами еще не знали толком – какие показания нужно у нас снимать, что делать. Но обязаны были с нами работать, и давать какие-то рекомендации. И вот они начали измерять тремор оружия, датчик лепили на винтовку. И все стали в очередь, первые звезды сборной, и до меня очередь уже не доходила. Они по несколько раз каждый снимает показания. «Железняк, давай уже и ты сними». «Давай». И у меня совсем маленький тремор получился, в 2 раза лучше, наверно. После снятия у меня этих показаний, у всех пропал интерес снимать показания. Вообще комплексная научная группа — интересная. Непосредственно перед олимпиадой, я иду первым номером, уже с большим отрывом, весь сезон иду хорошо и еще захватил прошлый – Спартакиаду Союза выиграл. Да ещё и с рекордом выше мирового. У нас только на мировых чемпионатах фиксируются мировые рекорды. Там такие ребята, мои ровесники, друзья. И они мне: «У нас черт знает что получается!» «Что такое? Что случилось?» «По нашим показаниям ты… далеко не первый номер». Чеееевоооо? А там у нас было три основных претендента: один, который давно в сборной был, пока меня не было, и другой — только появился. «Ты проигрываешь им всем». Я говорю: «А как вы определили это?» «Ну, смотри, вот мы засекали время стрельбы. Окно вот это — 10 метров, у него как часы отработанные, вот в этом месте выстрел, вот в этом месте выстрел, а у тебя — то здесь, то тут, то там. У тебя какая-то неразбериха». Я говорю: «Ребята, это же мой плюс, а не минус. Ну, вот представьте, он отработал, что у него только в одном месте выстрел, а если у него мушка хорошо стала здесь или здесь, или здесь. Нет. Он отрабатывает только в этих местах. А вдруг ветерочек подул?»
К.К. – Девиация. А пристреливали оружие?
Я.Ж. – Ну, а как же не пристреливаться! У каждого свое оружие было. И я им говорю, что пытаюсь сделать хороший выстрел при первой возможности: она здесь была – я здесь сделал выстрел и т.д. А у него только одна возможность, у него выбора нет.
К.К. – Но это еще не «кабан» и не «олень», это просто мишень?
Я.Ж. – С фигурой кабана. Убежали, опять сели за бумаги, начали расчеты. Прибегают утром: «Ян, все в порядке! Ты выигрываешь».
К.К. – А вообще со временем вот эта социопсихология была с серьезными спортсменами – импортного происхождения. А тогда у нас еще не было этих художеств. Все придумано было, самодеятельно. Какой это был год?
Я.Ж. – Ну, олимпийский.
К.К. – Это уже мы у американцев позаимствовали тогда, получили эти рекомендации. А поначалу было, как в футболе: взял мяч и… фигач!
Н.В. – Ну, раньше и не было этих комлексных научных групп. Их только ввели.
Я.Ж. – Я случайно стал заниматься этими видами скоростной стрельбы. Мне нравились они – динамика какая-то хорошая, понимаешь? И когда меня заставили стрелять это упражнение, я говорю «Я ж не по этому делу». «Мы хотим освободиться от этого слабого нашего одесского упражнения “бегущий олень, бегущий кабан”». А можно было стрелять там 4 или 5 упражнений. Больше нельзя было. А у меня было два. И я, конечно, там «нашлепал» – страшно вспомнить. Но мне понравилась эта история – именно то, что это динамичный вид стрельбы. И когда я начал работать, заниматься, какие только вопросы я ни задавал нашим ветеранам, опытным, мастерам спорта, они мне не могли ответить. «Ребята тебе специально не говорят». Я говорю: «Почему?» «Они не хотят, чтоб у них конкурент появился лишний». Я говорю: «Что Вы несете чушь собачью?! Они просто не знают».
К.К. – По Высоцкому: «Я признаюсь вам, как на духу: Такова вся спортивная жизнь…»
Я.Ж. – Дело в том, что вот это поколение передо мной, они вышли из окопов.
К.К. –Никандров — фигура. Очень известный человек…
Я.Ж. – Да. Он был звезда – будь здоров! Я с ним познакомился на чемпионате мира. У нас были разные федерации – Федерация пулевой стрельбы и Федерация стендовой стрельбы. И на чемпионате мира в Висбадене утром мы выходим все, приехали даже разными группами. И он: «Ну, где тут одессит, говорят, есть». Меня ему представили. Классный мужик! Так мы с ним подружились.
К.К. – Он же настоящий фронтовик был? Или…
Я.Ж. – Да, самый настоящий. Но не забывай, что он еще охотник и любил больше рассказывать, чем было на самом деле. Уже много лет спустя, когда мы свои истории рассказываем перед школьниками, студентами, рабочими, сидели мы как-то в компании, он мне: «Ян, а ты помнишь, как я на олимпиаде подошел к тебе, как я тебя настроил на стрельбу?» Он говорит – и уже верит в это! А я знаю, как это было. Его действительно послали ко мне, чтоб настроить молодого (31 год). Но ему уже полтинник, где-то так. Он подошел и честно говорит: «Ян, меня послали, чтобы тебя настроить. Но я знаю, что только могу помешать, а ты знаешь, что нужно делать». И ушел. С благодарностью я это вспоминаю. А он запомнил в таком виде. И со временем сам в это поверил.
Продолжение следует…
Собеседовал Ким Каневский
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua