– Кстати, ведь всем известно, что люди этой военно-учётной специальности ошибаются только один раз в жизни. Сам батя твой, видать, ошибок не допускал. Потому что я помню, и две руки у него были целы, и две ноги. И оба глаза.
— Да, это был редкий случай на войне. Особенно у сапёров. Чудо, потому что за всю войну у отца ни одной царапины. Уже когда закончилась война, он дослуживал в Калининграде. Вдруг у него образовалась астма. И тогда его демобилизовали, приехал домой уже не один, а с астмой. А за всю войну вообще ни царапины. Причем, он воевал хорошо.
– Кстати, наверняка папаша был членом партии?
– Да, вступил в партию – у меня есть партбилет его, – 24 июля 1941 года.
– Уже там, на фронте?
– Уже на фронте. Первая бомбежка Одессы была 22 июля, он 24 июля вступил в партию. Потом он оборонял Крым. У него медаль есть за Сталинград. Все наши предки-мужчины воевали. В тылу никто не подъедался. А женщин и детей отправили за Урал. А то – кто знает…
– Тётка, которая очень любила нас, маленьких гостей, детей Победы, собирала, угощала. Это был чай, торт, что-то такое. И надо было во что-то играть. Сажали нас на стульчиках, вряд. У нее были четыре дочери, ни одного сына – мы с тобой, фактически, только двое были сильного пола. Валера Фабриков приходил еще, двоюродный брат.
– Но он уже старше был.
– Это казалось, что намного. Чуть был старше. Он был старше на пару-тройку лет. Старше нас… на Великую войну. Просто он был спортивный и активный. И играли мы в некую странную игру — в «испорченный телефон». Я до сих пор не знаю, что это за игра, но не хотел казаться глупее других, все играют – и я играю. Мы сидим, мне кто-то что-то говорит, я должен что-то там пересказать…
– Нужно было переврать слово.
– … И ты наклоняешься ко мне и говоришь: «Олег Кашук – комиссар штаба “Молодой гвардии”». Я не знал, я не читал – я в школе еще не учился. Но я что-то такое передал. И понял, что рядом со мной сидит грамотный какой-то, начитанный человечек, и меня это даже несколько раздражало. Скажи, пожалуйста, вот не было ли это фраерство с твоей стороны?
– Я думаю, что нет. Просто – читать я умел и хотел лет с четырёх.
– Вот. Поэтому ты уже там что-то такое читал и идеологически был выдержан, если ссылался на Кашука. А говоришь, что вырос в антисталинской среде.
– У меня был любимый герой все-таки не Кашук, а Сережа Тюленин.
– Ну, он был тогда менее популярен.
– Он совсем не был популярен, иконой сделали Кошевого. Но в кино меня водили — на «Молодую Гвардию». Впечатление, конечно, было огромное. Трудно сказать, почему больше всех мне запомнился Тюленин. Может быть, потому что он был менее плакатным, растрёпанным. Живым.
– Его сыграл Сергей Гурзо. Он был сказочно популярен. Как, впрочем, и почти все молодые артисты, занятые в «Молодой Гвардии». На редкость счастливые актёрские судьбы: Мордюкова, Тихонов, Шагалова. Бондарчук. Романов.Лучко. Моргунов, Юматов. Весь послевоенный герасимовский курс ВГИКа. Но Гурзо, как раз, кончил неважнецки. Да и Иванов, сыгравший Кашука, потом в кино каши не сварил.
— Мы, дети, тогда не знали, что это был уже другой, переснятый-доснятый фильм. И что роман был переписан и переиздан. Слухи, какие-то смутные, ходили на этот счёт. И что Фадееву перепало. Но взрослые, в основном, помалкивали. Тоже ведь, приметы и зигзаги счастливого мирного времени.
— Мы сейчас многое знаем. А в детстве с таким подъёмом, помнится, фальцетили:
Это было в Краснодоне,
В грозном зареве войны.
Комсомольское подполье
Поднялось за честь страны.
– Я на днях опубликовал в Фейсбуке рассказ о том, как меня наказали. Я был еще маленький – мне было лет 5-6. Решил полезным чтением заняться, потому что мне было скучно. Я полез на верхнюю полку, там стояла подписка Сталина и Ленина. И что-то мне в голову стрельнуло, что Сталин – сын Ленина. Я начал их сравнивать. И я посмотрел – они вроде как очень отличаются. Я подумал: «Наверное, потому что все-таки у Сталина нет бородки». И химическим карандашом пририсовал Сталину бороду, но что-то все равно непохожи были. Тогда я решил, что это, наверное, потому, что Ленин лысый, и пририсовал шевелюру Ленину. За этим занятием меня застали родители и жесточайшим образом наказали. Меня поставили в угол на весь вечер.
– Т.е. жизнь отдать за него ты не готов был?
– Нет.
– А для меня буквально с первого вздоха это тот человек, для которого я должен вырасти и отдать за него жизнь. Я поэтому и растерялся, когда он умер. Не понял, за кого же я теперь отдам жизнь.
– Я ни за кого не был готов отдать жизнь вообще. Может быть, в начале знакомства — за Яну.
– Это — за спутницу жизни?
– Да. 26 марта у нас была золотая свадьба.
– С чем и поздравляю! Перепрыгнем. Ты был офицером, так? Значит, ты присягал? Значит, ты за отечество был готов отдать жизнь?
– Ким, я присягу воспринимал очень абстрактно. Сейчас как раз закончил повесть об этом. Я уходил из армии с сожалением.
– Я тоже.
– Зато я много раз приезжал в Одессу к Яне на свидания. Самолетом туда, утром самолетом обратно. Не в этом дело. Я приезжал и надолго – на три дня, на неделю, еще в отпуск. Что до моей компании… Когда я женился, на свадьбе за столом сидели сестры, друзья, команда КВН нархоза – Олег Сташкевич, Юрка Макаров, а напротив — Заславский, Хащеватский, Херсонский — команда, работавшая на Медин. Так интересно, они лаялись между собой. Вот это был КВН.
– Яна, да узнает читатель, дочь ученых-филологов, известных литературоведов, театроведов.
– Мой отец, как уже понял читатель, был из очень простой семьи. Его мама едва писала, читала едва. А вот бабушка моя по материнской линии закончила гимназию, была сестрой довольно знаменитого режиссера Трауберга. Бабушка пять языков знала, выходила во двор и тут же переходила на идиш. Отец был для меня образцом интеллигента. Мне было 36 лет, когда он умер. Он ни разу за мою жизнь не повысил голоса. Если был очень сердит на меня, он говорил тихо. Вообще, обычно мало говорил.
– Ты хочешь сказать, что он не употреблял словечки?
– Никогда.
– Офицер, фронтовик!
– Никогда. Даже когда приходили другие фронтовики, и они пили по-человечески, а я подслушивал под столом, они матерились, он – нет. Я же тоже не матерился. Я материться начал в армии… и то перестал, когда демобилизовался.
– Нет, без этого же… Золотые слова, помогают в службе.
– Самый главный матерщиник на моей памяти был… трижды герой Советского Союза, генерал-полковник Покрышкин. Он был замглавкома ПВО, и когда угнали самолет, ну… тот, в котором погибла Надя Курченко… У меня на глазах это было. Нас всех на допросы вызывали.
– Ты летел?
– Нет, я сидел и курил, а на глазах моих, на расстоянии, где-то, может, 500 метров от меня, все происходило: самолет крутился и ушел в Трабзон. Там было 9 километров до границы от нашей части. И меня ночью вызвали к Покрышкину на допрос. И обматерил меня предварительно, для начала разговора. А потом сказал: «Ну, рассказывай, лейтенант, как ты тра-та-та, вместо того, чтобы тра-та-та, ты что делал?» Я говорю: «Курил около ЗПУ. Так как сменился с дежурства. Остался (ну, это уже соврал) конспектировать работы Ленина. Сдал дежурство в 09:00. «Покрышкин – опять в три этажа: « А какого тра-та-та-та-та ты сюда пришел?» Говорю: «Меня, что, спрашивали? Кинули в машину, повезли к Вам». «Тра-та-та-та, свободен
– Уверен, этот эпизод, при всём своём колорите, не единственный в армейских твоих мемуарах. И на эту тему следует назначить другую встречу. А сегодня у нас встреча с писателем. Во вступительной части мы говорили о корнях, о параллелях и меридианах, Так сложилось, что и тебя, и меня в какой-то мере не обошла судьба в том смысле, что очень рано, с первых буквально жизненных шагов мы начали встречаться с людьми, уже тогда выдающимися или в дальнейшем ставшими заметными. Как ты считаешь сегодня, остановившись, оглянувшись, где началась твоя литература? Книг твоих ещё не было. А что было? В начале – слово?
– Не поверишь, я еще не умел читать-писать – мне рассказывали бабушки, мама с папой читали сказки, и я их рифмовал, и папа записывал за мной. Я хранил эти и многие прочие записи много лет. Увы, они погибли из-за глупости моей квартирантки — все из моего стола просто выкинула на чердак. Протекала крыша и все погибло. Лет в 7-8, меня спросили «Кем ты будешь?», я сказал « Буду писателем».
–Не генералом, не лётчком. Не моряком. Писателем… Почему ты так сказал?
– Не знаю. Мне очень много читали. Я очень много читал.
– Что ты читал?
– Разные книги, разных писателей. Жюля Верна. Будучи больным ангиной, я прочел всего Шолома Алейхема, всего Шекспира, Куприна… Моя кровать стояла около огромного стеллажа с книгами. Когда мне было лет 8-9, я уже твёрдо решил насчёт писательства. Детско-юношеские разговоры на эту тему родителей не смущали. Чем бы дитя не тешилось… Но шли годы. И я всё повторял: буду писателем. Родители были встревожены.
– Почему ?
– Ну, потому что «надо иметь специальность, которая…», «это не специальность», «это не дай Бог!».
– Вообще говоря, они были в чем-то правы.
– Пожалуй. И когда я заканчивал школу, сказал, что я хочу поступать на литературный факультет в университет. И категорически — «Нет!». И я поступил в технический ВУЗ. Технологический имени самого Ломоносова. Но как оно все ни происходило, рано или поздно я все равно вернулся к писательству. Да, собственно, никогда я от него особенно не отдалялся.
– Ты кто? Теплофизик?
– Инженер электрик автоматики и телемеханики.
— В каком году, кстати?
– Я поступил в 1964 году.
– В 1964 году аз грешный прилип к ломоносовцам твоим, и с ними загулял на целину. В Казахстан. Десятая, юбилейная целина. Они, в основном, были теплофизики.
– Ну, я знаю. Я все про тебя знаю.
– Я – к тому, что мы и тут пересекались. Но ты-то пошел не в теплофизики. Это же было в моде тогда. Атомщики! Они практику проходили на подводных лодках.
–Но мама мою жизнь расписала полностью. Абсолютно. Никаких атомных подлодок.
– Ты – сын военного. Отец был твоим идеалом. Фронтовика. Ты что же, был при том — маменькин сынок?
– Вовсе нет, да и не в этом дело.
– Это было ещё до хрущёвского – «… плюс химизация народного хозяйства!» Что тебя в этом растворе потянуло в химический осадок?
– Не знаю. Меня не тянуло абсолютно. Хотя в школе, я побеждал в химических олимпиадах. Я обожал всякие взрывчатки делать, порох. Рассказ у меня об этом есть, «День космонавтики на улице Жуковского» называется. А что, хорошие рассказы иногда и сейчас пишу. Но не в этом дело.
– И в этом тоже, потому что это все – сюжеты. Ты в соавторстве с жизнью. Она же это все сочиняла, а ты просто записывал.
– Я, кстати, очень сильно пытался с тобой соревноваться. Но ты писал лучше меня стихи. Намного лучше. Ты действительно писал великолепные стихи. И под давлением. А я не могу писать никогда под давлением.
– А выбирать химию под давлением мог?
– Ну-у… Ты знаешь… Это было счастливое время. Знаменитые шестидесятые. Всё ещё «Оттепель». Студенческое время, какое бы оно ни было, невероятно счастливое. Понимаешь, там же не было ковидов, не было ничего, была совершенно великолепная студенческая жизнь, были очень красивые девушки, была потрясающая самодеятельность, был преферанс, были колхозы, студенческие лагеря. Это было такое счастье! Пять лет сумасшедшего счастья.
– Ты стипендию получал?
– Мне на первом курсе родители запретили получать стипендию. Я ведь сдал экзамены в институт на все «пятерки», и мне дали стипендию, а родители сказали «Нет. А сколько у вас в группе иногородних?», я говорю «18 человек». «Нет, ты не будешь получать стипендию. Тебе хватает и так». Я не получал стипендию, но я получал плохие отметки где-то на втором-третьем курсе, «тройки», «двойки» получал. Мама меня упрекала.
Я как-то сказал: «Подумаешь! Вот захочу – и не буду “тройки” получать!». А мама говорит: «А ну, давай!» И я больше не получил ни одной «тройки», мне дали стипендию, и я последние два года получал 40 рублей стипендии. Когда врачи и инженераы получали 100, 110 рэ.
– 40 рублей – это очень прилично. Бутылка водки стоила 2,87.
– Нет, ну, понимаешь, в чем дело? Я усилием воли тогда же отказался от ипподрома, на который уходило очень много денег у меня.
Продолжение следует…
Собеседовал Ким Каневский
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua