Часть 9

В ТРЁХ КНИГАХ.

КНИГА ПЕРВАЯ

КТО СТУЧАЛСЯ В ДВЕРЬ КО МНЕ…

(Продолжение. Начало: «Перед романом», «1», «2», «3», «4», «5», «6», «7», «8»)

    11.

 Что? Надо бы ещё короче? Убирать всё, без чего можно обойтись? Оно конечно. Известно же почти всем: краткость – сестра таланта. Но мачеха гонорара, добавляют старые газетчики. Потому что искони их гонорарий исчислялся по строкажу. Между прочим, это отнюдь не всегда выходило нарочито, притянуто за уши и неталантливо. Умение десятистрочную информуху развернуть в пятисотстрочный очерк с продолжением тоже означало и творческое мастерство, и умение жить в журналистике. Да что там, полтыщи строк очерка умельцы разворачивали в книги. А потом – и в серийные кинокартины. Газетная информация о бросившейся под поезд даме легла в основу толстовского романа «Анна Каренина» и бесчисленных его экранизаций – а стало быть, и сценариев. Вспомним герасимовскую «Молодую Гвардию» и фадеевский одноименный роман – быстро ставший миллионнотиражной настольной книгой гражданина СССР. А началось всё с малоформатной информации ЦК ВЛКСМ вождю народов. И заметкой во фронтовой газете «Сын Отечества» от 18-го апреля 1943 года…

 Что же, можно было бы нам с читателем обойтись и без этого абзаца, и без ему подобных. Тем более, никто не собирается оплачивать эту работу построчно. Но много, много всего накоплено и просится изнутри на волю. Читатель никогда не узнает – сколько всего уже отправил автор в макулатуру. А меньше всё не становится. Лишнее? Необходимое? Ликвиды и неликвиды? Но как сейчас они похожи друг на друга. И все хотят к вам, читатель дорогой. А тут ещё, как в песне: «Что-то с памятью моей стало, Всё, что было не со мной – помню…». Этак, чего доброго, можно и недожить до рассказов о том, что было со мной лично.

 Нет, не вымараю реконструкцию событий, последовавших за одесским февралём двадцатого года. Это тоже ведь лично скалькировано с чертежа общей истории. Чем не повод для прототипирования. Множество мин замедленного действия прошлое заложило под судьбы моих современников. А стали срабатывать они уже совсем в другой половине ХХ века. И даже в первом двадцатилетии ХХ1-го. С чем ассоциируется? Может быть, с принципом домино, о чём менее всего думали, опрокидывая когда-то первый камень «Дубль-пусто». Как сегодня менее всего думают о подобном, не церемонясь с ближайшим доминошным камнем. И занятно падают они друг на дружку, ложатся по цепочке, убегающей в будущее…

 Да что там домино. Невинная, в общем-то, игра. Может быть, точнее тут толковать о бикфордовом шнуре, который поджигается в одном столетии, а срабатывает окончательно в следующем?

 — Что-с? Так было всегда-с? И в реальности нет никакой возможности остановиться? Пожалуй. Но ведь в литературе дозволяется всё, от чего далека реальная жизнь. В ней и невозможные тогда субмарины отмахивали при Жюле Верне по двадцать тысяч морских метрических лье под водой. То есть, 110 тысяч километров, хотя сам земной экватор много короче. И на Луну сигали Диоген и Лукиан ещё до Даниэля Дэфо и Эдгара По. Не говоря уже о Ниле Армстронге, Эдвине Олдрине и Майкле Коллинзе. Почему же скромному провинциальному автору не злоупотребить методой великих своих учителей. С самыми, то есть, благими намереньями…

 …Тогда, весной двадцатого, прошла в партийной и комсомольской организациях города чистка. Членские билеты и оружие (комсомол был военизирован) оставили только тем, кто был на фронтах или работал в подполье. Отца и его братьев это не касалось: самого только что дружно приняли в ряды, Михаил с войны не вернулся, а репутация Матвея оказалась идеальной. Его со старшими ребятами направили в Харьков (тогдашнюю столицу Украины, где при ЦК КП(б)У родился комвуз имени товарища Артёма. Одесситы быстро почувствовали себя там, как дома – более трети членов ЦК комсомола республики были из Одессы. Да мало сказать – именно с Пересыпи. Включая Васю Васютина (Филюшкина), бондаря с пересыпьского сахарного завода Бродского, который уже был секретарём ЦК КСМУ.

 Опять-таки, интересующихся отсылаю к изданию с необычным названием «В двух подпольях», с подзаголовком «Из истории Одесского комсомола»: юные одесситы, только что вот возвратившиеся с фронтов гражданской и вышедшие из подполья, сфотографировались с Васютиным. Рядом с ним, первый слева – Матвей. Почему эта одесская книга была издана в Москве, да ещё и в издательстве «Детская литература» — тоже ведь вопрос, верно?

 Матвей всю жизнь был на политработе, почему-то в системе путей сообщения. Умер в Москве. Его почти не помню, потому что между им и отцом, родными братьями, в дальнейшем никаких отношений не было. Дядя Лёня Фабриков, муж моей тётки, старшей сестры матери и кадровый чекист (сильно погоревший в конце тридцатых), мне рассказывал – как-то Матвей в больших московских чинах приехал по делам на пару дней в Одессу, с ним общался, а отцу даже не позвонил. О дяде Лёне – отдельный и для меня весьма существенный, захватывающий разговор. Но и это – где-то далее. Кстати, об эпистолярии: здесь, здаётся мне, уместны и иные авторы писем оттуда, из тех самих двадцатых. Много их у меня. Вот, например:

 «Уважаемый Ким!

 Отвечаю на ваш вопрос. Товарища Каневского Бориса отлично знал, Жил он со мной некоторое время в детском доме, который назывался трудкоммуной им. Старостина, на Французском бульваре, напротив кинофабрики. Его фамилия была известна в комсомольской организации и вообще в Одессе, поскольку мы знали, что его старший брат Михаил героически погиб на гражданской войне, а другой брат, Матвей, работал в подполье и когда мы с Борисом познайомились, был секретарём Пересыпьского райкома. А кроме того, в отличие от нас, Борис уже побывал в Красной Армии, с которой и вернулся в Одессу. Почему его уволили, не знаю. Но ему ведь и пятнадцяти не было. Был он и членом клуба рабочей молодёжи на Преображенской.

 Передаю по пямяти несколько штрихов из жизни Бориса Каневского в двадцатом году. Парень среднего роста, худой, крепкий не по возрасту. Носил военную форму, шпоры с сапог не снимал. Под глазами веснушки. Хорошо знал кинотехнику, помогал нашому киномеханику Хаиту. Ходил с нами на лекции и диспуты в клуб горкома на Новосельской. Его выступления привлекали внимание. До глубины души презирал изящество, элегантность. Высмеивал галстуки, шляпы, украшения на шее и руках, в ушах. Критиковал высокопарные выражения, рукопожатия, любезность. Участвовал в самодеятельности «Синей Блузы», его амплуа — юморист и сатирик. С «Синей Блузой» я лично не был связан, в ней активно участвовал мой брат, в дальнейшем член Союза Композиторов СССР Мирон Юрьевич Двойрин, который в клубе работал пианистом и дружил с Борисом. В их компании был и ещё один Борис, Галинский. Потом он служил на флоте, стал капитаном второго ранга. Б.В. Галинский создал знаменитую футбольную команду «Черноморец» и долгое время руководил ею. А художественным руководителем той труппы был Бузя Каплер, тепер известный, как коментатор «Кинопанорамы» Центрального Телевидения. Они выступали на Джутовой фабрике, в порту, Клубе Моряков, в горсаду. Но Борис довольно быстро ушел из нашей коммуны. Говорили – получил другое назначение.

 Была одна неприятная сторона в характере Бориса – большой забияка. Не один раз нам приходилось его выручать. Мы в порту разгружали суда, изымали у буржуев излишки продовльствия, одежды и обуви. В 22-ом году меня направили в ЧОН по борьбе с бандитизмом. Там я опять встретил Бориса. Оказалось, ещё в 19-ом в армии он обучился верховой езде. Нас посылали в уезды, где действовали остатки банд Махно, Григорьева, Дерещука, Грызлы, Левченко. Уже была амнистия, многие от них ушли. Оставались те, кто не расчитывал на прощение. Ликвидация банд поручалась конникам Котовского, а наш свободный батальйон ЧОН придавался им для связи и тыла. Но приходилось участвовать и в боях. Под Знаменкой котовцы отсекли от границы группу с польской территории. Они понеслись на нас. Борис был ранен в ногу…

 18-е октября 1978 года. ДВОЙРИН ВЕНИАМИН ЮРЬЕВИЧ. 143000, Москва, Одинцово-2, Можайское шоссе, 29, кВ. 17.»

 Может быть, я что и путаю. Но насколько помню, ранен батя был, как я уже докладывал мимоходом и между нами говоря, не в ногу, а в ягодицу. Знаю определённо — всю жизнь он немного стеснялся этого обстоятельства. У военных это называлось пехотным раненим. Считалось, его получают, когда пехотинец драпает. Но в данном случае, насколько я мог подслушать из-под стола и запомнить, пулю эту он получил как раз в седле и ранение было случайным. Неудачный выстрел одного из ЧОНовцев. Хотя ясно, что и такой случайности могло быть вполне достаточно для пропуска на тот свет. Вообще говоря, и на гражданской, и в дальнейшем счастлив был его военный бог. Не потому ли и я не вправе считать себя совсем уж невезучим? Во всяком случае, какая-то связь здесь не исключена. Яблоко от яблони, знаете ли…,

 Да, Матвей! Напрягусь – вытаскиваю из глубины картинку: меня поднимает к своему лицу высокий сильный военный. Прижимает к себе, целует. И больно царапает щёку какой-то проволочкой, торчащей из погона. Вероятно, это была парчёвая нить, стёрпка. И вообще весь он – такой мундирный, нарядный, золотые пуговицы и погоны, ордена-медали, галуны-шевроны. Я кричу и вырываюсь. Вот, собственно, и весь мой Матвей. Почему между родными братьями, в гражданскую и далее принадлежащими к единой когорте, не было даже самых формальных контактов – представления не имею. Не ездили друг к другу в гости, не поздравляли с празниками. Не переписовались. Никто в семье вопрос этот не обсуждал. Для меня так было привычно. Стирать это и прочие белые пятна генеалогии я почему-то не торопился, пока не умерли отец и мать. И не исчез брат. Концы в воду Леты. А переписка с теми, кто их знал, таких вопросов не предполагала.

 Правда, однажды человек некий прислал мне более чем странную версию: отец, будучи директором фабрики, как-то переступил через Закон. И был арестован. Но Матвей нажал сверху на какие-то рычаги и дело замял. С условием, что они никогда больше не будут общаться. Всё это тем более странно, что – в такой ситуации и в то время батя, как минимум, должен был остаться без партбилета. А во многочисленных его анкетах говорится ясно: из партии не исключался, под арестом, следствием и судом не состоял. Нечто…

 Ну, и о знакомом вам уже дяде Лёне Фабрикове: его история, мне кажется, достойна неторопливого этого повествования и сама по себе. Одна из самых симпатичных мне фигур в детстве-отрочестве. Зачем о нём? Почему? Как часть предыстории самого автора и его лирического героя – тоже ведь характеристика образа. Не говоря уже об истории эпохи, за которой воспоследовал в наш мир автор этих строк. Да-с, они, эта история и эта ея часть, во многом определили и появление моё на свет Божий, и даже написание этой книги, без которой мне как-то особенно неуютно покидать сей мир. Легла на чертёж эпохи личная калька, автор-копировщик повёл циркулем и рейсфедером – проступила история страны и народа. Маленький-существенный просвет в том мраке между Ежовым и Берией. Сказано-написано об этом в общем и целом вроде бы уже немало. А как тогда выходило с отдельно взятыми людьми?

 Нет, и это не полетит в корзину. Тем более, многие из Вас через дядю Лёню откроют для себя тут и некоего Дукельского. Он сыграл, не мог не сыграть значительной роли в жизни личных моих ближайших предков, поскольку, во-первых, был с ними знаком и некоторое время координировал их работу. А во-вторых, довольно долго и несказанно влиял на судьбы одесситов вообще. А потом и москвичей, и всех-всех-всех граждан СССР, поскольку кино ещё долгие годы-пятилетки было и впрямь важнейшим из всех искусств.

 — А при чём тут кино?

 — А при том, что… В общем, подробности – чуть ниже.

 Звали дядю моего изначально Ефимом. И фамилия ему была вполне созвучна эпохе в год его рождения и ряд прилегающих лет – Фабрикант. Родился всё на той же Пересыпи, хоть и ближе к Ярмарочной площади, в 1905 году. Грузчик. Подпол гражданской войны дал ему псевдоним «Товарищ Леонид», каковое имя сохранил и при поступлении в ОдесЧеКа. Фамилию, само собой, также пришлось сменить. Ну, мыслимое ли дело: щит и меч революции, глаза и уши партии, и вдруг, здрасссьте вам – Фабрикант. Без малого — Заводчик. Оно и сейчас звучит… ну, как-то занятно. А тогда…

 Словом, в двадцать первом и с помощью тогдашнего предчека Дукельского (Спокойно! Я предупреждал!), исчез навсегда пересыпьский хлопец Фимка Фабрикант. И явился новому миру Леонид Фабриков.

 Время, как уже неоднократно подчёркивал автор, летело военно-напряженное, тревожное и опасное. И такие, как он, у власти были в цене. Довольно быстро заговорили о сильном и решительном чекисте, который бросается в гущу смертельных событий, действует ловко, сметливо. А главное, быстро добивается от арестованных врагов народа и их сподручных признательные показания. Видимо, побивахом. А как иначе? Ниверситутов и прочих высших женских курсов не кончали. Вот и направили по харьковской разнорядке на учёбу в будущую столицу СССР способного работника. Но ко времени перевода Дукельского (отзывался на Сэмэна) в Москву, эта учёба сидела уже у Леонида в печёнках. Довольно быстро стало ясно, что к высшему образованию, даже и с «уклоном», он откровенно не готов. С другой стороны, его тревожили собственные наблюдения за некоторыми странностями своего заведения. Время от времени исчезали его товарищи-слушатели. А потом являлся курсовой командир и просил почтить память такого исчезнувшего вставанием. Дескать, образцово выполнял поручение партии за границей. Ну, и…

 Фабриков крайне обрадовался их встрече. И очень просил Семёнсемёныча забрать его из странного этого вуза и дать конкретное дело. Тем более, у него уже была личная благодарность от самого председателя ОГПУ – за поимку белогвардейца-террориста, который из Польши пробрался в Москву для покушения на кого-то из руководства страны. Кажется, на наркомздрава Семашко. Тогда слушателей освободили на неделю от занятий, дали фотокарточки этого савинковца. И потребовали шататься по Москве, ездить в трамваях. Искать и найти. Слушателю Фабрикову повезло: в трамвае между Садовой и Зацепом встретил он того савинковца. Точнее, гражданина, весьма похожего на такового.

 Помню хорошо его рассказ об этой ситуации. Он знал, что тот вооружен и терять ему нечего. На площадке стоял милицейский. И дядя Лёня решил привлечь его внимание: стал хамить кондукторше и даже шарпанул её чувствительно. – прямо над сиденьем, где расположился подозреваемый. Каковой же наблюдал за скандалом с живейшим любопытством. Когда прибежал с площадки милиционер, дядя Лёня ловко схватил убийцу за руки и обьявил о своей истинной миссии. Кондукторша отогнула лацкан его московки – там был соответствующий жетон. Задержанного аккуратно доставили на Лубянку. Более они не виделись. Благодарность руководства подтвердила правильность решения. Но на мой вопрос о том, могла ли тогда выйти ошибка (с учётом качества розданных чекистам фотокарточек и горячечности времени) дядя Лёня просто пожимал плечами. Всё, мол, быть могло. Во всяком случае, тот террорист признался.

 Почему – «Дядя»? Ну, тут причина проста. Проще не бывает. Сказано же, в середине двадцатых Леонид Фабрикант женился на старшей сестре моей матери. То есть, на моей тётке. И стал моим дядей задолго до послевоенного моего рождения. К несчастью, я слишком поздно ощутил тот интерес, который уже лет сорок с гаком заставляет тратить жизнь на подобную литературу. Но кое-что я, всё-таки, из памяти стариков успел извлечь. А в их числе были и старые чекисты – с разными, конечно же, судьбами.

 Да, некогда поработали они неплохо и в Воронеже. Товарищ Дукельский получил мандат чрезвычайного комиссара ОГПУ, с каковым и отправился в центр Воронежского края. Куда, по одной версии сразу увёз, по другой – со временем выписал Леонида Фабриканта. С его помощью и при посредстве ряда других товарищей и чудесного своего мандата он наладил дело. Столица Страны Труда была весьма довольна воронежскими делами. И Сэмэн довольно быстро отозван был в златоглавую. Где, в полнейшем соответствии со своеобразием эпохи развёрнутого строительства социализма, получил неожиданное назначение.

 Поскольку важнейшим из всех искусств провозглашено было кино, то доверить такую цацу могли только чекисту. Незабываемо для передового отряла нашей творческой интеллигенции, товарищ Дукельский гнул линию партии в наскоро советизированном кинематографе. Да так, что мало кто из выдающихся московских киношников в мемуарах не восклицает: «Семёёёён Семёёёёныч!». С другой стороны, его личное знакомство со Сталиным заставляло киноинтеллигенцию держать свои фиги глубоко в карманах. Краса и гордость отечественного синема стояла у него на ковре, разводя носки обуви на ширину ружейного приклада и вытянув руки по швам. Без надежды на приглашение присесть. Ели глазами начальство, как пехтура на смотре. И не без пользы для себя.

 Собственно, это назначение не было беспрецедентным: в реестре директоров «Мосфильма» история числит и Елену Соколовскую. Ту самую, приятельницу Жанны Лябурб и организатора нелегальной «Иностранной коллегии» в Одессе. Она – с инструкциями Лубянки – вела, как говорится, работу в одесском подполье и тоже хорошо знала моих предков. Ей принадлежит ставшая крылатой шифровка Ленину – «Пришлите деньги, в Одессе бесплатно революция не делается». Жанна и многие другие подпольщики погибли. А Елена Соколовская была, в конце концов, брошена на культуру и искусство кино. Её кресло директора «Мосфильма» тогда ещё хранило тепло Сэмэна.

 Виктор Шкловский на полном серьёзе вспоминал, как – по вызову киношефа Союза ССР — свой сценарий «Минин и Пожарский» аккуратненько положил на стол самому Дукельскому. Собственно, это был исторический роман, который Виктор Борисович перевёл на киноязык. Но его-то товарищ Дукельский сразу же усадил в кресло. От волнения автор не очень вслушивался в его гортанные слова об… Нет-нет, не о высоких литературно-художественных качествах произведения. В это товарищ Дукельский никогда не вдавался. Ибо инструментом творческого анализа не владел. Но слова «Товарищ Сталин» заставили В.Б. Шкловского взять себя в руки и сосредоточиться. Оказывается, вождь буквально на днях поставил перед руководителями искусства задачу популяризации исторических параллелей. Так что киношеф говорил об актуальности, о нюансах древних отношений между русскими, немцами и поляками. И что он немедленно сообщит о сценарии «Минин и Пожарский» лично товарищу Сталину.

 Знатоки той эпохи легко поймут, что началось в душе Виктора Борисовича в прилегающие часы и дни. Но Сэмэн слов на ветер не бросал. В сохранившейся сопроводиловке Дукельский писал, что направляет этот материал генсеку в плане последних указаний и «В виду особого идейного значения данной кинокартины…». И генеральный секретарь украсил сей документ, ставший историческим уже по другой причине, собственноручной резолюцией: «Тов. Молотов. Следовало бы обязательно посмотреть. Вышло не плохо. И. Сталин». Резолюция В. Молотова не замедлила, конечно, себя ждать: «Не плохая вещь». (Так – в обоих оригиналах: «Не» отдельно. К.К.)

 Того было и довольно для того, чтобы сценарий был запущен в работу. Между прочим, фильм сняли В. Пудовкин и М. Доллер. Дело и впрямь совпало с мимолётной, но тревожной тенденцией Польши к союзу с Германией. Естественно, против СССР. Тенденция эта особого развития не имела. Чего нельзя сказать о фильме, принесшем автору и режиссёрам Сталинскую премию. Словом, в конце концов, данный авторский коллектив не имел оснований считать Семёнсемёныча типом никудышним. Наоборот…

(Продолжение следует…)

Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua