Так назвал Аркадия Львова классик еврейской литературы на идише Исаак Башевис Зингер. Этого писателя я не знала – на территории Союза его не публиковали. Зато писателя Львова знала отлично, хотя его тоже там и тогда не публиковали. Молодой Львов, долговязый, со светло-рыжей шевелюрой, учитель истории с высшим образованием, учил детей одной из одесских школ столярному делу, к истории его не подпускали. И подрабатывал внештатно литературным консультантом в молодежной газете, где я заведовала отделом вузов и школ по возвращении в Одессу после 15 сибирских лет (эвакуация, университет, отработка диплома по назначению).
У него обычно не хватало терпения слушать, он стремился выговориться, и если увяжется проводить тебя к дому, будет говорить громко, размахивая руками, оттесняя тебя с тротуара на проезжую часть улицы, от вас станут шарахаться люди и собаки. Словом, еще один городской сумасшедший. Особенный, одесский.
Однако Аркадий Львов был писателем. Особенным, одесским. Это признавали в Москве: его опекал Валентин Катаев, за него хлопотал Константин Симонов. Но члены одесского отделения союза письменников никак не желали подписать нужную для Киева бумагу, чтобы Аркадия Львовича приняли в республиканский союз писателей. Катаев, Симонов и Борис Полевой были «за», а Юрий Трусов, Владимир Лясковский и Юрий Усыченко «против» (ты, читатель, этих имен не знаешь – и не надо). И получилось, что нашего Львова раньше приняли в писатели в Москве, чем в Одессе. Однако продолжали не издавать.
Ибо наши местные письменники сгоношили донос в партийные органы, откуда их письмо попало в более строгие органы: мол, Львов, он же Бинштейн, является в Одессе главой подпольного сионистского клуба «Бабель», центр которого находится в Варшаве. Из какой задницы эти ноги растут Аркадий понял много лет спустя, когда узнал, что клуб польских писателей помещается на улице Bаbilon, т.е. Вавилонской. Анекдот! Однако в ведомстве на три буквы сделали серьезное лицо. Глава его, генерал А.И. Куварзин, подвел итог после нескольких бесед с писателем: «Эстетически вы талантливы, но граждански нас не устраиваете. Ваши книги – еврейские книги. Смотрите, как бы не застрять». А другой одесский генерал, В.Т. Буланенков, возглавлявший областную милицию, страстный библиофил, выразился без обиняков: «Выезжай скорее, не то посадят». Зла на одесских генералов писатель не держал: вовремя предупредили. Он исповедовал оптимистичное убеждение: «Всюду есть люди».
Львов улетел 22 июня 1976 года. С собой разрешили взять только то, что было опубликовано. Основной текст первой книги романа «Двор», около 2000 страниц в виде микрофильма писателю удалось спрятать в сапожных щетках. Рукопись второй книги вывез Владимир Войнович. Разумеется, он что-то пытался перевезти в машинописном виде, но ретивый таможенник взял стопку листов и по одному стал со смехом бросать на пол, под ноги. Тут к нему подбежал коллега и резко остановил со словами: «Ты что же себе позволяешь! Человеческие мозги ведь разбрасываешь…». Да, всюду есть люди…
Аркадий Львович Бинштейн (Львов – его писательский псевдоним) родился в Одессе 9 марта 1927 года, в Авчинниковском переулке (сейчас переулок Нечипоренко), 14. А недавно рядом с этой датой появилась в интернете вторая: 2 ноября 2020 г. Да, через черточку: ушел. И во дворе дома появился памятник писателю, чье главное произведение, принесшее ему мировую известность, так и называется: «Двор». Этот типичный старый одесский двор, можно сказать, сделал из рыжего еврейского мальчика писателя.
Знаешь ли ты, читатель, что такое «мурал»? Я только сейчас узнала: это особое граффити, настенная роспись-памятник, посвященная конкретному лицу. Так вот, известная одесская художница и певица Леся Верба, дочь капитана, расписала город этими своими памятниками. Она написала недавно мурал памяти нашего земляка Владимира (Зеэва) Жаботинского. А вслед за тем – памяти Аркадия Львова в его дворе в Авчинниковском переулке, 14. Там нет подходящей стены, сложили и оштукатурили невысокое панно на металлической подставке. Этой работой Леся оставила память родному городу и о себе: мурал Львова стал для нее последним в Одессе. Закончив его, художница улетела за Океан.
Приведу эпизод из детства мальчика Аркаши, который писатель вспоминает в своем романе: «Во дворе размещались конюшни горпромторга, в которых царили биндюжники. Они говорили со своими «коньми» (именно так выражались) на идиш. Одного из них, Шлоймо Баренгауза, считаю своим учителем. Я спрашиваю его:
— А что, лошади понимают на идиш?
— Если бы ты так понимал по-русски, как они на идиш, — ответствовал Шлоймо, то был бы второй Карл Маркс.
И добавил:
— Ты живешь в счастливом городе. Ты смотришь утром в окно. И что ты видишь?
— Купола Успенской церкви, — ответил я.
— А солнце ты видишь?
— Вижу.
— Так что тебе еще надо? А три минуты отсюда пешком – синагога.
Возможно, одесситы из молодых не знают, что у писателя Львова есть перед их городом значительная топографическая заслуга. В начале 70-х партийное начальство Одессы вознамерилось убрать с Приморского бульвара любимца города во все времена – нашего Дюка, герцога Ришелье, а на его постамент поставить памятник Суворову. Аркадий тогда взял на себя деликатную миссию полпреда одесситов в Москве. Первым делом бросился к своему покровителю Симонову. Тот посоветовал пообщаться с авторитетными специалистами из Академии наук СССР и организовал убедительное письмо в «Неделю». Удалось доказать, что Суворов во время основания Одессы был занят подавлением Польского восстания. А памятник герцогу Ришелье охраняется законом, так решил Комитет по геодезии и картографии Союза ССР.
Как только началась перестройка, и Аркадий Львович стал «въездным», он зачастил в Одессу. И в Москву тоже. Ему все на родине было интересно. Он порывался поговорить с Горбачевым, в чем пыталась ему помочь моя приятельница Галя Семенова, бывшая сотрудница одесской молодежки, сделавшая ослепительную карьеру редактора всесоюзного журнала «Крестьянка», а затем и секретаря последнего ЦК КПСС по идеологии. Однако осуществить это намерение писателю удалось, лишь когда Горбачев был уже не у дел, и разговор тот получился «ни о чем».
Ко мне он явился весной 1994-го, когда я уже сидела на чемодане, упаковав багаж: 40 кг в самолет, а главное – пишущую машинку и тубус с картинами одесских художников. Но холодильник с кое-чем выпить и закусить оставался в доме до конца моего там обитания. Аркадий не скрывал недоумения: как можно добровольно покинуть Одессу? Да еще в такое время, когда все становится можно? Не отговаривал. Только сказал скептически: «Думаете, там у вас тоже будет икра на столе?». О кошерности мы тогда не знали, имелся в виду мой пенсионный возраст и рабочий язык…
Летом 2007 года я отправила по интернету два письма бывшим землякам: поэту Юре Михайлику в Австралию и Аркадию Львову в США, предлагая виртуальный диалог «за жизнь». Михайлик стразу отозвался, у нас пошла активная переписка, отрывки которой были опубликованы в одной из русских газет. Аркадий же Львович не ответил. Я обиделась. Выходит, став знаменитым, автор опубликованных к тому времени трех книг «Двора» и нескольких сборников рассказов, а также «говорящая голова», чье слово много лет звучит по-русски и по-украински в «голосах», не счел нужным возобновить общение…
А год спустя летом я прилетела на месяц в Одессу: коллега и приятельница Люда Гипфрих заказала отдых у моря. Это было нечто ужасное – бывший заводской профилакторий приспособленный под санаторий. Два 4-местных лифта на 8-этажное здание, у которых всегда собирается очередь. В столовой висит на стене меню на весь год, а то и на многие годы; я бы его увезла с собой, если бы оно не было таким большим и тяжелым – в раме, под стеклом.
И вот, во время прогулки по Французскому бульвару (при мне он был Пролетарским) у Люды зазвонил мобильник. Кто говорит? Львов! Он в Одессе, и я слышу его голос. Спрашивает, не знает ли Людмила израильского телефона Беллы Кердман. Перехватываю «трубу» и кричу, что я тоже здесь, в Одессе. И сразу выкладываю упрек: почему не ответил на мое электронное письмо? Получаю ответный упрек: «Но вы же не указали номер своего телефона!». Оказывается, наш современный Бабель не знает даже подхода к компьютеру, письмо мое ему кто-то прочитал. Он продолжает писать на старенькой машинке. «Башевис Зингер карандашом писал. В Нью Йорке!», — парирует Аркадий при встрече, которая состоялась на следующий день у нас в номере.
Он приехал с женой Диной Левиной, насколько я знаю, третьей. Не помню, то ли «у них с собой было», то ли у нас, но бутылка на столе стояла. Писатель подарил нам с Людой шеститомник своих произведений, изданный в 2000 году в Одессе. Один на двоих, больше у него не было. Я взяла себе лишь 5-й том, с литературными портретами Мандельштама, Багрицкого, Катаева и др. И с автографом: «В память о неповторимых, о волшебных днях, когда мы были молодые». Остальное досталось Люде.
Гости пробыли с нами часа 4. Аркадий похвалился литературным открытием: текстологический анализ поэмы «Лука Мудищев» убеждает, что автор ее никак не Барков, а Толстой Алексей Константинович! К великому сожалению, кассету, где эту поэму читает Качалов, у него отняли таможенники. Однако у нашего гостя прекрасная память, и, подражая Качалову, он стал читать «Луку». Мы с Людой пытались его утихомирить: непристойный текст звучал слишком громко. А Дина, жена, смеялась – в своей программе на TV Львов может себе и не то позволить, даже спеть и сплясать!
Аркадий Львов смолоду был перфекционистом и экстремалом. Бывало, заплывет в море часа на четыре, а весь пляж сходит с ума, уставившись в горизонт. Он проделывал то же до преклонных лет у океана. Был потрясающе работоспособным: на момент нашей встречи Львову исполнилось 80 лет, из которых 30 было прожито в Америке. И за годы эмиграции он выпустил 8 тысяч передач на радио «Свобода», а это 20 тысяч страниц текста, и 500 авторских телепередач. И счет продолжался… И продолжалось писание текста «Двора». Уже распрощавшись с нами, Аркадий Львович обернулся и, придерживая дверь, с серьезным лицом сказал: «Да, самое главное запишите. Я набегал в Одессе и Нью Йорке более десяти тысяч километров».
Говорил он всегда много и интересно – заслушаешься! Однако брутальных слов при женщинах я за ним прежде не замечала. А вот Львов-американец чуть не каждому мужскому имени придавал характеристику «мудак» или «поц», причем, с разными эмоциональными оттенками, от презрительного до вполне уважительного и даже нежного. Может, это ностальгия у человека так сказывалась?
Интересно было узнать, что А.Л. неоднократно посещал резиденцию Любавического Ребе в Нью-Йорке. И что в течение восьми лет вел просветительскую программу по иудаизму на радио «Свобода». Да много чего интересного можно было узнать в беседе с Аркадием Львовичем! Он, будучи в убеждении, что говорить следует с каждым, с кем удается, имел беседу с Прохановым, которого красиво «отбрил»…
Уходят, считай, ушли за короткое время одесситы, делавшие городу международное имя. Нет поэта и писателя Ефима Ярошевского. Не стало профессора-криогенщика Александра Дорошенко, ставшего писателем после 60-ти и создавшего несколько прекрасных книг о своем Городе (только так, с большой буквы). И Миши Жванецкого, который, казалось, всегда будет, последнего из незабвенной тройки Ильченко, Карцев (Кац), Жванецкий, больше нет. Даже относительно молодой, незнакомый мне автор рассказов «Рыжий город» Георгий Голубенко, которому прочили громкую славу, ушел в 67 лет. А теперь вот не стало последнего Бабеля.
Будет ли в «рыжем городе» последний Львов? У меня нет ответа.
Белла Кердман
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua