Читать первую часть
13. НИКОЛАЙ, ОН ЖЕ ВАНЯ-МАЛЕНЬКИЙ…
Из письма начальника подпольной партийной контрразведки И. Э. Южного-Горенюка автору этих строк в семидесятые годы:
«Первая моя встреча с Николаем произошла в начале декабря 1918 года. В Одессу он приехал ещё в ноябре; мне было поручено подготовить ряд необходимых документов для его жизни в Одессе, для чего я получил его паспорт — на имя купца 2-ой гильдии Ивана Фёдоровича Ласточкина. Чуть раньше прибыли Сергей (Иван Евдокимович Клименко) и Елена (Софья Ивановна Соколовская). Они тоже были делегатами II-го съезда украинских большевиков в Москве, беседовали с Лениным —еще не оправившимся от ранений. Так возникла их командировка на юг, к морю. Буквально за два дня до нашей встречи я вышел из тюрьмы. Как говорится, недолго музыка играла — ушли австрийцы, пришли французы и англичане, привели белых. Нужно было решать вопрос о дальнейшем.
Иногда Николая (Ивана Фёдоровича), в отличие от Сергея (Ивана Евдокимовича) называли ещё и «Ваня Маленький». Николай и впрямь был ниже среднего роста. Плечистый, очень сильный, с несколько монголоидным лицом, без бороды и усов. «Актёрская моя физия!» — смеялся он. Хотя более походил на квалифицированного рабочего или купца. Вообще сразу было ясно, что он умён и артистичен. Ртуть и непоседа. Сергея, положим, тоже нельзя было назвать Большим, он был среднего роста, но выше Николая. Бросались в глаза его правильное телосложение, спокойный взгляд серых глаз. Размеренная речь. Очень сдержан в движениях. На встрече с этой руководящей тройкой я получил своеобразное повышение — возглавил областную партразведку. Напомню: до немецкой отсидки я работал в городском звене. Моему предшественнику Северному чудом удалось по себе становилась чрезвычайно рискованной. Мы довольно быстро почувствовали разницу между австро-немецким «департаментом» и их англо-французскими и белыми коллегами. Мужчины это были, как говорится, вполне серьёзные. Мы уже зналиот своей агентуры у белых, что в работу активно включился сам Рейли…»
14. И ШПИОНЫ НЕ БЕССМЕРТНЫ…
Завершим справку о незаурядном нашем земляке: «После разоблачения заговора Локкарта и убийства Кроми Рейли бежал через Петроград — Кронштадт — Ревель в Англию, где стал консультантом Уинстона Черчилля по русским вопросам. И возглавил организацию борьбы с советской властью. С декабря 1918 года — опять в России, в белом Екатеринодаре — офицером связи союзной миссии в ставке главкома ВСЮР Деникина. В 1919 году – в Крыму и Кавказе, с 13 февраля по 3 апреля 1919года — в родной Одессе анонимно публикует в белогвардейской газете «Призыв» автобиографию с описанием своей борьбы против большевизма. Сдаёт белой контрразведке трёх чекистов, с которыми встречался в Советской России. Эвакуируется с французами в Константинополь, где работает в британском комиссариате. В мае 1919 года – его доклад правительству в Лондон, участвует в Парижской мирной конференции. В 1921 он был вынужден продать на нью-йоркском аукционе большую коллекцию вещей Наполеона, за которую получил около 100 000 долларов. Сходится с Борисом Савинковым — осенью 1920 года участвует в действиях в Белоруссии армии Булак-Булаховича. Мастер конспирации, он умудрился в камере вести дневник, странички прятал в щелях между камнями. Опубликован в Англии в 2000 году. Дневник не подтверждает данные допросов, что может свидетельствовать об «игре» Рейли со следователями. Расстрелян 5 ноября 1925 в лесу в Сокольниках».
И всего-то несколько встреч было у меня с И. Э. Южным — обычно летом он навещал одесскую свою родню, жил на улице Малиновского. Изумительный старик, худощавый и очень крепкий, с юным весёлым взглядом и пышным серебряным чубом, он смотрел всегда прямо в глаза, говорил спокойно, вдумчиво и веско. Сохранившиеся в журналистском моём блокноте краткие, тезисные записи едва ли передают личное восприятие собеседника, который был для меня, прежде всего, живым носителем правды о революции и гражданской войне. И просто, без надоевшего всем уже тогда липового пафоса и анилиновой подкраски. Он просто рассказывал. То же — его письма…
«Да, так сложилось, что мне довелось работать с этими людьми в одесском подполье 1918—919 годов, при белых и интервентах — с Николаем, Сергеем, Еленой, Павлом (П. И. Онищенко. —КК) и другими. Назначение я получил уже тогда, когда Одесса была занята. При эвакуации я был определён для нелегальной работы несколько иного плана. А уже после, когда все, кому нужно, ушли и все, кому надо, остались, на конспиративной встрече принял я дела у Северного. Николай первым делом поставил задачу —выяснить, что известно гетманцам о подполье. Наша агентура имелась в управлении одесского коменданта, в ряде штабов и во флотской гидрографии. Да и сам Николай активно и остроумно участвовал в решении задачи: как купец второй гильдии Ласточкин, он запросил украинскую контрразведку о том, насколько надёжно положение и может ли рисковать капиталом. В смысле инвестиций. Вскоре он получил, разумеется — не вполне бесплатно, — обширную закрытую информацию об относительной стабильности ситуации в городе, готовности ликвидировать остатки подполья и даже рекомендацию наиболее надёжного вложения денег…».
Руководство подполья, конечно, не страдало излишней доверчивостью к подобным источникам. Тем более, вскоре гетманскую варту сменила петлюровская. А горизонт, как сказано, затмили дымы военных судов, в виду которых магическое слово «десант» зашуршало от Пересыпи до Дерибасовской и Ришельевской. На мои почтовые расспросы о разведработе в Одессе того периода И. Э. Южный-Горенюк сообщал письмом 30 октября 1974 года:
«Имейте в виду, что в разных документах одни и те же люди и звенья нашего подполья по сей день называются по-разному. Николай, скажем, числится то секретарём подпольного обкома, то председателем. И бывает – членом губкома. Иногда документы и воспоминания наделяют этими званиями Яна Гамарника. Вы встретите, вероятно, и «Коллегию иностранной пропаганды», и «Иностранную коллегию», «Иностранный отдел военной организации губревкома» и др. Стандартизации тогда не придавали особого значения. Потому что много действовали практически, шла сплошная импровизация, опыт обретали попутно и постоянно рисковали. Было не до мелочей. На длительные заседания и детальные дискуссии не было ни времени, ни места. Подполье принимало дерзкие решения — например, о работе среди офицеров Добрармии. Эта наша работа менее известна сегодня, чем пропаганда среди иностранных военнослужащих. А она была много интенсивнее, сложнее и опаснее…».
15. Не в белых перчатках…
Ветеран разведки поведал мне тогда о своеобразных направлениях его деятельности по разложению во вражеском стане. Официально утверждённая в последствии, априорно-исключительная высокая моральность какой бы то ни было борьбы под большевистским знаменем принуждала десятки лет советских историков опускать некоторые… Ну, скажем так, экзотические моменты. На деле (война есть война), все средства шли в ход. Советским подпольем среди белых служащих и офицерства всемерно провоцировались повально-поголовные пьянство, азартные игры, взяточничество, вообще коррупция, хищение военного имущества. И прочий вульгарнейший разврат. Вплоть до содержания на партийные деньги публичного дома недалеко от Дерибасовской, в Красном переулке (так называемом по цвету фонаря на фасаде). Кстати, весьма приличное заведение – ну, поскольку это прилагательное в роли определения вообще подходит к борделю. Дороговато сие обходилось революции, но было очень эффективной явочной квартирой. И персонал систематически снабжал подполье секретной информацией непосредственно от клиентов. Бесценность этой информации определялась социальным уровнем клиентуры и ее компетентностью: это были генералы, полковники, вообще и главным образом старшие офицеры. Младший комсостав, юнкеришки и кадетишки сопливые ходили в заведение за углом в «Зеленый попугай» – материально более доступное.
Когда связник Ласточкина с Москвой и хранительница значительных партийных сумм, красавица Елена Соколовская замечала истощении подпльной казны, шифровано запрашивала у Кремля дополнительные суммы. И тоже не малые. Конечно, в посланиях этих ничего не говорилось о валютоёмкости «Красного фонаря» в одноименном переулке Одессы. И в официальных изданиях истории революции, интервенции, гражданской войны здесь, на Юго-Западе (например, «Красный флаг над Одессой» Коновалова или сборник «В двух подпольях», в сценарии кинофильмов «Эскадра уходит на Запад» Колтунова, «Опасные гастроли» Мелкумова др. о борделе ничего не сказано).
В позднейших, парижских, воспоминаниях тогдашнего главковерха ВСЮР (Всеми Вооруженными Силами Юга России) А.И. Деникина читаем: «Не только в народе, но и в обществе находили лёгкий сбыт расхищаемые запасы обмундирования новороссийской базы и армейских складов. Спекуляция у нас достигла размеров необычайных, захватывая в свой порочный круг людей самых разнообразных кругов, партий и профессий: кооператора, социал-демократа, офицера, даму общества, художника и лидераполитической организации… Я провёл… «Временный закон обуголовной ответственности за спекуляцию», каравший виновныхсмертной казнью и конфискацией имущества. И что же? Бесполезно: попадалась лишь мелкая сошка, на которую не стоило опускать карающий меч правосудия…».
…Ну, как тут удержаться от междометий!Сто лет назад — а как свежо! Антон Иванович до конца дней своих сохранил убеждённость:всё дело тогда, в девятнадцатом-двадцатом, вытекало из объективной обстановки, порождавшей такую порочность. Он акцентировал наоригинальности ситуации, сложившейся в результате первой мировой — грубость и алчность союзников, на радостях победынабросившихся на поверженную Германию и не умеющих трезво-разумно договориться в отношении дальнейшего. Генерал упрекалангличан и французов в неуместной торговле (как, дескать, и кто из нихдолжен поддерживать Белый Орден), в капризах требований наступления на фронтах, когда они не созрели; обращал внимание союзничков на поставку русскимармиям тухлой солонины и плохих сапог, оставшихся от первой мировойвойны. Срыв снабжения оружием, боеприпасами и ГСМ в моментразвёрнутого наступления на Москву. Он ясно видел разлагающие факторы такой обстановки. Но ему и в голову не приходил момент субъективный, целенаправленные и, как видим, весьма эффективные действия революционного подполья по разложению войск неприятеля.
Вопрос о нравственном аспекте такой работы Лубянкой и Кремлём не рассматривался. Ведь и само название секретнейшего плана мероприятий подчёркивало: «по разложению…». Поди-попробуй, разлагай исключительно моральными средствами. Само собой, подполье подбиралось и к вражеской
контрразведке. И что характерно — эти операции планировались и проводились не только с невероятной дерзостью и отвагой, но и с чисто одесским юмором. В результате локомоций Южного-Горенюка и его людей, генерал Деникин уже просто ворчал: «В одесской контрразведке подвизался в тёмных делах какой-то чин, именовавшийся моим родственником и приобретший, таким образом, служебный иммунитет. Такую же роль играла на черноморских курортах какая-то дама, назвавшаяся моей сестрой. Во время переезда по Азовскому морю одна неизвестная мне особа, предполагая скорое разрешение от бремени, принудила капитана большого пассажирского парохода изменить маршрут, назвавшись моей племянницей…».
16 МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖ…
Такая характеристика Одессы, между прочим, была в ходу уже и в те времена. И распространялась она не только одесскими урбанистами-шовинистами: с начала Октября-17 сюда слетались из голодных Москвы, Питера и прочих полисов бывшей Российской империи те, кто знал Париж не понаслышке. Там живали-с. Видели-с. Помнили-с. И, хотя и довольно долго надеялись вернуться в старую и новую столицы единой и неделимой, всё же из сытой белой Одессы поглядывали и туда-с, на Запад.
Да, но что же – Орлов? Как же он? Парижские тенденции нашего города в описываемое времячко подтверждало и революционное подполье, изготовляя и распространяя здесь нелегальную литературу… на французском языке. О чём автор вас уже информировал. Знающий несколько языков, Орлов с большим интересом и вниманием следил за этими СМИ, тщательно собирал, изучал их — с помощью своего аппарата.
Впрочем, ходили по рукам газеты и листовки и на польском, греческом и английском языках. Тема сводилась к разоблачению истинных целей интервенции, идея – пусть иностранные военные возвращаются домой и не суют свои носы в не свои дела. Едва ли шолоховский Григорий Пантелеевич Мелехов читал эти одесские художества. Но как похоже его, уже в чине сотника, пьяное бормотание офицеру, прикомандированному британской военной миссией к командованию Всевеликим Донским казачьим войском с высокой целью спасения русской культуры от жидо-большивиков. Вот что я тебе скажу, гудел он в усы, езжай-ка ты к себе домой. И в наши дела не лезь. А то тебе тут накостыляють. Вполне возможно, что автор «Тихого Дона», писатель с исторической хваткой, был знаком по серьезным источникам с предбегственной ситуацией здесь, на Юго-Западе. Ведь если вы помните, хороший читатель мой, сотник Мелехов с другими донцами драпал именно сюда от Фрунзе. Они были прижаты к Черному морю в Одессе в феврале-20, в Новороссийске или Севастополе в ноябре-20. И англичане не взяли их на корабли в Турцию. С причала глядя на последний уходящий пароход, ворчал в усы: «Пока воевали – были нужны. А теперь…».
…С позиции орловского учреждения такие СМИ подполья не означали ничего, окромя идеологической диверсии. В борьбе с ней объединяли свои усилия в Одессе и русская и французская контрразведки. Что на деле не столько усиливало эффективность работы, сколько запутывала ее. А вообще, нужно заметить, сама атмосфера в богоспасаемом нашем городе была более, чем своеобразной.
17. Пёстрая картина…
Ситуацию ярко и подозрительно точно описал ваш хороший знакомый – тот самый будущий классик советского социалистического реализма, депутат Верховного совета СССР и лауреат трех Сталинской премий первой степени, а тогда – граф и ведущий сотрудник белогвардейского ОСВАГа – А.Н. Толстой в своем «Ибикусе»: «Что за чудо – Дерибасовская улица в четыре часа дня, когда с моря дует влажный мартовский ветер! На Дерибасовской в этот час вы встретите всю Россию в уменьшенном, конечном виде… На Дерибасовской гуляют настоящие царские генералы. Какое наслаждение глядеть, как мартовское солнце горит на золотых погонах, как лихие юнкера, подхватив под козырек, столбами врастают в землю.
Встретите также на Дерибасовской рослых английских моряков с розовыми щеками – идут, держась за руки, будто в фойе театра, в антракте забавнейшей пьесы. Или с хохотом проталкиваются сквозь толпу французские матросы в синих фуфайках, в шапочках с помпонами.
Если вас одолело сомнение (верно ли, не мишура ли вся эта разодетая шумная Дерибасовская! Действительно ли это измайловский марш вырывается из открытых дверей ресторана?) Прочно ли здесь укрепилась белая Россия на последнем клочке берега?
Если душа ваша раздвоилась и заскулила, сверните скорее на Екатерининскую, дойдите до набережной, станьте у подножья герцога Ришелье, какой великолепный и успокаивающий вид. Бронзовый герцог в римской тоге приветливым и важным жестом указывает на широкий, покрытый мглою порт. Вдали – подозрительные пески Пересыпи, направо – длинная стрела мола. А за ним на открытом рейде лежат серыми утюгами французские дредноуты. «Милости просим!» – как бы говорит герцог Ришелье, которому в свое время, лет 125 назад, точно так же пришлось уходить с небольшим чемоданом из Парижа, от призрака гильотины на площади Революции»
Каков Толстой – Алексей Николаевич! Но мы и к нему еще вернемся. И не только потому, что советский сей граф описывал интересующую нас Одессу в интересующее же нас время непосредственно с натуры, так как сам пережил его – вплоть до бегства с белыми за границу — именно здесь. И именно в доме № 3 на улице Пироговской. А ежели совсем уже точно: квартира 95. Уверен, ее нынешние обитатели об этом даже не догадываются. И горя не знают. Почему-то им недоступен тот факт, что и во всех изданиях ПСС экс-графа, и в отдельно изданном двухтомнике «Переписка А. Н. Толстого» – помещены всего только два его письма из Одессы: писателю Андрею Соболю и издателю Абраму Дерману. Под каждым из писем точно указан адрес отправителя. Эта самая Одесса, эта самая Пироговская, эти самые дом и квартира. И жил он здесь с воспетой весны-18 по весну-19. Как говорится, до Парижа. Оно конечно, писем его из Одессы было намного больше. Но московские издатели в 1989 году допустили простых смертных читателей только до этих двух идеологически невинных записок. В которых, заметим, ни слова о причинах его переезда в Одессу, о полыхающей гражданской войне, интервенции. О его самоотверженной работе в ОСВАГе (что-то вроде белого ТАСС и Юго-Западного РАТАУ) отчаянного антисоветского тона. И уж, конечно, ни гу-гу о теснейшем знакомстве с Орловым – именно в то время главным контрразведчиком белой Одессы. Обстановочка…
18. Содомский город…
Собственно говоря, одесское своеобразие с самого рождения города и по наши развесёлые дни еще и в том, что само явление «коренные одесситы» всегда было и есть небесспорным. Довольно долго жила здесь, среди прочих, и таковая притча: еще до Империалистической войны, приезжий купец третьей гильдии некто Гостюхин, возвращаясь в сумерки с Биржи, в коридоре гостиницы столкнулся лицом к лицу с жуткой старухой, похожей на бабу Ягу. Страшно испугался, сбил ее с ног и сам сел на пол. А восстанавливая статус-кво, не обнаружил ни старухи, ни толщенного своего бумажника. После чего долго бился в истерике, отчаянно крестился и называл Одессу содомским городом, где живут чертуганы.
Накаркал? Во всяком случае, если в 1918-м и можно было кого-то здесь назвать коренным одесситом, то не без колебаний. Впрочем, и в 19-м веке один весьма наблюдательный господин, тоже писатель, заметил о нашей пальмире:
«…Там все Европой дышит, веет,
Все блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали».
Картина! Если верить графу Толстому, сей калейдоскоп крутился и далее. Рябоватым город был завсегда. Рябил. А еще зимой-18 в Одессе высадились французы. Их только тут и не хватало. По-разному историческая публицистика объясняла горячий интерес марсельезников к здешним делам. Романтики толковали о быстром стремлении Европы защитить великую русскую культуру. Профессионалы сходились на бескорыстном желании Антанты – все же получить рассейские долги с процентами за первую мировую. Что было возможно лишь при победе белого дела. А счётчик с лета 1914 года суммы накручивал солидные. Речь, во всяком случае, шла не столько о прибытии иностранных культурных миссий, сколько о тех самых серых утюгах дредноутов на рейде, о пехоте-артиллерии-кавалерии и контрразведывательных службах союзников.
Даже в свистопляске одесского восемнадцатого года Орлов не раз мысленно возвращался к истокам случившегося. С начала Великой Войны (именно так её называли русские и союзники), отечественный, европейский и новосветский обыватель вложил в дело боооольшие свои тысячи. Правительства воюющих плечом к плечу стран договорились – разобьём немчуру-австрияк-итальянцев и разных прочих шведов, получим с них репарации – рассчитаемся. Всё шло, как по маслу. И верные союзническому долгу, рассейские бригады и дивизии за ценой не постояли. И даже отгружались океанскими пароходами во Францию. Где засыпались цветами при торжественном марше и гранатами-снарядами на полях сражений. «Longue vie! Corps expéditionnaire russe !» — в дни прибытия военизированных наскоро орловских и курских мужиков летело из каждого парижского оконца. Этих орлов-соколов теперь встречали в Париже не так, как казаков атамана Платова в 1814 году.
Орлов вспоминал, как тогда ежеутренне на его служебный стол ложились сводки «ДСП»: Экспедиционные войска российской императорской армии набиваются в океанские пароходы; четыре отдельные особые пехотные бригады (двухполкового состава каждая). Общая численность — 750 офицеров, 45 000 унтеров и солдат. Все в целости и сохранности прибыли за 1916 год во Францию. Первая и Третья особые пехотные бригады после прохождения торжественным маршем по Парижу отправлены на позиции в Шампань. Вторая и Четвёртая перебрасывались на Салоникский рубеж, в Македонию. Позднее во Францию прибыли тем же путём артбригада и инженерно-сапёрный батальон.
Вроде бы многое тогда радовало орловское сердце. Наши полки совместно с французами и британцами держали фронт в Шампани и Арденнах. Под Реймсом они, что называется, грудью заслонили от немцев Париж. Но помнил наш герой и те смутные чувства, которые отравляли душу солдата. Что-то не радовало. Что-то предощущалось, Что-то надвигалось. Февраль-март-17…
19. Красная гвоздика в стакане… —
Господибожемой, царь отрёкся. Корона пала. Россия – демократическая республика! Ну, как есть – Франция. Кстати, о загранице: — ложились сводки на его стол: русский экспедиционный корпус за кордоном расформирован. Десятки тысяч затеяли бузу и оказались за лагерной проволокой – французской, колючей и надёжной. Закапёрщиков попросту расстреляли. Добровольно пожелавших продолжать войну за границей, свели в Русский Легион Чести. И в письме к Орлову его давний добрый старший друг, глава экс-имераторской военной миссии в Париже генерал Игнатьев просто и откровенно писал: на ход военных действий русский экскорпус не только не повлиял, но и основательно поспособствовал революционному движению во Франции. Увы, это было авантюрой. И авантюрой дорогостоящей…
Антанта и её биржи на мгновение растерялись. Что же будет? Но тревожная для западного буржуа – избирателя и налогоплательщика, — пауза мелькнула быстро: демократическое правительство экс-империи подтвердило преемственность политики: долги признаём, воюем до победного конца. По Паниковскому Ильфа и Петрова: заплатите за кефир, распилим гири – сочтёмся.
Оно вроде бы – и ничего. Подходяще. Даже русская военная миссия в Париже оставалась на своих местах. Тот же А.Н. Толстой так описывал исторический этот момент первом одного из миссионных офицеров. «Из любопытства я бегал на вокзал встречать представителя Временного правительства. Официально встречал его начальник военной миссии, граф Пахомин, огромный мужчина, не дававший спуска, — красавец и чудо-богатырь. Он стоял на перроне, перекинув через руку букет красных роз, и, — какой уж там спуск, — даже ко мне вдруг ринулся: «Ну, как, Александр Васильевич, счастливы, а? Дождались мы Красного солнышка!»
Личность, символически изображавшая Красное солнышко, вылезла в драповом пальто из вагона и оказалась помощником присяжного поверенного Кулышкиным, кругленьким и самоуверенным, в велосипедном картузе и в очках, вросших в жирные скулы. Граф Пахомин даже подался несколько назад, но оказалось, что подался для разбегу, и, загремев шпорами, вручил букет. С широкой русской улыбкой (как же русскому человеку не улыбаться в такие дни) изъяснил он обуревавшие в его лице чувства высших и низших воинских чинов и священную их радость. Комиссар строго глядел на него, задрав голову, так как был низкого роста, затем произнес речь: «Я счастлив на этих камнях Парижа, где впервые были провозглашены права человека, поздравить вас, гражданин граф Пахомин, с величайшим историческим событием: Россия свободна… Вы свободный гражданин свободной страны… В общем порыве нам остается дружно протянуть друг другу руки…»
Граф Пахомин зажмурился и, подняв саженные плечи, замотал щеками, изображая этим нахлынувшее на него чувство свободы. Затем он посадил комиссара в автомобиль и повез завтракать.
Ежедневно Эйфелева башня получала уверения в том, что русская революция верна и преданна, и исполнена священного порыва воевать до победного конца. Париж, наконец, успокоился. Начались банкеты. Комиссар Кулышкин тряхнул старинкой, помянул Дантона и Мирабо, доказал, «что у нас точка в точку, как было у вас». Насчет Дантона французы отмолчались, зато ужасно красиво говорили о священной верности и о том, что, конечно, теперь свободный русский мужичок широким жестом пошлет своих сынов умирать за свободу торговли на суше и на воде. Кулышкин сказал, что «пошлем непременно». Он носился с банкетов на фронт и в тыл к русским частям и всюду произносил речи.
Но жить все же было можно: жалованье платили, война продолжалась. Русских солдатиков, сдуру пожелавших кончать войну, французы иных расстреляли, других посадили за колючую проволоку. Я носил в петлице красную гвоздику и на службе ставил ее перед собой в стакан с водою».
_____________________________________________________
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua