Оно называлось Шаровкой – местечко Каменец-Подольской области, Ярмолинецкого района, где жила семья моей мамы: родители, братья и сестра, тетки со своими семьями, словом, родные и двоюродные. И хотя они с папой обретались уже в Одессе, рожать меня, а спустя три года и сестру, мама отправилась «домой», чтобы детей приняла не какая-то незнакомая ей докторша городского роддома, а шаровская «бубе» — повитуха, через руки которой проходило все новорожденное население местечка. К тому же, у бабушки своя корова, у дома порпаются свои куры, склевывая нужные им камешки и травинки, так что после родов бабушка Рейзя обеспечит нам с мамой должный уход.
Назвали меня именем второй бабушки, со стороны папы, погибшей в петлюровском погроме 1918 года. Тогда в городе Проскурове, откуда мой отец родом, была уничтожена казаками почти вся его семья. Остались в живых лишь он, подросток, бывший на тот момент вне дома, и самая младшая из детей, двухмесячная Ривка, которую лихой казак трижды проткнул штыком, но она выжила – не истекла кровью благодаря тугому свивальнику, как в те годы пеленали младенцев. Её удочерила тетка и вывезла в Палестину. (Моя статья об этом была в свое время опубликована в «НН»).
Старые открытки с видами города Проскуров (ныне Хмельницкий) на кон. 19 — нач. 20 века
В Шаровке я провела первые полгода жизни. А затем меня привозили туда на пару месяцев трехлетней, когда мама рожала мою сестру. Вскоре семья бабушки Рейзи перебралась в город Проскуров, и мы с мамой каждое лето стали ездить на месяц-полтора туда. В 1954-м году Проскурову дали имя завзятого антисемита гетмана Богдана Хмельницкого. Зачем это понадобилось советской власти, догадываюсь: ведь гетман увел Украину от шляхетской Польши и приблизил к Руси. А вот почему его так празднует сегодняшняя Украина – не совсем понимаю. Не к месту вспомнилось: по возвращении после 15 сибирских лет в Одессу (1956 г.), я была принята на работу в комсомольскую газету. Первым секретарем обкома комсомола тогда был Владимир Богданчик, и по городу ходила анонимная эпиграмма: «Раньше ставили стаканы, А теперь стаканчики. Раньше правили Богданы, А теперь Богданчики.
В 1998-м году совместными усилиями исследовательских центров еврейской диаспоры при Иерусалимском и Петербургском университетах был выпущен путеводитель «100 еврейских местечек Украины». Открывает его сборник статей и иллюстраций «Подолия», где представлена и Шаровка. К тому времени я уже проживала в Израиле и знала о своей малой родине не только из семейных баек и детской памяти: успела там побывать по счастливой случайности лет за десять до перемены ПМЖ – по командировке журнала «Крестьянка».
Во время поездки с председателем одного из колхозов Одесщины по полям (я тогда работала в сельхоз. отделе «взрослой» — областной — газеты), нас достал звонок из приемной местного райкома партии. Секретарша сообщила, что журналистку разыскивает Москва. Взяв трубку, я услышала: «Галина Владимировна, говорите!». На проводе была Галя Семенова, выпускница Львовского журфака, моя бывшая практикантка, а затем и коллега по молодежной газете. Из всего коллектива одесской молодежки эта Галка сделала самую большую, немыслимую карьеру: выйдя замуж за нашего редактора, вместе с ним была переведена в Москву, где сперва стала редактором небольшого журнальчика «Комсомольская жизнь», затем – «Крестьянки», тираж которой подняла до небывалых размеров: 22 млн экземпляров в 1999 году. А еще затем, по инициативе Горбачева – сядьте, кто стоит! – была избрана (или назначена) секретарем Президиума ЦК КПСС по культуре. Последняя Фурцева СССР…
Так вот, Галя предложила мне командировку в Хмельницкую область, там в одном из совхозов директором женщина – мало того, что мать девяти детей, так еще и заслуженный агроном Украины. Не возьмусь ли я написать о ней очерк? В тамошнем облисполкоме мне расскажут подробности и дадут машину к ней съездить. С моим редактором Галина уже договорилась, меня отпустят. Командировочные документы и суточные выдаст бухгалтерия «Крестьянки».
Я, разумеется, вылетела в Москву. Пообщавшись денек с подругой Галей, отправилась поездом в город Хмельницкий. Остановилась у родной тетки и явилась в облисполком. Совхоз, где директором Римма Васильевна – так звали мою будущую героиню, — оказалось, находился в селе Шаровке! Той самой, у меня в метрике, а затем и в паспорте местом рождения пожизненно вписано это «с. Шаровка». Я показала паспорт, когда мне не поверили.
Село и местечко при нем там были с давних давен, как говорят в Украине. Однако село развивалось, а местечко постепенно сходило на-нет, и во время оккупации было уничтожено почти со всеми остававшимися там евреями. «Почти», т.е. исключение – это двое выживших евреев: подросток Пиня и учительница Бетя Файгельблит.
Мы ездили с Риммой Васильевной по хозяйству, по улицам благоустроенного села Шаровки, встречались с людьми, разговаривали с ними «за жизнь». Кто-то из них говорил по-украински, кто-то по-русски, а некоторые еще немного помнили идиш своих еврейских соседей. И я рассказала, что для моего дедушки Герша украинский язык был «гоиш», а русский – «рысыш». Римма оказалась не только прекрасной хозяйкой, а и интересным собеседником. Из откровенного с ней разговора я узнала, что кто-то из ее предков, поляк, был участником антироссийского восстания Костюшко, и семью тогда выселили на северо-восток Империи.
И вот, глянув на часы, директор совхоза сказала: «Поехали, Петро уже ждет!». На невысоком покатом холме, на месте местечка Шаровки топтался, поджидая нас, немолодой, украино-говорящий еврей Пинхас – тот, кому подростком удалось уцелеть от истребления: он прятался в окрестных лесах и огородах. Вторую уцелевшую, Бетю Файгельблит, Римма Васильевна на встречу приглашать не стала – женщина к тому времени полностью потеряла рассудок: на ее глазах оккупанты убивали родных, а она не вышла из укрытия, спасая свою жизнь. Гнет памяти об этом год от года становился сильнее, она ее стала терять; усиливались боли в суставах, пострадавших от скитаний по сырым угодьям, она слегла и попала в больницу, где врачи ничем не могли ей помочь.
В том же сборнике «Подолия» опубликованы в сокращенном виде две статьи ветерана Второй мировой войны Моше Новофастовского: «Воспоминания о местечке Шаровка» и «Шаровская трагедия» (эта его публикация – целая страница израильской газеты «Вестник» за 23.10.1992-го года сохранилась в моем архиве). Моше, собиравший по крупицам сведения о местечке, где у него погибли многие близкие, в апреле 1990-го года со всей семьей, включая детей и внуков, перебрался в Израиль. А перед выездом побывал в родном местечке, точнее, на пустом месте, которое от него к тому времени осталось…
Вот как рассказывает Моше о трагедии нашего с ним местечка. 15 июля 1941-го года немцы уже были в Проскурове. А на рассвете 4 ноября 1942-го началось уничтожение Шаровки. Местечко плотно окружили полицейские и помогавшие им местные жители. Всем евреям приказали построиться в колонну и не брать с собой никаких вещей и ценностей. Сказали, что поведут их в Ярмолинцы – такой, мол, приказ. Люди чувствовали, что идут на смерть, поэтому все мужчины были в талесах. Колонна шла по дороге на Ярмолинцы. На окраине местечка, у карьера, где добывали глину, колонну остановили. Всем велели стать у отвесной стены карьера. Все до единого – женщины, старики, дети – были хладнокровно расстреляны.
После войны на этом месте уцелевшие земляки, которые жили вне оккупированных территорий, обустроили братскую могилу и поставили памятный знак с надписью, в которой слова «еврей» не было – тогда это не разрешалось.
Из публикации того же Новофастовского об истории нашего с ним местечка в путеводителе «Подолия», можно узнать, что на высоком холме, который с одной стороны огибался речкой Волчек, притоком Ушицы, перетекающей в глубокий яр с озером, с другой в середине 16 века стали поселяться люди. Там образовалось большое украинско-польское село, а на окраине его – еврейское местечко с тем же названием: Шаровка. По склонам яра спускались большой великолепный парк, огороженный высокой зубчатой стеной, пастбища и огороды. У подножия холма из ключевых источников текла прозрачная холодная вода. Это красивое место облюбовали для летнего отдыха дачники из Одессы и даже Киева.
В селе были церковь и костел, а в местечке, несмотря на малочисленное его население, иешива и синагога. Раз в неделю в местечко съезжались на базар крестьяне из окрестных сел. Евреи покупали с возов привезенные ими продукты, а те в местных лавочках приобретали соль и «деликатесы» — такие, как селедка, белая булка, монпансье и т.п, а также изделия местных ремесленников.
После революции на базе польского имения в Шаровке были созданы совхоз и еврейский колхоз, работала еврейская начальная и украинская средняя школы. Был врач – русский человек, женатый на еврейке и свободно владевший идишем. Его имя – доктор Сорочкин – я помню с детства, и только в Израиле, из публикации Моше Новофастовского узнала, что он погиб в оккупации вместе со всеми евреями местечка. Еще я помнила, что доктор Сорочкин и ксендз тамошнего костела были партнерами по преферансу моего папы, когда он заезжал в Шаровку.
Между прочим, сама фамилия «Новофастовский» свидетельствует о том, что Моше уроженец тех же мест, что и я. Фастов, ныне областной центр Киевской области, впервые был упомянут в летописях конца 14 века как местечко. В состав Российской империи он вошел в 1793-м году, и позднее стал волостным центром Киевской губернии. В 1938 году Фастову был присвоен статус города, а в 1962-м он стал городом областного подчинения. Расположен Фастов в 75,5 км к юго-западу от Киева, если ехать по Одесской трассе железной дороге. А мы именно так и ехали в Проскуров (Хмельницкий), делая пересадку в Фастове.
Но вот мы с директором совхоза Риммой Васильевной на том самом месте, хранившемся в моей памяти благодаря не только первым детским ощущениям, а и рассказам мамы, ее родителей, а также других членов большой семьи бабушки Рейзи, родом из Шаровки. На невысоком покатом холме топчется в ожидании нас немолодой украиноязычный еврей – тот самый Петро. Мне он представился Пинхасом. Повторяю: на невысоком, покатом холме, о котором старые справочники и воспоминания моих родных Мельманов свидетельствуют, что он был высок и крут. Пусть мои детские воспоминания тут не в счет: для меня тогда «все деревья были большими». Но по пути в Шаровку я сказала Римме: «Там такая церковь была высокая, серая». «Костел», — поправила она. «А у входа в парк – порогом служил огромный камень, через который мне приходилось переползать». Тут моя собеседница молча улыбнулась.
Следы человеческого жилья едва приметны там, где полвека назад жила-была наша Шаровка: кое-где в траве можно увидеть осколок стекла или фаянса. Да и вообще, где на этом месте, размером, кажется, с мою одесскую трехкомнатную квартиру, помещалось домов двадцать (пусть домиков, халупок) местечка? Из детских пластов памяти всплывают застрявшие там, видимо, из разговоров взрослых, имена, точнее прозвища шаровчан, как было принято у местечковых евреев: Мойше Пицимига, Хаим Бык, Янкель Гой, Мойше Лейбалес, Лейзерка и еще, еще. Мой дедушка, на ту пору старший из Мельманов, прозывался Герш Бройтгибер, т.е. буквально Дающий хлеб. Наверное потому, что он один был кормильцем семьи, растившей шестерых детей. Чем зарабатывал этот мой дед? Знаю только, что он арендовал у пана участок фруктового сада. И когда мама, заполнявшая в Одессе какую-то анкету, спросила у отца, что писать в графе о дореволюционной профессии своего папы, тот посоветовал: «Пиши «садовник».
Не могу не сказать, что все четверо сыновей этой семьи, родных братьев моей мамы, ушли на фронт, а вернулся один: Мотя, на русский лад звавшийся Митей. Воевал и даже участвовал в параде Победы в Москве и старший из внуков Мельманов – Муня. Во время войны бабушку с дедушкой и их младшей дочкой эвакуировали в Среднюю Азию. Они нашли нас в Алтайском крае через Бугуруслан и переехали к нам. А как только был освобожден Проскуров, вернулись домой, хотя их дома там уже не было.
Все прахом пошло, быльем поросло. И сама земля, где когда-то было мое родное местечко сжалась, словно шагреневая кожа. Странный эффект: это не просто игра памяти! Стояла Шаровка на высоком холме и, рассказывала мама, по воду надо было ходить «барг аруп», т.е. «с горы» и подниматься с ведрами «барг арыф», т.е. «в гору». Где тот «аруп», где «арыф»? И следа не осталось…
Белла Кердман
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua