Редакция предлагает читательскому вниманию беседу специального корреспондента «Вестника Грушевского» с профессором Одесского национального университета, доктором психологических наук Ольгой Литвиненко, главным редактором журнала «The Global Psychotherapist» – издания WAPP — Всемирной ассоциации позитивной психотерапии.
— Тем, кому только сейчас предстоит с вами познакомиться: пожалуйста, расскажите подробнее о себе.
— Я, как меня уже представили читателю, профессор Одесского национального университета. И действительно имею степень доктора психологических наук. Очень давно преподаю. Автор многих научных статей. Есть известные исследования. На заре такой работы научные мои интересы были несколько шире. Сейчас они более сфокусированы. Кроме того, я — психотерапевт, супервизор и Мастер-тренер WAPP — Всемирной ассоциации позитивной психотерапии. Являюсь членом борда. То есть, совета директоров Всемирной ассоциации позитивной психотерапии, (Центр в Висбадене, в Германии). Есть и в Одессе крупный центр довольно высокого уровня, которым я руковожу. Он называется так: «Южно-Украинский институт психологи, психотерапии и управления». Мы там занимаемся различными видами психологии и позитивной психотерапии. Изучаю теорию и практику, как юнгианский аналитический психолог уже более десяти лет. И совмещаю в своей деятельности – психодинамическую, глубинную и гуманистическую психотерапию. Безусловно, это имеет большое значение и для моих пациентов, и для моих научных исследований. Ну, и для меня, конечно же, для самой моей личности. Определённым образом влияет всё это и на мои мировосприятие и миропонимание, предполагает мою устоявшуюся методологическую позицию, внутренний стержень, в опоре на основе которой я и чувствую и анализирую мир.
— Известно, что солдатами не рождаются. Профессорами — тоже. Вот — несколько слов о самом начале. Человек родился, жил в семье. Рос-подрастал. Ходил в школу. Что-то ему нравилось, чем-то увлекался. О чём-то мечтал. Вот несколько слов об этом…
— До того, о чём уже рассказала, конечно же, я родилась. Родилась в болгарском селе. На юге Украины, в Одесской области. В семье учителей. Папа — болгарин, мама – украинка. Она когда-то по назначению приехала в это село работать. Ну, любовь к книгам и исследованиям, это — семейное. Дома все много читали, всюду были книги, журналы. Они вызывали у старших горячий интерес. Прочитанное обсуждалось. Вот такой атмосферой я дышала с ранних лет.
— А район?
— Саратский район, село Заря. Вот там у нас такое было, в общем-то, национально моногенное, болгарское село. Тогда, когда я была маленькая, очень мало проживало там других национальностей. Мама моя была одна из немногих украинок. И у меня всегда было такое ощущение… я бы сказала, разнокультурья. Сочетание разных культур, разных традиций. Взглядов. Может быть, отчасти и потому мне удавалось и удается интегрировать в себе разные части мира. И они у меня не эклектично намешиваются, а взаимодействуют вполне связно и в согласии. Да, полагаю – так закладывалось с детства. Семья моя, вы уже поняли, была довольно высокой культуры, интеллигентности. Притом, что сельская жизнь семидесятых-восьмидесятых годов двадцатого века была далека от университетского центра. Полеводство, садоводство. Скот. Посевная и уборка. Страда. Я ещё школьницей, вместе с другими детьми, работала на полях в колхозе. Да и дома хватало дел. Но настоящего украинского языка было мало. Так мало, что почти и не было. В нашем селе в то время не учили ни болгарский, ни украинский язык. Был только русский. А вот когда закончила школу, поступила в Одесский национальный университет. Словистика — русская и болгарская филология. И, в общем-то, украинский язык, его красоту, в полной мере я ощутила по-настоящему в университете. Да, культура украинская в меня вошла уже в университете. Особенно притягательной стала украинская литература. И вот по ходу жизни постепенно эти две культуры — украинская и болгарская – всё больше раскрывались. И раскрылись. Читаю литературу я на украинском и на болгарском языке.
— После университета?
— А после окончания университета я вышла замуж. Семья. Ребёнок. И всё тот же интерес к развитию, совершенствованию, к знаниям. Имея высшее образование, я опять поступала в ВУЗ. На сей раз в педагогический университет. На стационар. Увлеклась психологической наукой. Видимо, что-то в этом плане у меня получалось — профессор Цуканов Борис Иосифович пригласил в аспирантуру. Эврика! Нашла. То есть, нашла своё, свою дорогу. И вся моя жизнь связана с теоретической и практической психологией и с психотерапией. Восхождение на эту вершину привело к тому, что с какого-то момента я стала всю жизнь, всё сущее видеть сквозь призму «психе», как говорят в юнгианской психологии. Буквально – всё: человеческие отношения, человек как личность, индивидуальность, страна, держава, народ, отношения между странами, политики, лидерство. Я все как-то так стала рассматривать с глубинно-психологической точки зрения.
— Ну, студенчеству свойственно увлекаться. Тем более, как в вашем случае – двойному студенчеству. Но чудесная эта пора жизни имеет привычку заканчиваться. А потом…
— Потом была аспирантура. И жизнь, и работа в науке. Лет десять-пятнадцать я занималась тем, что называется Одесская школа психологии времени. Это и связано с Борисом Иосифовичем Цукановым, профессором — продолжателем этой научной школы. Школы Элькина. У него есть, среди других, прекрасный труд: «Время в психике индивида». Опиралась на него моя работа «Психологические особенности ритмической структуры организации психики». О чём? Как бы это выразить покороче… что можно взять единицей психического анализа — ритм. Я до сих пор с удовольствием вспоминаю, как было интересно. Собственно, почему было — мне интересно до сих пор. Иногда просматриваю статьи и думаю «О Боже, этим же можно было еще и ещё заниматься». Но шло время. И как-то постепенно я всё больше углублялась в практическую часть психологии. Стала заниматься глубинно-психотерапевтическими методами, позитивной психотерапией, юнгианским анализом.
И как-то так получилось, что меня стало интересовать наука не только как некоторая метапозиция, которая осмысляет и видит перспективу или исследует что-то фундаментальное. Меня стало интересовать то, как это все использовать, как можно помогать людям благодаря этим знаниям. И постепенно я стала обдумывать другую тему. Последние 10 лет моей научной жизни связанны с адаптивностями, адаптационными потенциалами и я бы даже сказала, с преадаптацией. То есть с тем, что не обязательно реактивная адаптация на окружающую среду, но и про адаптивное поведение, когда зная себя, владея прогностическими возможностями рефлексии, занимать проадаптивную, проактивную позицию, где возможно выстраивать что-то раньше, чем оно случилось, чем окружающий мир что-то предлагает.
С этим связана и докторская диссертация, которую я защитила относительно недавно, в две тысячи девятнадцатом году, под руководством профессора Завадской Натальи Евгеньевны. В работе этой мною была предложена концептуальная модель адаптационного потенциала. Этот термин – не моё изобретение. Он фигурировал в трудах Натальи Евгеньевны. Я анализировала и развивала само явление. И предложила рассматривать некоторую целостную иерархическую паритетную систему. И личность рассматривать через нее. В том, что на индивидном, врожденном, на личностном, уровне. Как мы формировались и сформировались в смысле личности. Как на интерперсональном уровне проявляем разные способы взаимодействия с миром, различные адаптивности. Говоря языком позитивной терапии — разная способность. Нечто наше врожденное и то, что мы сформировали. И что ещё можем сформировать в процессе взаимодействия с окружающим миром. Есть некоторые системы адаптивности. О том, как они на разных уровнях взаимодействуют, можно почитать в отдельных работах. В докторской диссертации я соединила гуманистичный, юнгианский и глубинно психодинамический подходы; использовала в том числе тесты по изучению индивидных особенностей личности, то есть врожденных, экстравертных, интуитивных установок. Вот сама я, например, интуитивный экстраверт. Это врожденное свойство личности. И найден ответ на вопрос — как это потом можно развивать. Меня тогда здорово это увлекло. Мне и сейчас нравится тот выбор темы и идеи. И первая своя работа, и вторая. Не сама работа — я бы теперь многое сделала по-другому. Имеется в виду именно выбор, направление. Практический смысл той работы. По-одесски говоря: что она даёт и что способна раскрыть в результате.
Вот, одолев ложную скромность, скажу ещё так: знаете, иногда себя называю человеком эпохи возрождения. В том смысле, что с детства и по сей день была и остаюсь почемучкой. По-прежнему подогревает ум и душу любознательность. Пусть не всё, но очень многое чрезвычайно интересно и провоцирует творческие импульсы. Конечно, с возрастом всё ощутимее границы возможного. Как говорят физики, большее нельзя вместить в меньшее. Приходится выбирать какие-то более узкие моменты, сосредотачиваться на практически-полезной конкретике. Но меня горячо интересуют разные секторы психологической практической и научной отрасли. По сути это всё — об одном.
— Из истории науки известны тенденции учёных ставить опыты прежде всего на себе. Вот в то, чем вы занимаетесь, сами вы являетесь своей пациенткой и своим исследовательским материалом?
— Ваш вопрос, напомнил такую шутку: «Ну, похоже, мне пора применять к себе все те рекомендации, которые даю своим пациентам». Думаю, многое я пропускаю через себя. То, во что я почему-то не включаюсь личностно, сознательно и эмоционально, мне менее всего интересно, кажется скучным и отдаленным. И на этом можно сэкономить силу, время и энергию – для того, чтобы делать то, что очень важно, интересно и по-настоящему притягательно. Такова я, так интуитивно-экстравертирована. Эта та самая врожденная часть моей личности, на которой выросла я сама – такая, как есть сейчас. Всегда хотелось думать, что это у других людей так. То есть, конечно, едва ли всё человечество в своём развитии достигло такой гармонии, что каждый из семи-восьми миллиардов землян занимается только и исключительно тем, что привлекает и соответствует наклонностям-потребностям. Но наука – из тех сфер, в которых иначе, мне, кажется, нельзя. И в моём случае всё сложилось именно так. Я и мои коллеги – мы включены в такую систему ценностей.
Наука вообще, по своей сути издревле имеет, и общие, коренные задачи. Есть задачи и разные, поскольку они стоят перед разными науками и решаются по-разному. Есть и отдельные различные задачи, которые решаются отдельными учёными и их сообществами. Так, собственно говоря, и со мной. Среди моих задач числю и такую: помогать людям связываться… с собой. Да-да: пусть человек научится связываться с собой. Такой контакт – казалось бы, простое дело. Ан не очень. И сплошь и рядом даже очень не простое. Научиться пониманию себя – не проще, чем понимать другого или других. Знает ли человек, почему в той или иной ситуации им владеет меланхолия? Или взрывают эмоции? Радость и ненависть? Я хочу помочь другим осмыслить это, разобраться в этом. Овладеть тайной этих явлений. Пусть они, насколько это вообще возможно, окажутся в руках человека. Используются им целенаправлено – в его интересах и, конечно же, в добрых делах. Говорят и пишут, что древнегреческий философ Диоген Лаэртский (325 до н. э.) как-то однажды зажег днем фонарь и принялся ходить с ним по людным местам Афин. На все недоуменные вопросы он отвечал кратко:« Hominem quaero», («хоминэм квэро»). То есть «Ищу человека!». Тем самым он показывал афинянам, что найти среди них человека, достойного крайне сложно. Это сочинение Диогена Лаэртского и легло в основу известного предания о великом философе. Найти человека – это очень важно во все времена. Но я думаю, не менее важно… найти себя. Сама я непрерывно – в таком поиске. Как учёный, очень хочу помогать в таком поиске и другим.
То есть без связи с собой я все время нахожусь в этом беспрерывном процессе, я не думаю, что «є якась духовна надія. Це не духовна надія» это процесс, когда связи с собой, поиска себя настоящего и каких-то частей, которые не дают возможности развиваться или в чем-то замыкают, блокируют. Я думаю, что это, может, звучит как-то банально, но я так живу, это часть моей жизни — это то, что я проживаю, то, что мне интересно. И я пытаюсь именно это включить в какой-то мере в научное исследование. Как учёный, очень хочу помочь в нём и другим. Помочь им наблюдать, слушать и слышать, смотреть и видеть. Очень жаль, что вполне способные на это люди многое не слышат и не видят, не замечают самого интересного. И не думают об этом. Между тем, и в микромире человека, и вне его очень многое достойно его внимания. Не говоря уже о природе, её тонких нюансах. И о том, как это отражено в науке и искусстве.
— Вы, по всей видимости, и если я не ошибаюсь, человек впечатлительный. Стихи, часом, не пишете? Или, может быть, писали?
— Было дело. Стихи я писала в подростковом возрасте. Когда была влюблена. Но читала всегда и много. И всё казалось, что вот так я не смогу написать. Писала какие-то маленькие эссе. А стихи меня впечатляют. Люблю и хорошую, настоящую прозу. И драматургию. Но это, как видите, не стало моей профессией. Хотя в большой литературе, независимо от жанра, вида и рода, всегда присутствует и большая психология.
— О поэзии я это к тому, что в ваших рассуждениях, мне кажется, много эмоционального, настроенческого. Я бы сказал – интонационного. Наука же, если не ошибаюсь, предполагает всё-таки холодную, трезвую рассудочность. Даже наука о художественном творчестве. Даже искусствоведение и литературоведение. Тем паче – психология…
— Такое качество личности, как высокая критичность мировосприятия вовсе не исчерпывает научности натуры человека по имени Учёный. Если говорить лично обо мне, наука — значительнейшая часть личной жизни. Личной человеческой жизни – той самой, одной единственной. И увы – не безграничной. И в её пределах нужно ещё разместить очень многое. Проводить и провести исследования, разработать и оформить гипотезы. Многое написать. И прочитать. А значит – не только продумать и обдумать, но и прочувствовать. Есть разные способы освоения действительности. Они сочетаются и в науке. Тут и без таких иррациональных вещей, как интуиция и вдохновение, не обойтись. И соответствующее настроение не помешает. На концерте симфонической музыки или на выставке живописи можете увидеть в зале и физика, и химика. И математика. Способность более тонкого восприятия всего сущего, возможность сопереживания, высокий накал в настроенческой сфере – всё это и многое другое в таком роде вполне гармонично сочетается с трезвым аналитическим умом, с расчётливостью учёного. Таково, во всяком случае, моё мнение, мой опыт.
— Может быть, это и есть гармония, сочетание двух таких пластов?
— Не знаю. Мне сложно говорить о некой своей гармоничности. Но могу утверждать вполне определённо: мне так интереснее. И работается эффективнее.
— Ну, скажем так: попытка гармонии.
— Да, скорее всего, попытка. Поиск целостности.
— Ваши работы на тему «Позитивная психиатрия, психотерапия, психология, её клиническое применение», даже сам термин «Клиническое» как бы синтезирует две науки: психологию и медицину. Судя по вашим изданиям, это тоже тесно связанно и с психопатологией. Как это выглядит на практике? В чем прикладной смысл этих клинических ваших фундаментальных исследований?
— То, о чём вы говорите, это огромная книга, монография, которая в Гарварде является учебником. Я в том издании — автор одной только главы. Задачей этой книги было сравнительное исследование позитивной психотерапии, позитивной психологии и позитивной психиатрии. Наибольшее общее – это название: «Позитивное». То есть в данном случае тот вклад, смысл, коннотацию, которые несет слово «позитивная» — немножко другое чем то, что мы имеем ввиду в «позитивной психотерапии». Селингман, если вы помните его знаменитое исследование, эксперимент про выученную беспомощность, — после этого открытия сосредоточился на таком понятии, как позитивная психология. То есть, представители этого метода, считают: если мы будем сосредоточиваться на светлых частях своей жизни – будем много здоровее психически, психологически. Если говорить о позитивной психотерапии, то это, напротив, глубинный психодинамический метод. И термин «позитивный» в данном случае — от латинского слова «ПОЗИТУМ», которое означает фактическое данное и реальность. И в позитивной психотерапии у нас задача другая: увидеть реальность и понять — как с ней справиться. Но видеть реальность — вовсе не значит не замечать темной стороны луны. Даже наоборот: значит видеть всё. Все стороны. Какие есть. Если говорить про эту книгу вообще, я занималась там разделом об историях, притчах, сказках, кино и других нарративах — юмор, к примеру. Как это используется в позитивной психотерапии. И как я непосредственно использую это в своей практике. На самом деле это вполне научные категории. И Зигмунд Фрейд говорил о юморе, как о неком высоком уровне психологической защиты. То есть, это способ человека сохраниться. Вспомним украинцев во время войны, это бесконечные мемчики. Это что такое? Это способ свой гнев, свое я, лють, переполненность аффектом как-то переструктурировать, перепрожить. И сделать жизнь более выносимой для человека при посредстве юмора. И поэтому юмор – достаточно изученная научная категория. И в позитивной психотерапии мы используем юмор, когда нужно разрядить обстановку, когда нужно поддержать пациента, когда через юмористическую призму понятнее — о чем идет речь.
Сертификация и защита выпускных работ Южноукраинского института психологии, психотерапии и управления
— В конце концов, известен еще такой терминологический оборот: «Юмор висельника»…
— Висельнику тоже спастись как-то надо. Хотя бы чисто психологически. Перед тем как… Безусловно, тут в какой-то мере может послужить юмор, как психологическая защита и висельника. По сути, попытки психики, создать нечто более комфортно-выносимое, чтобы жить и находить способ справиться с ситуацией. В какой-то момент юмор из психологической защиты переходит в копинг стратегию.
— Увы, все равно виртуально уйти от реальной проблематики едва ли возможно…
— Ну, пусть не уйти. Но смягчить остроту, уменьшить аффективную переполненность. Вот к тебе приходит пациент, переполнен эмоциями, он не способен рефлектировать. Бывает, зациклился. Не способен изменить позиции. И его необходимо избавить от этой переполненности. Юмор выполняет, в том числе, и эту задачу. Таким образом, я ослаблю напряжение. И тогда у пациента появится возможность мыслить, осмысливать и рефлектировать. По крайней мере, так эту задачу мы видим в психотерапии. Конечно, и тут бывают перегибы. «Что занадто, то не здраво». Всё хорошо в меру. И всё индивидуально. Но в целом всё именно так.
— Юмор – юмором. Он, конечно, как песня – строить и жить помогает. Но вот чувство юмора – оно ведь дано не всем. Я, например, к несчастью, очень часто встречаю людей, с которыми бесполезно шутить или рассказывать анекдоты. Ожидаешь взрыв смеха, а впечатление такое – будто разговариваешь с инопланетянином. Ваша методика не всесильна?
— А ничего нет всесильного. В современном мире одни насчитывают 400, другие 600 направлений психотерапии. Кому-то нужна только гипнотерапия и никак по-другому не справится. А кто-то изначально способен и готов к самостоятельному развитию своей личности. В том числе и в этом направлении. Дано или не дано человеку чувство юмора? Я считаю, что есть некий культурный контекст, который этот юмор развивает. Семейный, городской, общественный, социальный. До той или иной степени. Думаю, чувство юмора — оно не врожденное, не дано изначально. В этом контексте развитие может ускоряться или замедляться, а может и вообще блокироваться. Мы все формируемся культурой.
— Значительная часть вашей жизни проходит в научной среде. Среди ученых или кандидатов в ученые — студентов, будущих интеллигентов. Но вы знаете, так сложилась и моя, в общем-то жизнь, как ни странно, но вот вы первый ученый, который в моей практике интервью заговорил о юморе и об анекдотах. Такого еще не было. Вы употребляете анекдоты в своей практике?
— Да. Употребляю и анекдоты, и истории, и притчи, сказки, мифы и прочее. И это все благотворно влияет на психику. Вот есть книга Носсрата Пезешкиана, называется «Торговец и попугай», в которой он описывает восточные притчи. Научный труд, хорошо изложенный текст. Я использую в своей работе и отрывки из этого труда.
— Вот вы можете рассказать сейчас экспромтом свой самый любимый анекдот?
— Конечно. Сколько угодно. Вот такой, например. Про украинцев и про болгар одновременно: «Раздают крестьянам землю. Объявили: на какое расстояние пробежишь, всё это будет твоей землёй. Владей! Англичанин бежал-бежал – упал. Всё. Что пробежал – его. Достаточно. Бежит француз, бежит, бежит, упал. Достаточно. Бежит украинец или болгарин, бежит, бежит. Всё, дальше не может. Выдохся. Снял шапку, кинул вперёд: «А это ще — на огірки!».
— С точки зрения социальной психологии эта притча сугубо крестьянская. Хозяин. Знает цену и предназначение землицы. И психологически сфокусирован на этом. А вас, как психолога, больше интересует социальная или индивидуальная психология?
— Для меня это все связанно. Индивидуальная психология, социальная психология работают по одним и тем же законам. Социальная психология состоит из множества индивидуальных. Я в начале больше работала, в научном плане, в рамках общей, фундаментальной, экспериментальной психологии. Через какое-то время проводила фундаментальное исследование индивидуальных особенностей. Но после я так сместила внимание на молодежь. С молодыми людьми очень много работала и работаю. Это – будущее. И объект моих исследований в области социальной психологии. Хотя и других базовых, концептуальных моментов там много. В силу особенностей нынешнего времени, из-за этой войны я включена в изучение социальных процессов с психологической точки зрения. Но уделяю внимание вопросам индивидуальной психологии, психотерапии.
— Вот, наша встреча и беседа, скорее всего, в какой-то мере прервала вашу научную работу. Над чем работаете?
— Сейчас пишу статью… не поверите… о ненависти. Ещё летом опубликовала работу об эмпатии. И вот пришла пора такой темы. Да, ненависть. Срабатывает, видимо, то, что вы во мне заметили: единство эмоциональности с рассудочности. Нужен анализ проблемы — как эмоцию ненависти преобразовать из деструктивного хейта и просто разбазаривания энергии в нечто конструктивное. В построение чего-то нового, позитивного. Вопрос: как ненависть может дать энергию для конструкции, качественно, коренным образом перейти на другой уровень. Нужна наука для того, чтобы предложить обоснованное осмысление явления и перехода, Тут, можно сказать, синтез индивидуального и общего. Что особенно важно в военной ситуации.
— Дерзновенная мысль. Ненависть, то есть, зло, использовать, как материал для добра и …
— Не из чего делать добро кроме как из зла. Если угодно – из ненависти. Я стою на этой точке зрения. В нас очень много ненависти – мотивированной ли, немотивированной ли, и вопрос, она либо нас разорвет, или мы ее будем использовать так, чтобы укрепить себя. У нас нет другого выхода.
— Неожиданный поворот темы и идеи. Тут к месту припомнить спор героев О. Генри — двух жуликов: на чем основана жизнь. И в числе прочих звучало такое утверждение: мир основан на ненависти. Наверное, наши далекие пещерные предки, ведущие непрерывную борьбу за выживание, согласились бы с этим. Но мы же как бы люди цивилизованные…
— Вы сказали: «Как бы». Это ведь не случайно. Цивилизованность в смысле культуры, доброты, терпимости, дружелюбия – слой в массе человечества и сам по себе довольно тонкий. И он при определённой смене обстоятельств на наших глазах ещё более сужается. И куда девается вся эта цивилизация – особенно когда её вчерашние носители ощущают свою безнаказанность. Грубость-жестокость почти звериная, злоба и ненависть, проявляющиеся самым энергичным образом. Вплоть до военных преступлений. Наука всё ещё пытается в этом разобраться, проанализировать. Сделать из этого выводы. И психология, соответственно, не стоит в стороне.
— Кстати, о науке. В ряду столетий двадцатый век ещё только приближаясь, а в особенности – наступив, был всемирно объявлен веком прогресса и цивилизованности. Любую дикость пресекали окриком: «Мы живём в двадцатом веке!». Начинался век прорыва в науке и технике, в культуре и искусстве. Энергично росли физика, химия, медицина. Мощно развивались приборостроение, авиация, транспорт. И военная сфера – благодаря самым передовым науке и технике, — получила небывалые оружие и боеприпасы, способы убийств и разрушений. Учёные объявляли: теперь война просто невозможна, ибо она получится взаимоистребительной. И когда началась первая мировая, интеллигенция Европы была просто потрясена. Но ещё целых три года цивилизованные европейские страны терзали друг друга самым зверским образом. Мы и во второй половине двадцатого века наслушались о мире и цивилизованности. А вот – поди ж ты… И из такого сырья, как ненависть, делаются ранения, контузии, гибель. Разрушения. Сиротства.
— Мы все, так или иначе, сейчас носители этого сырья. Но кому-то удается преобразовать свою ненависть в холодную ярость и направлять на преодоление препятствий, в структурирование будущего. А очень многим это не удается. Нужна наука. Нужна научная элита. Нужны одарённые и образованные люди, работающие над собой — для себя, для страны. Для людей. И всё же ненависть весьма энергетичное явление. И тут нужен отдельный неторопливый подробный разговор.
— Поскольку речь идет о журнале, а издатель его — Украинская Академия Наук и глава редколлегии академик Мальцев Олег Викторович, нам не обойти такого вопроса: ваши впечатления, ваше мнение о жизнедеятельности одесского регионального отделения Украинской Академии Наук и Европейской Академии Наук Украины, прежде всего в направлении психологии. Так сказать, по вашему профилю.
— Так сложилось, что Олег Викторович Мальцев защищал диссертацию и получил учёную степень при том ученом совете, участником которого была и я. Забуду ли эту блестящую защиту! Это было ярко, свежо и чрезвычайно интересно. В своей научной работе, связанной с Академией, я – в контакте с Виталием Лунёвым. Мы с ним принадлежим одной научной одесской школе – Психологии Времени. Много лет сотрудничаем и дружим, у нас совместные проекты, соавторские публикации. При его участии, с его помощью я особенно близко подхожу к цели исследований, к постижению истины. Деятельность академии многим учёным очень интересна. Я – не исключение. Меня лично привлекали эти работы ещё до войны. Интересуют, конечно же, и сейчас. Особенно – культурологические исследования; совершенно очевидно, что вносится огромный вклад в развитие психологической науки. Идёт глубокое научное осмысление происходящего – того, что породило войну, и что принесла она. Что ещё принесет? И что же, собственно говоря, дальше? Это – поиск ответов на вопросы, волнующие не только украинских граждан, но и всех разумных европейцев. Да теперь уже, пожалуй, и всего мира. Работа УАН и ЕАНУ в этом плане — разноаспектный большой вклад в наше будущее. То, что называется Стратегический Ориентир. А сначала — рефлексия, научная рефлексия, осмысление. В этом смысле мне кажется, Олег Мальцев, Виталий Лунев и другие коллеги идут, не смотря ни на что, своим и верным путём. Дай им Бог продолжать.
— А вот та часть науки, которую вы изучаете, изучили, преподаете и разрабатываете, включает вопросы военной психологии? Вопросы потрясения войной тех, кто непосредственно в ней участвует. И мирного населения, психология которых также сотрясена?
— Да, не может не занимать, поскольку это — реалии нашей жизни. Но спектр тут широкий. Я сконцентрирована на помощи травматически эвакуированых людей. Работаю с людьми с ПТСР. Это все как-то больше про мирных обычных людей, которые пострадали от войны. Если говорить о реабилитологии, социально-психологической, психотерапевтической, поддерживающей ее части, то для меня это — работа с травмами, работа с кризисом, работа с последствиями. Панические атаки, сложная клиническая симптоматика, тревожные расстройства, птср. Думаю — справляюсь. У меня были очень сложными первые полгода войны. Было 5 групп, которые я вела на волонтерских началах. Военный стресс. Непросто это. Точнее – просто тяжело. Война, одно слово…
— Все что связанно с войной, психологами изучается в психологическом пласте и в этом направлении. Но само по себе явление гораздо более широкое и глубокое. И есть даже мнение о том, что война – не что иное, как продолжение политики насильственными средствами. Может ли психолог сузится и ограничиться чисто психологическим аспектом, не изучая всего того, что порождает само явление. Я говорю о психологе ученом. И тем более ученом, который связан с этой наукой на академическом и на прикладном уровне. Ведь если это — продолжение политики, то сама по себе политика в конечном счёте — концентрированное выражение экономики. Для того чтобы эффективно вникнуть в это и синтезировать академизм с практикой нужно брать гораздо шире и изучать глубинно эти моменты. Если это так — удается вам это? Есть на это силы и время?
— Мы как раз это и делали. Вот в таких последних исследованиях (то есть, последних по счёту – дай Бог, не последних!), которые мы сейчас опубликовали в знаменитом международном журнале. На войне, как бы там её не называли, очень многое влияет и на отдельного человека, и на группу людей. И на социум в целом. Безусловно, эти факторы войны невозможно не учитывать, они — часть нашей жизни на общем фоне, на котором мы живем, работаем, делаем своё дело. Фактор войны мощен, бьёт по людям, по судьбам. Он макротравматичен и, соответственно, впечатляющ. Это стало темой и одной из публикаций, о которых мы говорили.
—Свалившаяся на наши головы война поселила во многих душах горестные мотивы. Нередко – хандру. Депрессия. Жалуются знакомые на рефлексию. Вот к Чехову как-то обратился некий писатель: «Антон Павлович, вы же – врач. Посоветуйте, что делать. Рефлексия заела». И Чехов ответил моментально: «А вы меньше водки пейте!». Едва ли это был совет врача – скорее, шутка.
— Я думаю, что там был какой-то контекст. Кто-то и вправду пил много водки. Но возможно, и это случай накопления негативных эмоций. Скажем, той же ненависти, превышающей критическую массу, которая не переработана. Она вызывает бессилие, фрустрацию, невозможность, ограничения, блокированность. Вот и приходит хандра. Заедает рефлексия. Возникает депрессия.
— Есть мнение о том, что отрицательные эмоции наших современников одолевают из-за потребления продукции СМИ. Как социальный психолог, как вы оцениваете роль публицистики, роль журналистики. Основная задача была и, вроде как, и остается: формировать умонастроение массы своих современников, сограждан. На самом деле журналистика, особенно в провинции, стала проходным двором.
— Это очень важная мысль. В одной из статей Павел Щелин говорит о том, что есть сейчас журналистика. Думаю, что в Украине и в Одессе есть журналисты разные. Есть и примеры достойной, хорошей, формирующей, журналистики. Её носителям нужно объединяться. Возможно, каждому конкретному журналисту стоило бы заглянуть в себя и понять — сколько у него сил, на что направлена его энергия, какова его настоящая цель. Что он хочет получить? Может ли он быть интуитивным и аналитичным одновременно. Мы, кстати, в одном исследовании говорили о том, что способность к лидерству — прямо математически подтвержденное явление. Оно означает саму способность руководить, формировать, мотивировать, двигать. Я думаю, что хороший журналист должен этим располагать. С одной стороны — умение конкурировать здоровым способом, а с другой, уметь оставаться в добрых хороших отношениях с теми, кто служит в твоём цехе. Вы же понимаете, я все рассматриваю сквозь призму психологии. Загляни в себя, познай в себя – ещё древние греки об этом говорили. Начни с этого и тогда ты сможешь что-то изменить. Потому что тщетные попытки изменить мир без реальной возможности изменить себя бесполезно.
— Тот же Антон Павлович Чехов в своей «Скучной истории» сказал устами лирического героя: «Древние оставили нам мудрейший совет — познай себя. Вот если бы они еще оставили нам инструкцию — как это сделать…».
— А обращайтесь в наш центр, будем общаться. У нас есть и кинотерапевтические, и всякие другие встречи. Потолкуем. Всё не так страшно, как это иногда кажется некоторым не в меру впечатлительным современникам…
— А вот давайте представим себе, что наши читатели пришли к вам как специалисту- на такую беседу. И объясняют ситуацию, когда… ну, там всякие настроения бывают, всякая хандра и рефлексия, и черт знает что. Вот в контексте того, что-нибудь случилось, их вина или чья-то, но это есть факт. Надо как-то жить, надо как-то выбираться. Как психолог-профессионал, что бы вы посоветовали?
— Первое что я думаю: человек — социальное существо и поэтому надо держаться вместе с единомышленниками, с теплыми поддерживающими людьми. Нужны те, которые заметят твое настроение, когда сам ещё не понял, что с тобой что-то не так. Это первое что должно иметь, то есть, некоторую опору на людей. Многое зависит от ситуации. Но хорошо бы в себе разобраться, почему именно сейчас, именно со мной это происходит. Потому что истоки этой хандры, могут быть разные. Они могут быть ситуативные, они могут быть связаны с макротравматическими событиями, с невозможностью выдерживать этой большой массы информации, в том числе тяжелой. Но причины могут быть и глубоко личностными, связанными с какими-то актуальными, актуализированными внутренними конфликтами, которые обычно бессознательны и выходят на поверхность, через какую-то аффективную в смысле настроенческую или симптоматическую часть. Если это игнорировать, то бывает, мягко говоря — не очень хорошо заканчивается.
— Когда вы были маленькой, а я — спецкором областной молодёжной газеты, у вас в Саратском районе видел такой плакат: «Хороша нива только у коллектива». На язык простых людей это переводили так: «Гуртом и батьку бить сподручнее». Очевидно, имелось ввиду, что все-таки надо — гуртом?
— Так. Гуртом багато чого доброго робиться. Этот тезис я разделила на две части. Поддержка социальная: «все гуртом», найти единомышленников, найти тех, кто понимает и принимает твои особенности. И другая часть – это индивидуальная. Это часть личности, искать всегда несколько составляющих, которая является важным вкладом. Если сосредотачиваться только одной, этого будет не достаточно. Нам нужны другие люди, но и мы должны понимать, что есть часть духовной работы, которую нужно проделывать самостоятельно. Вот это и пусть будет точкой в нашей беседе сегодня. И пусть точка эта запомнится читателю хорошенько.
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua