Имя и творчество писателя Александра Бирштейна давно известно критику и хорошему читателю. Одессит, младший шестидесятник-литстудиец, поэт, прозаик, драматург и путешественник, автор многих книг. Его произведения охотно публиковал журнал наш в первый год своей жизни – надеемся, так будет и в дальнейшем. Материал, который мы предлагаем Вашему вниманию, автор прислал нам недавно. Его необычность прежде всего в том, что сам по себе он – своеобразный ответ на редакционную публикацию «О странностях любви к Отечеству…», которая, в свою очередь, была реакцией на одну из публикаций А. Бирштейна, посвященную, главным образом, И. Бунину, И. Бабелю и К. Паустовскому в известный период их жизни и творчества.
БРЕМЯ БОЛЬШИХ ОЖИДАНИЙ
Уважаемый Ким Борисович!
Нет, не пойдет такое начало. Знаем друг друга от рождения, дружны… Так что я не так официально, зато максимально мягко – что трудно! – тебе отвечу.
Начну с того, что твой полемический ответ на мой очерк много больше самого очерка. Размахнулся ты, однако. Душу, можно сказать вложил. А мне пришлось все это осиливать. «Ох, нелегкая это работа…». Но осилил, прочел. Отвечаю!
Для начала оставим Когана Когану. Ни к Одессе, как ты справедливо заметил, ни к моему очерку он никакого отношения не имеет. И Бог с ним.
А имеют к моему очерку отношение Иван Алексеевич Бунин, Константин Георгиевич Паустовский и Исаак Эммануилович Бабель.
Бунина ты вовсе отослал за границу, тем более, что так оно и было. Почти проигнорировал. Так же и Бабеля. А зря. Ведь важны не только эти люди, но и пути, ими выбранные.
Собственно, и о Паустовском ты не очень-то много сказал. Цитату, правда привел. Не стану напоминать. Ты ее знаешь.
Но и я на цитаты гаразд. Процитирую чуть ниже. Всех троих. Ведь цель очерка моего была — показать три пути, ТРИ РАЗНЫХ ПУТИ больших писателей. И, опять же, показать итог, рассказать, куда привели их выбранные дороги.
Начнем?
Я вот все думаю, а почему Паустовский в книге «Время больших ожиданий» ни словом не обмолвился о том, что в Одессе он жил не один, а с женой, и она делила с ним голод и невзгоды. Наверное, потому, что книга во многом придумана, что невзгоды в ней невелики, что всегда находился выход… Пусть не он сам его находил, а кто-то из друзей. И он отдает им мысли и решения, которые не решается озвучить сам. Но не всегда это получается.
« …В Одессу революция принесла с собой не только сложившиеся на севере формы государственности и быта, но и привела на черноморский юг новых людей, воспитанных революционной бурей и чуждых практическому опыту обывателя-одессита. Появились решительные и неумолимые люди (их всех одесситы без всякого разбора звали «комиссарами»), точно знавшие, что нужно для победы революционного сознания среди пестрого, чрезмерно экспансивного и склонного к анархическим поступкам населения Одессы…».
Сравни-ка с Бунинским:
«…Третий год только низость, только грязь, только зверство. Ну, хоть бы на смех, на потеху что-нибудь уж не то что хорошее, а просто обыкновенное, что-нибудь просто другое! «Революция — стихия…» Землетрясение, чума, холера тоже стихии. Однако никто не прославляет их, никто не канонизирует, с ними борются. А революцию всегда «углубляют».
Вообще, читая дневники Бунина и Паустовского, вдруг приходит в голову, что их высказываний о революции, большевиках и т.д. страшный своей ненавистью к революции и комиссарам диалог можно составить. Не поленись, прочти дневники Паустовского, опубликованные его сыном Вадимом. Они есть в Алманахах «Мир Паустовского», да и в сети найти можно. Ограничусь только высказываниями обоих о «Дне мирного восстания».
Паустовский: «Я прочел приказ Одесского губисполкома о том, что в целях экспроприации у имущих классов богатств, являющихся отныне народным достоянием, в Одессе объявляется «День мирного восстания». В этот день у всех без исключения граждан будут отобраны излишки вещей и продовольствия, кроме самых необходимых, указанных в списке. Я посмотрел этот список. Там было напечатано: «Оставить в пользовании каждого гражданина комплект верхней носильной одежды, комплект белья, пару ботинок (кроме сапог), головной убор» и так далее, вплоть до «одной ложки столовой и одной чайной, ножа, вилки, кружки, самой необходимой посуды для варки пищи и ста граммов сахара». … «В случае нахождения золота и драгоценных вещей, иностранной валюты, а также предметов роскоши и спекуляции скрывающие их лица будут преданы суду, как за измену Родине и контрреволюцию».
Ну, к чему приговаривал суд под водительством Блюмкина или Дейча, известно.
А Бунин? Он ведь тоже написал об этом дне!
«Ужасное утро! Пошел к Д., он в двух штанах, в двух рубашках, говорит, что «день мирного восстания» уже начался грабеж уже идет; боится, что отнимут вторую пару штанов. Вышли вместе. По Дерибасовской несется отряд всадников, среди них автомобиль, с воем, переходящим в самую высокую ноту. Встретили Овсянико-Куликовского. Говорит: «Душу раздирающие слухи, всю ночь шли расстрелы, сейчас грабят».
Похоже, правда?
А что Бабель? Он сознательно, даже написав «Конармию» — а она портрет всего «нового» общества – прославлял это самое общество.
«…Комиссар внутренних дел коммун Северной области вышел из кабинета раскачивающейся своей походкой. За стеклами пенсне вываливались обожженные бессонницей, разрыхленные, запухшие веки. Меня сделали переводчиком при Иностранном отделе. Я получил солдатское обмундирование и талоны на обед. В отведенном мне углу зала бывшего Петербургского градоначальства я принялся за перевод показаний, данных дипломатами, поджигателями и шпионами. Не прошло и дня, как все у меня было, — одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране…».
Это был путь Бабеля. Чем закончился? Бабель был замучен товарищами «верными в дружбе и смерти…».
Иван Алексеевич Бунин навсегда покинул родину.
«… Необыкновенно коротка показалась Дерибасовская, необыкновенно близки самые дальние здания, замыкающие ее, а потом Екатерининская, закутанный тряпками памятник, дом Левашова, где теперь чрезвычайка, и море — маленькое, плоское, все как на ладони. И с какой-то живостью, ясностью, с какой-то отрешенностью, в которой уже не было ни скорби, ни ужаса, а было только какое-то веселое отчаяние, вдруг осознал уж как будто совсем до конца все, что творится в Одессе и во всей России….».
В 1933 году Иван Бунин — первый из русских писателей — стал лауреатом Нобелевской премии по литературе.
А что Паустовский? А он, как и Бабель остался на родине. Пишет рассказы без отрицательных героев, славит стройки, я бы сказал, коммунизма… Выживает. Он все время ищет или придумывает что-то светлое, что-то хорошее.
«.…Я невольно подцвечивал и подсвечивал жизнь. Мне это нравилось. Она от этого наполнялась в моих глазах добавочной прелестью…».
Вот мы говорим «Серебряный век». Да, был такой. А каким же тогда именем назвать время, давшее миру не одного, не двух, а десятки великолепных одесских писателей. Писателей оказавших огромное влияние на всю русскую литературу того периода. Можно ли вообще, говоря о литературе начала ХХ века, обойтись без имен Олеши, Бабеля, Катаева, Ильфа и Петрова, Багрицкого, Нарбута, Шенгели, Штейнберга… Заметь, в этом списке должно быть и имя Паустовского, много писавшего в Одессе, но нет И.А. Бунина, написавшего тут свои лучшие рассказы. Именно во время ожидаемых «больших перемен» начинали эти писатели и поэты. И все происходило на глазах Константина Паустовского. Вернее, вместе с ним!
«…Как описать то веселое и вместе с тем печальное лето 1921 года на Фонтане, когда мы жили вместе? Веселым его делала наша молодость, а печальным оно казалось от постоянной легкой тревоги на сердце. А может быть, отчасти и от непроницаемых южных ночей. Они опускали свой полог совсем рядом с нами, за первой же каменной ступенью нашей террасы…».
Все видел… Все понимал. Знаешь, ведь только его и Катаева жизнь закончилась благополучно. Благополучно… «Умер в своей постели»…
А чуда не произошло. Ожидания не сбылись. Зато сбылось творчество. Паустовский написал много книг. Прекрасных книг…
Автор Александр Бирштейн