1. Времена не выбирают…
«Война» и «Мир». Термины, оборот которых многим знаком со школьного детства. Кому – христоматийно, по рекомендованной литературе, кому по кино и ТВ. Нередко это связывают с классикой Толстого. Хотя роман под названием из двух этих слов несколько позже сочинил и другой классик – Владимир Маяковский. Вообще такой терминологический оборот по отдельности или в другой комбинации не так уж редок в литературе. Вот Борис Акунин один из своих романов назвал «Мир и война». Некий бывший пехотный ефрейтор написал книгу «Моя война», ставшую культовой у нацистов. У Альбины Нури книга называется «Не мой мир». Таких примеров множество. И не случайно: так объективно отражаются два основных явления, две тенденции споконвечного движения человечества. Как и бесконечным кажется спор историков, политологов, экономистов и прочих интересующихся тем, что есть основа и что – частности. То есть, является в истории общим фоном мир, на котором – полосы войны? Или фон – именно она, война, с просветами мира. Большое, сказано, видится на расстоянии. Но с какой высоты не смотри на судьбу человечества, так и не ответишь на сакраментальный этот вопрос. Две чередующиеся основные тенденции. Какая же из них, так сказать, основнее?
Ещё свистели последние пули второй мировой войны, а уже много говорилось о мире. Встречались главы держав-победителей, их министры и советники, партийные лидеры – договаривались о дальнейшей мирной жизни. Рисовали на картах будущие нерушимые границы. Подсчитывали в столбик расходы по мироустройству. Выступали за сокращение армий и вооружений. И все в один голос боролись за мир. Борьбе этой посвящались романы и песни, кинофильмы и спектакли. Живописные полотна, плакаты и скульптуры. Лекции-беседы. Различные мероприятия – от местных до международных и всемирных. С конца сороковых был сказочно популярен примитивный рисунок Пабло Пикассо – голубь мира. Точнее, голубка. Изображение этой птицы не одно поколение окружало со всех сторон. Нации единодушно объединялись в ООН и уповали на её Совет Безопасности. А война всё полосила по этому фону. И адским пламенем всё светились на земном шарике горячие точки. Что же это за проклятие издавна и почти непрерывно простирает свои крыла над человечеством, которое так хочет мира и совершенно не может без войны?
Вопрос из тех, которые называются вечными. Было ли на свете божьем такое поколение, лучшие представители которого его бы не задавали? В этом ключе нашим читателям полезно было бы познакомиться с перепиской двух выдающихся учёных. В ответ Альберту Эйнштейну на вопрос «А как же мир, а как же война?» Зигмунд Фрейд (а тогда глубинная психология ещё шествовала этапом изучения), поделился размышлениями о распределении энергии — что в этом плане происходит в обществе, мире и, собственно, в самом человеке. Идея в том, что чередование явлений войны и мира – как бы неизбежны. И по определению подразумевают друг друга. Имелось в виду, что о войне можно говорить, исключительно противопоставляя ее миру. И о мире — исключительно как о явлении, которое предшествует войне или следует за ней…
Я изучал историю в школе. Затем — в институте. А что, собственно говоря, изучил? В общем-то, одну историю войн. И не что другое. История древнего мира, история средних веков. Так называемая новая история. Новейшая. А нового-то что? Вторгались, наступали, штурмовали. Захватывали, разрушали. Жгли. Ранили, калечили. Убивали. Пленили. Морили голодом. Отступали. Потом освобождали. Восстанавливали. Сочиняли об этом всякие басни. И готовились к новым баталиям. Каковые не заставляли себя ждать. Таким образом, можно весь мир, всю жизнь делить на довоенные и послевоенные. Есть такая схема: после проигранной войны одно поколение растёт в идеологии мира, следующее — в идеологии сомнений. А третье поколение всегда растёт в идее этнического, национального или государственного триумфа. Это неизбежный момент, когда из миллионов людей на первом этапе формируется одна масса, на втором этапе – другая, на третьем этапе – следующая. И нужен только повод, ведь желание и ожидание уже есть. С этой точки зрения, феномен войны состоит в том, что это как измена в браке, например, как смерть близких – драматичны, бывает даже – трагичны, но вроде как естественны. Звучит, конечно, цинично. Жестко. Даже жестоко. Но природа вещей никогда не считалась с нашими эмоциями. В том числе и вторая природа, природа общества.
Куда охотнее люди толкуют о мире. И о борьбе за мир. При этом менее всего думают о том, что подобная борьба также подразумевает войну, хотя и другого уровня. На чём основана моя позиция? Она связана с направлением, которое представляю. Я, с вашего позволения, клиницист по мышлению, представитель французской школы экспериментальной психологии. Так вот, эта школа говорит о том, что лучший эксперимент ставится на природе. То есть, пока мы, психологи, что-то придумаем, выдумаем, ставим некие эксперименты, решаем какие-то переменные задачи, это всё зыбко. Лучший эксперимент ставится на очень большом массиве. И очевидно то, что утаить уже невозможно. Поэтому война – эксперимент природы, одно из неизбежных проявлений человеческого. То есть, не человечного, а именно человеческого. Если бы она не приносила разрушения, потери, боль, страдания и непроизводительные огромные расходы, воспринималась бы, как нечто вполне естественное. Хотя это – теоретическая постановка вопроса: в реальности не может нормальный человек воспринимать это явление спокойно. А тем паче – позитивно.
Размышляя над этим, стоит посмотреть прямо на самого человека. Можно сколько угодно повторять за Максимом Горьким: «Человек – это великолепно! Это звучит гордо!». Но этим ли тезисом исчерпывается характеристика явления «Человек»? Разве нет оснований считать, что человек — жесток, холоден, обижен, равнодушен, ужасен? Что он способен ненавидеть своего соседа, падать духом? Ностальгировать по своему былому рабству и тосковать за вождём-надсмотрщиком. С точки зрения глубинной психологии, человек – вовсе не сплошь приятное создание. И вопрос – кого у человечества больше: умных и добрых, или дураков и злых, извечен и пока определённо не решаем. Нет такой статистики. И взять её негде.
Многое определяется по человеческому большинству. Во всяком случае, так принято считать в формации, именуемой демократической. «Воля масс», «Голос большинства», «Мнение народа» — старшим поколениям хорошо знакомые обороты. Предполагается ориентация на такое устройство общества, где во главе угла – интересы так называемых простых смертных граждан. Ещё исторически недавно это фокусировалось в оборотах «Трудящиеся», «Простые рабочие люди», «Люди мира» и тому подобное. Шестидесятники вспоминают: на каждом углу можно было встретить слова «Всё – для человека!» «Всё – для блага человека!». И даже – «Моральный кодекс строителя коммунизма», лимитировавший потребности и локомоции граждан СССР. Конечно, там ничего не писалось о тех человеческих свойствах, которые принято считать отрицательными и порочными. Но, нередкое проявления именно таких качеств простые смертные наблюдают невооруженным взглядом. Не с Марса же, не с Луны свалилось это на нас. Эстафета, можно сказать, поколений. Лучшие люди, особенно романтического свойства, во все времена мечтали прервать эту цепь. В СССР поспешили громогласно объявить её мрачным прошлым. Но мы же понимаем…
Увы, скверные наклонности отдельных людей (между прочим, тоже не с неба на них свалившихся), в сумме составляют грозные тенденции. И общества, нации, государства чуть ли не всегда готовы развязать войны. И, как видим, развязывают их. Даже в местах, где уже давным-давно не гремели выстрелы и взрывы, и в мирной жизни выросло не одно поколение.
2. Свои враги…
При рассуждении о прошлом многое говорится о вождях. Гитлер призвал. Сталин дал приказ. Сейчас звучит фамилия Путина. Что же, и впрямь один такой лидер, невзрачный, откровенно – не орёл степной и не казак лихой, может заставить десятки миллионы людей добровольно согласиться на войну? На то, чтобы сниматься с насиженных мест, бросать свои жилища. Идти Бог знает куда, стращать, жечь, рушить, калечить и убивать? Гибнуть самим, терять друзей, родных и близких? И чтобы трепали себе нервы, гибли их родные, соседи, дети, внуки, родственники?
Задаю вопрос: Янукович любил теннис; что, вся Украина играла в теннис? Нет. Если бы Путин летал на аистах, что, вся Россия летала бы? Нет. А если Гитлер был художником (кстати, вовсе не таким плохим, как об этом принято считать), разве вся Германия стала художниками? Более удачливый в этом смысле Сикейрос, лидер мексиканских коммунистов был признанным живописцем-монументалистом. Но в той партии больше никто не занимался изобразительным творчеством. Нет, как хотите, а дело не только в лидере. Даже, вероятно, не столько в нём. Огромную роль играет та сумма противоречивых качеств, которые свойственны отдельному человеку. Соответственно, в сумме – человеческим сообществам. Умножайте это на население района, города, области. Страны. Континента. Мира, наконец. И получайте вариант ответа на вопрос – откуда оно, безумие и бессмыслица войны. И так ли они безумны и бессмысленны? И почему история человечества – военная история? И с какой стати этот венец творенья, человек, ни на что полезно-созидательное не тратит такие силы и средства, как на войну и подготовку к ней? Знаете, цена одного современного среднего танка – цена средней школы, в которой могут учиться две тысячи мальчиков и девочек в одну смену. Но на танк всегда находятся деньги. Со школой – сложнее. Того и довольно для любования гармонией мира человеческого. А ведь есть ещё и другие примеры, другие подсчёты…
Да, для мирных координации и согласования исторически возникли крупные международные конференции и организации. Били во все колокола и стоили народам недёшево. Но вот начинается война. И – что же? Я воспринимаю это, как малопродуктивные или даже патологические институции. Они пытаются навязывать какие-то искусственные нормы, значение которых весьма условно даже в мирные времена. То есть, в просветах между войнами. Исхожу из того, что ни одна война не начинается без согласования. Просто войны, настоящие войны, если таковые и были, давно прошли. Появилась геополитика. Появился и установился мир, который можно делить. Появились сферы влияния.
Что касается суммированной психологии простых смертных людей, для неё это, возможно, слишком прямой и общий взгляд на вещи, но ничуть не странный. У массовой психологии совершенно другие механизмы, отличные от психологии индивидуальной. И она зависит от перемены обстоятельств. Например, человек прямоходящий на суше перемещается вертикально. Но вот изменяются обстоятельства. И плавая в воде, он должен принять горизонтальное положение. И совершать отличные от ходьбы действия. Вот ты в новой среде и живёшь совершенно иначе. Государство имеет дело со множеством людей. Оно должно координировать их жизнедеятельность, управлять ими. Известны два основных способа управления массой: нужно устраивать тренажёр качества жизни, каких-то достижений. И другой вариант — когда абсолютным образом принимаются модели поведения, которые тебе навязываются. И большинство общества с этим соглашается. И это модель отыгрывания коллективных сценарных комплексов. Например, комплекса величия.
Психология индивидуалиста – другое дела. Она очень сложна. То, что некий чеховский герой называл «Индивидуй». Человек, который противопоставляет себя культуре, обществу и поэтому способен на великое. Сонди был бы рядовым психологом и никогда не создал бы судьбоанализ, а Фрейд был бы рядовым нейропсихологом и никогда не сотворил психоанализ, если бы они не были индивидуалистами. Люди – это всегда толпа, масса. Индивидуалисты, которые способны противопоставить себя обществу, становится Пушкиными и Лобачевскими. Остальные — это те, которым что «закинут», так они и живут. Американцам закидывают идеал демократии, полет на Луну . Россиянам – величие истории, первый полет в космос, снабжение газом всей Европы, при том что более половины живут без газа и туалетов в доме. Или наши украинцы, бывшие коммунисты, легко, незаметно и безболезненно стали демократами, потом либералами. Да что там рядовые граждане — первый президент свободной, независимой антикоммунистической, прокапиталистической и религиозной центрально-европейской страны пришел с поста секретаря ЦК компартии Украины, первейшего идеолога коммунизма, антикапитализма и воинствующего атеизма. Как это было бы возможно без определённого состояния умов и душ абсолютного большинства?
Феномен сильного человека: индивидуалисты могут сомневаться, протестовать, не подчиняться, не делать так, как сказано. Способность на индивидуальный акт. Даже на такой сильный и крайний шаг, как самоубийство. Но масса состоит из иных людей. Что, кстати, усложняет ответ на вопрос о норме. И тут тоже нечто противоречивое. Ведь норма – это усреднение. И отклонение от нормы – аномалия. Норма выведена во многих сферах. Медицина признаёт норму температуры. Давления. ВОЗ, Всемирная Организация Здравоохранения, утверждает такие стандарты, Но нормы утверждают голосованием. В 1990 или 1991 году гомосексуализм путем голосования был исключен из списка психических заболеваний. До этого он считался патологией. Любая норма общества – это всегда продукт договорённости этого общества о том, что можно стигматизировать, что можно наказывать, что поощрять, чему можно содействовать. Норма с точки зрения судьбоанализа — это всегда разбавленная патология. Вот чем она разбавляется – это зависит от контекста эпохи. Людоедство было когда-то нормой. Если бы вы не были людоедом, то умерли бы от голода. Сейчас это не норма. Еще одна норма – послушание кесарю. Другая норма – «Слава КПСС!». Война в Афганистане – третья норма. ЛГБТ-парад – это четвёртая норма. Носить всем маски – это пятая норма. Не носить маски (вот Украина исцелилась 24 февраля от Ковида, никто маски не носит) – тоже норма. Но ведь это же парадокс!
По сути нормы нет, есть парадокс договорённости. Социально-психологические тенденции миротворчества, мироустройства, миролюбия – нарушение нормы или ближе к норме? Это степень согласованного сосуществования. Но я не могу назвать это нормой. Дерзну высказать свою точку зрения и на уже помянутые инстанции: ООН, ВООЗ и эт цетера – политический криминалитет. По-другому это никак не назову. Как говорил незабвенный генерал Клаузевиц, война – не что иное, как продолжение политики иными средствами. Просто то, что раньше решалось на уровне рода или племени, сейчас решается на более глобальном уровне. И если в каком-то году нельзя решить что-либо без войны, то война обязательно будет. Потому что война – большая беда для тех, кого бомбят. Для других это просто способ решения вопроса. Правда, любая война – задача со многими неизвестными. Успешное начало ещё ни о чём не говорит. Истории известно, что развязавший военную стихию где-то, потом встречает её в своём дому. Но это уж как водится….
Как это там у Омара Хайяма: «У деда моего был, сказывают, враг, В раздоре – золото, сокровище для драк, Не сразу нападёт, а крикнет: Защищайся!», Никто, никто теперь уже не крикнет так…». Разве что в современном спортивном фехтовании перед схваткой партнёры салютуют друг другу оружием. Зрители думают, что это знак приветствия. А ведь это старинный сигнал – «Сотвори бой!». То есть, обороняйся. Оружие благородного боя нельзя поднимать против безоружного или не готового к атаке. А война… Видимая часть войны обычно разрешается агрессией. Уже давно войны начинаются без их объявления. И без предъявления каких бы то ни было претензий. Покажите мне такого дурака, который бы предупредил будущего противника, послал ему грамоту со словами: «Иду на вы!». Чаще всего – в нощи, аки тать. Как говорится, используя фактор внезапности и неразберихи. В военное дело, некогда вроде как мундирно-благородное, уже давным-давно диффузировала уголовная психология из тёмного переулка. Но сама по себе агрессия имплементирована практически во все социальные акты человека.
3. В пределах ныне действующих норм…
Мы всегда имеем дело либо с агрессией в чистом виде, либо с агрессией сублимированной. Человек en mass – это агрессивное и эротизированное существо. Среди прочих и такие два свойства есть у человека от рождения. Потому что появляется он при помощи агрессии и эротики. Любой секс – это агрессия, это проникновение и поглощение. И это есть эротика. Поэтому человек в момент своего зачатия находится в акте агрессии и эротики, и появляется на свет агрессивно, потому что прорывается в новый мир, что также содержит в себе элементы эротизма и агрессии. Агрессия присутствует практически во всех актах человеческой деятельности. Она сублимируется, чему содействуют институты социализации, в которых находится человечество в целом, отрицая агрессию. Но при этом, когда мы закрываем дверь на замок, подразумеваем агрессию, поэтому защищаем свой дом. Когда я в метро проверяю свою сумку, которую дважды вскрывали, подразумеваю агрессию. Каждый раз, когда я иду поздно вечером по улице, я подразумеваю агрессию, возможное нападение на меня и свою защиту, что также будет агрессией. По сути, агрессия тоже своего рода норма жизни, она либо регулируется социальными институтами, либо не регулируется. И мы не спрашиваем ни себя, ни других о том, почему это так.
Да, существует законодательство, в том числе международное, некие нормы. Как бы они не были условными, но в мирное время они срабатывают. Есть понятия преступника, международного преступника, есть понятие военное преступление. Нюрнбергский процесс рассматривал как раз эти вопросы. А могло быть совершенно иначе? Конечно, могло бы. Но назвали военных преступников, их казнили. И это делало не одно государство, на международном уровне. К тому же, правоведы знают: на Нюрнбергском процессе откровенно и демонстративно нарушались нормы. Следовательно, это было противоестественным, не нормой. А нацистские идеи, которые мы по наивности продолжали шумно называть фашистскими, ходили по умам и сердцам ещё много времени после Нюрнберга. Впрочем, они и сейчас ходят.
Был ли обречён нацизм на поражение и разгром в той войне? Есть и такое мнение. Как есть и другие. Но вышло так. А если бы – наоборот? Всё это время мир жил бы в иной идеологической атмосфере. Равно как если бы в девяностые годы не исчез СССР. А это тоже могло быть. Так что толковать о норме можно двояко. Есть норма, идеализированная надеждами, выдумкой, правдой искусства и пропаганды-агитации, ориентир лучших стремлений. Для очень многих само понятие «Норма» связано с чем-то позитивным, приятным.
А норма, на которой я акцентирую, фатализм. Неизбежность. Вот возьмём крайность: смерть — норма? Как мрачновато пошутил Михаил Светлов, что такое, в сущности, смерть? Это присоединение к большинству. Нельзя не умереть. Не хочется об этом думать, неприятная мысль. Но ведь – норма. Война – это как бы норма, естественный спутник человека и его общества. Насколько она хороша или правильна, или разумна, или приемлема или нет – здесь уже очень много вопросов. И это вопрос к той норме, которую могут создать общество романтиков, социалистов или высокоидейных людей. Они по-своему счастливы. Но в науке принято смотреть на вещи прямо. Иначе это – не наука. Война в каких-то пиковых моментах всегда является неизбежностью. Она необходима? Это вопрос. Знаете, у Курта Левина есть теория поля: всё, что появляется на поле, все необходимо. Сейчас на столе у меня чай, телефон. Чудесное устройство для фиксации этих чувств, мыслей и строк. То есть, у меня на столе нет лишних вещей, и они в этот момент неизбежны и необходимы, чтобы мне сейчас коммуницировать. Соответственно в какой-то момент война, не являясь нормой, просто неизбежна. Но, поскольку она всегда сопровождает человеческое общество, то, к сожалению, должно признать, что это — проявление какой-то нормы. А норма — это константа, постоянство чего-то. Вот в чём парадокс: мы неизбежно к этому рано или поздно приходим. Если так, ближе к норме то общество, которое в мирное время готовится к войне. А те, кто не готовы к войне, оказываются дальше от нормы. Они являются обществом инфантильных мечтателей, которых всегда обманывают в силу того, что они туповаты или наивны. Тут вопрос в том, что в обществе всегда проявляется запрос. Можно ли сказать, что в обществе не было запроса на Гитлера? Можно ли сказать, что в обществе не было запроса на Сталина? Они были востребованы. Можно ли сказать, что в российском обществе нет запроса на Путина? Ответ простой – были и есть запросы. Это то, без чего не смогли обойтись. Это, возможно, самое ужасное трагическое противоречие, заложенное в толщу человеческой природы.
Что может сделать наука во всеоружии своих знаний, чтобы сохранить ближе к норме психологию человека на войне — и воюющего (а ему особенно трудно сохранить норму), и гражданское население, которое живет в постоянной тревоге. Парадокс человеческой психики в том, что норма – это всегда интегральный показатель, формула, в которой есть много переменных. И часть этих переменных всегда связаны исключительно со «Средней температурой по больнице». Поэтому говорить о норме во время войны можно только как о такой, которая есть во время войны. О норме мирного времени забудьте. Ее не существует. Мы, психологи, последнее время начали использовать такой концепт, как «новая норма жизни». Примерно как мы выше говорили: есть норма прямохождения и есть техника плавания. И парадокс войны состоит в том, что, например, сейчас каждый украинец должен адаптироваться к войне, как к социальному неврозу. К нему необходимо адаптироваться. Когда рождаешься, у тебя есть 4 или 5 неврозов, на которые ты можешь или согласиться, или жить в психозе. И во время войны общество предлагает новую норму. Вот что очень важно. И задача человека согласиться на новую норму. Есть военный синдром и есть пост-военный синдром, когда людей придется приучать к новой норме.
4. А что потом…
Войны в любом случае не бесконечны. Даже самые долгие войны заканчиваются. Чем кончаются? Как и когда именно? Вопросы логичны, но предварительно безответны. Ибо ответы зависят от очень многих обстоятельств и от их стечения. Ясно, однако, что пост-военный синдром также неизбежен. Что можно сказать в этой связи о науке психологии? В США развивалась реабилитационная психология, особенно после войны во Вьетнаме. В СССР этого не было. Сегодня наука заглядывает за этот горизонт. Готовится. Как ученый, психолог, клиницист, утверждаю: украинское общество и профессиональное сообщество максимальным образом ко всему готовы. Есть одна очень важная особенность. Мы сейчас вводим в научный обиход такое понятие — «Украинский синдром». Если мы говорим о вьетнамском или афганском синдромах, если мы говорим о военных, которые воевали непонятно где, непонятно за что, непонятно под какой идеологией, то украинский синдром понятен. Люди воюют на своей территории, защищая свой дом, своих родных и близких. Буквальные вещи. Много моих знакомых пошли добровольцами на фронт, записались в территориальную оборону. Им есть кого, что и во имя чего защищать. Здесь поднимается все глубинное, архетип земли, архетип матери, своего родного, кровного. Это совершенно другое.
Мой родной дядя, «Афганец», был там, на войне. Вернулся. И стал полунаркоманом (не тем будь помянут). И в конечном итоге умер… По статистике, среди воевавших во Вьетнаме количество зафиксированных суицидов в разы больше, чем в числе воевавших в других войнах. Их награждали, их помнили. Некоторое время. А потом они стали никому не нужными. И общество в них уже не нуждалось. Нашему нынешнему военному уготована другая судьба. Это — то важное отличие украинского синдрома от всех иных. И это соответствует норме.
Кстати, о норме. Сейчас в СМИ широко муссируется посыл о том, что войну развязал человек психически ненормальный, сумасшедший. Как бы я это прокомментировал? Путин – не сумасшедший, не психически больной. Он в норме. И потому целиком и полностью отвечает за содеянное и происходящее… Но у него есть то, что я называю перверсивной структурой. То есть, этот человек всегда будет изменять правила, все переворачивать. Он вынужден сохранять власть, находясь при ней уже лет как минимум 20. Впрягся в неравные отношения с коллективным Западом, не выдерживает ни военной, ни другой иной конкуренции, но этот человек первертивен и нарцистически патологичен. Здесь есть, с одной стороны, объективные причины его личной характерологии, с другой — то, как российская пропаганда сыграла против самого Путина, потому что… ну, все – не все, а очень многие и там задаются вопросом «А что дальше?». Это как «Я сейчас возьму и сделаю» — и так 10 раз, а на 11-й раз уже думают: «Ну, давай же, делай!». А всеоружие государственной мудрости включает понимание ещё и того свойства войны, что развязать её, ввязаться в неё много проще, чем завершить и выйти.
На мой взгляд, абсолютно прав Олег Викторович Мальцев, который в самых разных своих работах не обходит аспект менталитета. Так же, как во многом несхожи между собой отдельные земляне, так и в существенном смысле различны и человеческие сообщества. Трудно сказать, так ли будет всегда – вообще «Всегда» и «Никогда» не есть научные категории. Но, на мой взгляд, если это вообще возможно, то ещё исторически очень не скоро российское общество будет таким, как наше. Свинец вековечной жесткой централизации, можно сказать, прочно застрял в том позвоночнике. И легенда о великой русской революции, восставшей за свободу против царя и барина, и одолевшей их, столь же живуча, сколь и лжива. Менялись термины, гербы и вывески, а не суть. И Николай Второй по прозвищу Кровавый – ребёнок по сравнению со Сталиным. Последний российский царь носил полковничьи погоны – ему и в голову не могло присниться звание маршала или генералиссимуса. Нет, те десятки миллионов не могли без Абсолюта. Не могли и не хотели. И свобода была им непонятна и не нужна. И объяснить этот эффект только феноменом Путина я отказываюсь.
С войной связан ещё один небесспорный момент. Есть мнение: война старит людей. И не только в том смысле, что военное время не совпадает с мирным. На фронте, например, год считается за два. А в авиации – за три. Носители этого мнения исходят из того, что сами условия войны основательно изнашивают людей. Но есть и иное мнение. Противоположное. Неврозы перегружают человека и разрушают его, А война – своего рода лекарство от неврозов. Парадокс? Но что касается Украины – не наблюдаются у нас процессы ментального старения. Сейчас психологи и клиницисты видят: у людей пропадают неврозы. Как сие объяснить? В так называемое мирное время очень многие сосредотачиваются на мыслях о бытоустройстве, о деньгах и всём таком прочем. Во время и в тылу, и тем более – на фронте чаще всего не до этих подробностей. Нет, наше население в основном не старится – я могу это констатировать вполне ответственно. Из-за того, что мы не знаем, когда закончится война, мы не может запустить в себе патологические и регрессивные механизмы. Вся патология войны начнется после ее окончания. Сейчас все блестяще, как это ни парадоксально. Травматические расстройства фиксируются у 15% людей, которые принимали непосредственное участие в боевых действиях, и то расстройства проявляются через 4 – 6 месяцев. Поэтому, когда нас, украинцев пытаются сделать травмированными, ПТСмщиками, — это неправда. Мы на пике нашей резистентности (то есть – сопротивляемости, психологической устойчивости); это популяционная норма во время войны. Украинское общество не только не стареет, оно омолаживается. Даже более того – ментально отстраняется от всего старого, с чем ассоциируется СССР, Российская империя. Тут, разумеется, нужно ещё научиться отделять зёрна от плевел. Дабы не выплеснуть с пеной и ребёнка. Но это уже – отдельный разговор. Ну, как тут не припомнить один из тезисов того же Муссолини(не к ночи и столу будь помянут!). Он говорил, что война – это гигиена нации.
Правда, он, всенародный любимец, плохо кончил. Народ его повесил. В центре Рима — вниз головой. Хотя и с этим – история всё ещё темновата. После драки кулаками машут по-другому. На расстоянии многое видится иначе. Вероятно, и происходящему ныне со временем будут и третьи оценки, и четвертые. И слухи, и сплетни. И даже документы – у них вообще интересна природа: они появляются тогда, когда нужно. И также исчезают. И многое из этого согласовывается не только на небеси.
Что немаловажно: в такое тревожное время отечественная наша наука действует также энергично, планомерно и эффективно, как и до войны. Украинские учёные делают своё дело увлечённо и высококлассно, что признаётся миром. Возьмите хотя бы ряд свежих наших публикации этой зимой в престижнейшем американском журнале мирового уровня. О чём говорит весь научный мир. Это настоящий прорыв украинской науки, как наш ответ на институциональный запрос, общение с институцией, с академией. Это безоговорочное признание субъектности Европейской академии наук Украины (EASU) мировым научным сообществом. А в военное время это – особенно дорого.
Акцентирую ваше внимание на том, что в комментарии редактора авторитетнейшего журнала выражено и удивление, и восхищение работой украинских ученых в труднейшее время войны. И в очередной раз признано: ученые наши имеют, что называется, имена и вес. Это даже, по моему мнению, большее признание, чем сама публикация научных статей. Это готовность работать с Европейской академией наук Украины, как с полноправным субъектом мирового научного сообщества. И это – тоже шаг к победе. Шаг к миру.
Автор – Лунёв Виталий Евгеньевич
Кандидат психологических наук, доцент, гл. редактор международного журнала «Fundamental and Applied Researches in Practice of Leading Scientific Schools», действительный член Всемирной федерации психического здоровья, Академик Европейской академии наук Украины.
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua