С младых ногтей – так уж складывалась жизнь, — дарили мне книги. На Новый год, ко дню рождения, по другим случаям. В те времена, во всяком случае – в моей сред обитания, , — книга считалась очень хорошим подарком. В основном это были отечественные и зарубежные классики и современники. С возрастом такие сюрпризы получал и от самих авторов. Дело стало привычным – ну, поскольку к чуду «От автора» вообще можно привыкнуть. И вот, уже в наши светлые дни, подарил мне автор свою книгу. И, кажется, впервые вот о чём подумалось...
Великие наши земляки Илья Ильф и Евгений Петров одну из глав знаменитых «Двенадцати стульев» открывают рассуждениями о статистике. Она, мол, знает почти всё. А не знает только одного – сколько в стране… стульев. Так сложилось, что лирических героев своих они отправили по миру на поиски именно стульев. Поскольку именно туда волею судьбы и авторов были упрятаны известные драгоценности. Конечно, сослагательное наклонение вовсе не чуждо литературе. Бриллианты те могли быть спрятаны во что угодно. В книги, например. Ведь они, ещё рукописные и в особенности – от рождества книгопечатания — не раз использовались таким образом. Да и сами по себе сохраняли несметные богатства. И однако же хранилищем избрали авторы именно гамбсовский столовый гарнитур. Для людей начитанных это также ясно-привычно, как дуб зелёный у Лукоморья, садок вишневый коло хаты и мёртвые души у Чичикова.
А ведь всё это и тому подобное ясно-привычное когда-то отсутствовало в природе. И потом, откуда-то взялось. – однажды и навсегда. Через что-то проходили по жизни будущие авторы. Радовались, печалились. Запоминали, забывали. Размышляли. Попадалась в их поле зрения некая информация. Накопилась, превысила критическую массу. Стала прорываться во вне. Разыгрались чувства и мысли, фантазии и настроения. Память. Чей-то жизненный опыт, подталкиваемый талантом. И явились миру на книжных обложках и торцах носители известных, не очень известных и совсем не известных ранее нам имён. И их творчество, уютно и привычно разместившееся на полках – дома, в магазине, библиотеке. И где угодно. Была эпоха – книги, как уже сказано, дарили. Их читали буквально везде: за едой, в постели на сон грядущий, в горэлектротранспорте и в самолёте. В автобусе – тоже. В поезде – тоже. В парке на скамейке – в ожидании свидания…
При гигантских полиграфических тиражах, книг не хватало. Их передавали из рук в руки и зачитывали до дыр. Их пересказывали – из уст в уста. «А ты читал? «А у тебя есть?». «Дай почитать!». Мы были самой читающей страной. Это, правда, в большей мере касается дотелевизионных и малотелевизионных поколений: дальнейшая «Продвинутость» поубавила читательский пыл. И современная статистика, вероятно, не только не знает того, сколько в стране книг, но и менее всего этим интересуется.
Но вот, как литературовед, могу сказать вполне определённо и наверняка: в мире нашем одной интересной книгой стал больше. Той самой, с дарования которой я и начал свой рассказ. Продолжу его беседой с самим автором. Знакомьтесь – кто не знаком: Вячеслав Александрович Потапчук и его книга « Свидетели истории». Заслуженный юрист Украины, полковник юстиции, адвокат. Выражаясь профессиональным языком, близким автору (правовед по образованию), главы книги и их лирические герои и впрямь – свидетели того, что в отечественной публицистике принято было называть «Этапы большого пути». Но не холодными свидетельствами поделился с нами писатель: сквозь строки и страницы эти всякий раз ощущается нерв пережитого, высокое напряжение активного участника событий и его побратимов.
Ким Каневский
Заслуженный журналист Украины
— Вячеслав Александрович, для начала: поговорим с читателем о вас. Автор ведь всегда старше его книги. Представимся?
— Что сказать, поначалу – обычное дело: родился в Ровно, где работал отец. Но с детства жил и учился в Одессе. Так вышло — воспитывался в интернате, без родителей. То есть, мать была жива, но. . . «Так сложилось» — иначе не скажешь. И подробности здесь ни к чему. Занимался парашютным спортом. Прыжки. После школы был призван в армию. Попал в спецвойска. Сначала – в учебное подразделение.
— В армии тоже прыгал?
— Да, уж, попрыгал…
— Сколько прыжков?
— Много. Сто, пожалуй. Вся служба, почитайте – прыжки, бег, марш-бросок, стрельба, рукопашный бой. . . ну, весь джентльменский набор. После учебы — Чехословакия. Центральная группа войск. Армейский спецназ. Откровенно говоря, поначалу я даже представить себе не мог – куда и зачем попал.
— Это уже после того достопамятного 68-го?
— 73-й год. Пятая годовщина прибывания советских войск в Чехословакии. Напряжение чувствовалось. Оно нарастало. Шли митинги, демонстрации. Мы находились, так сказать, неподалёку. Были и военные из ГДР. Здание такое трёхэтажное у нас было – интернационал. Первый этаж – наша рота, второй – немцы. Третий – чехи. Варшавский, блаженной памяти, Договор.
— До каких чинов дослужились?
— Срочная служба, младший комсостав. Звание – старший сержант.
— Передряги?
— Ну, всяко было. О чём, как говорится, газеты не писали. Очень многие наши сограждане воспринимали (а кто жив – и сейчас воспринимают) те времена, как исключительно мирные. Толкуют о застое. Не спроста, конечно. Но для меня и моих боевых побратимов это были времена слишком подвижные, динамичные. Напряженные. И небезопасные. Конфликт турок и болгар. Тогда, слава Богу, политически всё урегулировали. Но попотеть нам пришлось. Оказались мы и… в Израиле. Прямо перед войной Судного Дня. И в Порт-Саиде. Наши выходы. Боевое соприкосновение, ночной бой.
— Потери?
— Мы вернулись. У нас – два чеченца, русский, украинец. И командир – чеченец. Там начались военные действия – нас и вывели из операции. Все живы. Поболели только. Обезвоживание организма. А срок службы вышел, я и уволился в запас. Это – так, сами понимаете: в нескольких словах. Как говорится, подробности – письмом. Вернее – в книге…
— Университет?
— Да. Интернат и армия тоже были моими университетами. И теорией, и практикой. И с таким, можно сказать, объёмом знаний и навыков поступил я на юридический факультет нашего университета. Закончил его в 80-м году. Олимпиада, как раз, была. Получил направление в Одесскую таможню. Через некоторое время перевели в прокуратуру. В военную прокуратуру. В ОГУ была военная кафедра, получил я чин офицера запаса. Почему именно меня направили на такую специфическую службу? ? Подробностей не знаю. Считалось: начальству виднее. И стал я служить в доме номер девятнадцать на улице Короленко – следователем.
— Короленко, девятнадцать… Это – трибунал?
— Точно. Трибунал, на втором этаже. И военная прокуратура – на первом. Я служил в прокуратуре. В 1995 году назначался на должность прокурора. Здесь, в Одессе. Это уже независимая Украина была, И мы готовили, например, документацию поднадзорности — сколько войск есть, сколько всего личного состава, подразделений, частей и соединений по всем родам войск. Вообще работы хватало…
— Такие назначения требовали многих формальностей?
— Очень многих. Допуск и так далее. Вот — меня назначали следователем по особо важным делам. Прибыл в Москву. Для оформления. Мне говорят: «А где такая-то бумажка?». «Откуда я знаю». «А такая-то?» «Понятия не имею!». Говорят: «Ну, и иди-ка ты отсюда». Ну, походил «По бумажкам». Приехал на собеседование. Захожу. Сидят комиссия. И как начали: «Покажи на карте Австралию; расскажи о политической обстановке в Северной Африке». «А как Аляска отошла к Америке?». И прочее в том же духе. А передо мной вышли оттуда два генерала, Боевые, заслуженные люди. Так они вытирали потные лбы. Это самое: «Фу, слава богу». Само собой, всё это к дело не имело практического отношения.
— Да-да, знаменитая наша советская аттестация. А вот те знания, которые Вы получили в университете, с этой спецификой как-то были связаны? Или приходилось потом догонять-подгонять?
— Хочу сказать: знания, которые мы тогда получили в университете, а я знаю мнения всех сокурсников моих, во многом также не соответствовало тому , чем пришлось заниматься. Абсолютно. Тогда непомерно много было уделено внимание идеологии, истории, политучёбе. Политэкономии социализма, политэкономии капитализма, теологическим учениям и вообще – Бог знает чему.
— Да и «Дела», вероятно, по военной части попадались, как бы это выразиться… специфические?
— Конечно. Вот закончил, помню, первое своё «Дело», подал прокурору. Он мне звонит: «Все нормально, я «Дело» посмотрел и подписал». Вроде – порядок. Всё. Но… «Что-то я согласия не видел». «Какого согласия?». Он говорит: «Звонишь секретные данные. Вы, лейтенант, знакомы ли с указом Президента Верховного Совета 00019 61-го года? «Я вижу что забыли». А это – совершенно секретный указ «О порядке привлечения к уголовной ответственности отдельной категории лиц».
— Как говорится, это мы не проходили…
— Вообще-то, даже профессора не знали об этом указе.
— А категории какие ? Кого касалось?
— Ну, там расписаны были все: и военнослужащие, и партийные работники, и сотрудники комитета госбезопасности. Определенная шкала тех, кто даёт согласие. У меня были случаи, когда не давали согласие на привлечение к уголовной ответственности. У нас был капитан КГБ. Лично Андропов мне дал указание: ограничится увольнением из органов. И все.
— Ну, кроме того, там же была ещё специфика всяких таинств КГБ?
— Да. конечно. Это я так, навскидку сказал. А там — масса.
— То есть и разведка и контрразведка тоже Ваши были?
— Да. Нам подмандатны. Вот, представляете, некий начальник разведки у нас был . Подследственный. Он оставил деньги. Ну, как прикажете проверять агента?
— Это не нужно никому знать, ни адвокату, ни суду.
— А в университете на юрфаке это просто не проходили
— После назначения, вероятно, были какие-то курсы…
— Никаких. Спотыкаешься, бьешься, спотыкаешься, бьешься. Практика! Вот, потом уже, где-то через пару лет у нас были курсы повышения квалификации. Но туда посылали, в основном, тех, без кого можно было обойтись. На ком служба держалась, кто тянул, тех обычно не посылали.
— Вообще сфера, в которую вас направили, ко всему прочему ещё и… можно сказать, экзотическая. Не просто детективная. Например, бывшая пятьдесят восьмая статья, со всеми её пунктами. Шпионаж, диверсии, измена. Оружие и боеприпасы. Валюта. Государственные преступления. Зрители-слушатели-читатели это обожают. Тут не захочешь – писателем станешь. Так к книге пришли?
— Не знаю. Может быть, такшел к ней. Пришел значительно позже. Конечно, и детство моё, и отрочество, и юность с молодостью монотонными не назовёшь. Спорт и армейская служба получились динамичными, я бы сказал – сюжетно насыщенными. Да и в суде я прослужил до шестидесяти пяти; тоже скучать не приходилось. Жизнь подбрасывала такие коллизии, такие повроты драматургии, что ой-ёй-ёй. А когда уже подался, как говорится, на заслуженный отдых – взялся за перо. Хотя идея книги родилась немного по-другому. Был «важником». Ну, по особоважным «Делам». И у меня были громкие дела… человек 10 было расстреляно. Тогда ещё была исключительная мера.
— А эти… как их… по пушкинскому Борису Годунову: кровавые мальчики в глазах не мелькали?
— Нет-нет, я хорошо знал тех, о ком речь. Это были такие земляне, о которых и вспоминать-то не хочется. Не выдуманные для литературных и кинодетективов, на потребу читателя и зрителя – совершенно конкретные, отдельно взятые и вполне реальные. Хотя далёкому от материалов тех «Дел» простому человеку было бы не просто поверить в такую реальность. Но мне такого душевного комфорта Бог не послал: «Верится – не верится!». Работа требовала во всё вникать и смотреть на вещи только прямо. Чего бы это ни стоило. Делал своё дело, в строжайшем соответствии с законами профессии. Ну, и с Законом вообще, конечно. А «Дела» были острейшие, головокружительные. Ни один писатель не придумает. Только сама жизнь. Всё решали Закон и Суд. «Dura lex sed lex». Я просто исполнял свои обязанности. А память, конечно, насыщалась сюжетами.
— Когда стали обозревать накопленное?
— Знаете, где-то к шестидесяти годам оно начало доставать, стал останавливаться-оглядываться. Обращал внимание на многое в прошедшем. Конечно, и по ходу «Дел», и в особенности ближе к подведению итогов, настроения приходили разные. Человек я не сентиментальный, но бывало и тяжко на душе. Я даже поехал на Афон. Помню, стою там перед батюшкой. Впервые видел такое — пришли на это причастие бизнесмены. Такой ВИП собрался! Они там рыдали, молили Господа. Падали, ползали, грызли землю. Ну, бес вселился какой-то.
— Отягченость греховная?
— Не знаю, что тут и думать. Батюшка мне говорит: «А в чем твоя проблема?». Отвечаю: «Вот, исполнял свой долг и люди понесли наказание». А он мне: «Ну, и все, не морочь себе голову. Ступай с миром!». Таков, значит, вышел суд Божий…
– А кстати, о суде. Вы ведь послужили отечеству и в этом департаменте.
– Было дело. Чуть не сказал – «Был грех». После службы в прокуратуре поступил в суд. На дорожку коллеги, конечно, сказали: «В добрый час». Но в добрый ли? Пошли 2000-е годы. Трудно сказать, каким названием их обобщит история. Не исключаю – «Рассвет коррупции». Хотя иные почему-то толкуют о «разгуле демократии»
– А некоторые и вообще ту бешенную коррупцию считают побочным и вполне предсказуемым продуктом этого самого рассвета?
– Пусть так. Но, как при всяком переходе в другой департамент , приходили новые надежды. Когда переходил на работу в суд, прошел соответствующие, и не малые процедуры, даже экзамены сдавал – чисто школьник.
– В каком суде служили?
– Сначала был направлен в Ленинский районный.
– Пересыпь?
– Точно, на Пересыпи. Как говорится, тот еще райончик. Потом был переведен в Малиновский. Заместителем председателя. Далее – Апелляционный суд. Работал и в Областном административном. Без подробностей: все это вышло очень непросто. Со студенческой скамьи я твердо знал: суд и, соответственно, судья не подчинен ни Богу, ни царю, ни герою. Никому.
– Никому, то есть, кроме Закона.
– Кроме Закона, разумеется. Это было усвоено, как «дважды два». И касалось не только суда, о котором я поначалу меньше всего думал. Приоритет Закона, это – следствие, прокуратура, адвокатура. Вся правовая сфера основана на простом, казалось бы, этом тезисе.
– Казалось бы?
– Это явление можно сравнить с соотношением искусства и реальной жизни. Вы ведь знаете, на этом стыке встречаются две правды. Они так и называются: «Правда искусства» и «Правда жизни». Правда и та и другая, только первая — как должно быть, к чему нужно стремиться, за что нужно бороться, чему нужно учиться и учить. А другая – как это происходит в повседневности, где никак не исключается то, что называем обычно человеческим фактором. Может быть, правопослушным вашим читателям, за всю жизнь не имевшим дело ни с преступниками, ни с полицией, ни со следствием, ни с судом – непросто понять то, о чем я говорю. А конкретные примеры приводить не буду. Их – навалом. Тем более, многие достаточно подробно воспеты в моей книге. Пусть читают. Скажу только, что тогда пришла ко мне пора гипертонических кризов. И стали они учащаться. Это, конечно, не простое совпадение. И я, хотя не без усилий, уволился.
– Пенсия?
– Так точно, вышел на пенсию. Пенсионер.
— Итак, остановились-оглянулись: следствие, прокуратура, суд. Адвокатура. Где вы почувствовали себя, как рыбка в воде? В своей стихии?
— В суде. Судья. Но судья, понимаете, это пик, вершина юридической деятельности. То есть, все замыкается. В советское время, когда пришёл работать в прокуратуру, говорят: «Вы работаете на суд». То есть, вот Ваши дела, это должно через суд пройти. А суд, он уже распределит, он уже расставит — кто прав, кто виноват. И назвать человека преступником, и ужесточить его ответственность за содеянное, и смягчить может суд. При состязательности сторон, разумеется (прокурор и адвокат), но окончательный вердикт за судом. При возможности апелляции – тоже в суд. В следующую инстанцию.
— К судебному этапу у вас был уже изрядный опыт?
— Вы уже знаете, я пришел из прокуратуры с большой практикой уголовных «Дел». , Гражданских за мной было маловато. Я навалился на гражданские, вникал в гражданский процесс. Понадобились ещё пару лет, чтобы понять эту сферу.
— Говорят, сейчас всё проще?
— А сейчас набирают, допустим, пацанов. Это даже не смешно. В возрасте двадцати пяти лет, не работал, теория слабенькая, практика нулевая. Иди — суди. Ну как так можно? А выходит – можно. Всё – можно….
— Тут ещё многое упрощает НТП, научно-технический прогресс?
— У нас, тогда ещё молодых, компьютеров не было. Была опора – опытные авторитетные работники. Можно было посоветоваться, получить рекомендацию. Что-то вроде шефства, наставничества. Сейчас проще — компьютер на всё, про всё.
— У нас на сей счёт были только специальная литература и картотеки.
— Вот-вот, картотеки. Длинные коробки с замусоленными карточками. В них и ковырялись. Но очень сильна была судебная практика Верховного Суда. И надо было постоянно с ней сверяться, по ней ориентироваться. Вчитывались мы и в периодические обобщения областного суда по тем или иным категориям.
— Вы сейчас – в коллегии адвокатов?
— Да.
— Вот общаетесь с адвокатами; из каких звеньев пришли в адвокатуру ваши коллеги? Кто-то, насколько я знаю, всю жизнь работал в уголовном розыске, ловил воров-бандитов. А теперь — адвокат. Старается их оправдать. Или смягчить участь. Иногда даже и тех, кого раньше подводил к отсидке. Был, так сказать, посаженным отцом.
— Ну, может быть, известная доза парадокса в этом есть. Мы вообще живём в эпоху избыточного числа парадоксов. Это ещё что; в процессах теперь участвуют и лица, вообще не связанные с профессиональной деятельностью. Приходит много молодежи: они – здоровые, энергичные люди. Адвокат – можно сказать, это ещё и ноги. Ходить нужно много. Бегать. Но ведь нужен опыт – и элементарно жизненный, и специфически правовой. Вот с этим, на мой взгляд, теперь нередко — слабовато.
— Вернёмся к военной вашей следственной службе. Следствие и правосудие в Вооруженных Силах – дело ведь особенное. Тяжкие телесные повреждения, убийства, изнасилования, крупные хищения – тут же милиция не играла особой роли. В воинские части и на корабли её ведь и не вызывали. Тем более, в ходе боевых действий. А военной полиции у нас нет. Как расследовать? На основании чего? Какими силами? Встречались Вы с такими ситуациями? А тут и боевые действия. Выходит, сам Закон был к этому не готов?
— Я Вам скажу больше, само государство оказалось не готово к этому. Вот смотрите, что у нас творится с военными прокуратурами. Распался Советский Союз. В Украине было сказано: нам военная прокуратура не нужна…
— Так и трибунал оказался лишним?
— Трибунал ликвидировали, сделали его военным судом. На первых порах. В военных прокуратурах сняли со всех погоны. Все – гражданские. А потом послышалось: «Зачем нам военный суд?». Ликвидировали и его. А тут, откуда ни возьмись, 2014-й год. Уголовное преступление, гражданский следователь явился в воинскую часть. А кто его туда пустит? Правонарушения и преступления в обстановке, близкой к боевой. Или просто — в боевой. Кто должен расследовать? Кто должен отвечать за тех невоенных лиц, которые должны расследовать? И что же? Начали опять создавать военные прокуратуры.
— Дошло до парадокса. Звонит мой товарищ, говорит: «Сына разжаловал министр обороны». Говорю: «Как прокурора может разжаловать министр обороны? Прокурор не подчиняется ему. И вообще – никому. Окромя самого Закона!». Говорю: «Такого же не может быть». Ан может! Когда создавали военные прокуратуры, «забыли» принять «Положение» о них, военных прокуратурах. Вот и вышло: он – подполковник, стало быть, офицер. Старший офицер. И в этом качестве прямо подчиняется старшему по званию. А тут министр обороны издал приказ: «Кто выпивший за рулем будет, того понижаю в звании». А хлопца «Употребившим» застали — и понизил его в звании. Согласно приказу». Ну? Что прикажете? Плакать или смеяться?
— Нонсенс. А как могла вообще существовать правовая сфера без «Положения»? На основании чего она действовала? В каком правовом поле?
— Ну, вот, и до сих пор нет «Положения», не создали, не приняли в Верховной Раде. И такого немало.
— Ничего не меняется в эти военные месяцы?
— У нас нет военный полиции, у нас нет ни военной прокуратуры, у нас нет военного суда
— Military police есть в любой цивилизованной стране.
— В любой, есть. А у нас – нет.
— Вот такие мы – загадочные люди, загадочная страна. Вот ваша книга – она сейчас у меня в руках. Солидный том, хорошее издание. Я не прошу пересказывать содержание вашей книги. Уверен, при всём тематическом разнообразии её глав, так или иначе всё это – в подробностях о том, о чём вы сейчас отвечали на мои вопросы. И о многом другом, ведь обо всё сразу не расспросишь. Но однажды она, книга эта, началась. С чего, как и где?
— Кое-что, черновики, какие-то наброски. Ну, у меня получилось как: мы как-то были во Львове. Помню, в гостинице что-то не спалось. А в номере был, как ни странно, письменный стол. Да мало того, на нём лежала пачка белой бумаги. Сейчас в гостиницах такой вид мебели редок. Никто же, почти, ничего не пишет. В основном – телефон и компьютер. Ну, сел, за стол, бумага лежала, я начал писать. Статья выходила. Публицистика. Я фактически пол статьи написал, потом это все бросил. Лежало. И, видимо, отлежалось. А когда уволился, опять ее поднял и потихоньку, потихоньку. Ну, и потихоньку… как-то туда-сюда… Что получилось, не знаю. Дети причитали, сказали — им нравится.
— Ну дети — известные критики. А как сам автор определяет её основной жанр. Роман? Мемуары? Детектив? Размышления? Психология? Боевик?
— Пожалуй, всё вместе. Синтез. Или – эклектика, смешение жанров. Говорят, это очень современно. Кстати, тираж небольшой. Пока. А меня всё чаще просят – дай книгу! Не я один хочу остановиться-оглянуться. А ведь в этом переплёте спрессована целая эпоха. И в основном – в тех вариантах, о которых СМИ воздерживались. И не в пересказе литератора – из первых рук. Пусть читают…
