Январь-июнь 1968 года
От редакции. Не в первый-второй раз читатель нашего журнала встречается на его страницах с полковником милиции, писателем Трапезниковым Владимиром Ильичём. Дай Бог – и не в последний. Сегодняшняя встреча связана с подготовкой к выпуску новой книги автора – «Морская жизнь старого опера». Одна из глав будущей этой книги и предлагается вашему вниманию. По сути это – нечто вроде страниц старого дневника или личного бортового журнала молодого мореплавателя. Вместе с автором – из дальнего нашего далека оглянитесь в его юность, в которой Владимир Ильич посетил воюющий Вьетнам.
1.
Вот таким пацаном пришлось мне побывать в марте-апреле 1968 года в порту Хайфон во Вьетнаме – воюющем тогда с США. Я стоял на вахте у трапа с вьетнамским сержантом. И когда мимо нашего судна пролетели американские «Фантомы» — бомбить Хайфон, — мой напарник, вьетнамский сержант, стрелял из пистолета ТТ по пролетавшим самолётам. Впрочем, к этому и другим эпизодам плавания во Вьетнам ещё вернусь…
…Перед тем был я в отпуске. Одесса мое возвращение из отпуска встретила сильным снегопадом. Но я успешно попал на судно, которое по-прежнему находилось в доке Ильичевского судоремонтного завода. Чего с нетерпением ждали напарники — для заступления на вахту. Всем женатым хотелось побыть подольше дома, с семьей. И меня загрузили вахтой на сутки, как стояли вахтенные штурмана на стоянке в доке. Вахта возле трапа, когда судно в доке, мероприятие довольно-таки скучное. Судно практически пустое, все, кто могут, уезжают по домам. Остаются только вахтенный штурман, механик, моторист, матрос, электрик. И, возможно, еще несколько иногородних членов экипажа. Судно подключено ко всем береговым коммуникациям. Работы ведутся с корпусом судна специалистами завода, которые находятся на нижней палубе дока. За бортом — визг турбин, зачищающих корпус судна. Неимоверная пылища, искры от турбин и сварочных работ. На улице минусовая температура. Хорошо, что боцман для вахтенных выдал огромный полушубок и валенки. Сутки – это же двадцать четыре часа на ногах, на улице у трапа, нагрузка приличная.
Утром, когда я сменился с вахты, с трудом заставил себя выпить чаю и упал в каюте на кровать совершенно обессиленный. На следующее утро, в свой законный выходной, я решил съездить в Одессу, закупить необходимые в рейсе вещи. Вся палубная команда заказала мне взять водки по разрешенной норме – две бутылки на человека. Итого тридцать бутылок на пятнадцать человек.
Я в обязательном порядке проведал тетю Иру Тимофееву, рассказал, как погостил у родных. Ну, и про предстоящий рейс в район боевых действий. Она пожелала мне удачи и осенила в дорогу крестом. Пробежал по Привозу, быстренько «скупился» и пошел в Колхозный переулок — взять такси на Ильичевск, до судоремонтного завода. В это время начался сильный снегопад. И никто из таксистов не хотел ехать на Ильичевск. Наконец-то мне повезло – один из водителей рискнул на дальнюю поездку в такую погоду. Оказалось — его мать там жила. Решил проведать. Выехали из Одессы примерно в три часа дня. В машине было еще четыре попутчика, тоже моряки, которым, как и мне, нужно было в Ильичевск — на свои суда. Компания подобралась веселая, ехали под травлю морских историй. А снегопад — все сильнее и сильнее, дорогу было еле видно и снежный покров увеличивался прямо на глазах.
На половине пути между Одессой и Александровкой мы уже пробивались с трудом: заснеженная дорога, плохая видимость. И вскоре вынуждены были остановиться на обочине. Ни попутного, ни встречного транспорта видно не было. Через некоторое время нас занесло снегом по капот. Оставалось только — в машине ждать окончания снегопада. Хорошо, что у нас был полон бак. И отличная печка. Каждые полчаса водитель заводил машину для прогрева двигателя и салона. Ждали помощи дорожных служб, но это могло быть только к утру. Кроме того, все крепчал мороз. Вскоре занесло практически по крышу. И мы иногда выходили из машины, чтобы расчистить снег у дверей и багажника.
Когда стемнело, снегопад прекратился. Но ехать не было никакой возможности. В создавшейся ситуации мы решили ждать до утра в – надежде на то, что дорога будет расчищена. И я поддержал моральный дух нашего коллектива — достал из своей сумки две бутылки водки. У водителя оказалась буханка серого хлеба и мы выпили малым делом, закусили хлебом и… снегом, черпая пригоршнями его за окном машины. Для перекура выходили. А время тянулось и тянулось. Так что в три часа ночи я достал еще две бутылки: народ повеселел. И в шутку мне предложили не мелочиться — достать сразу все свои запасы. Но я устоял.
В семь утра начало светать. И мы услышали шум мотора. В сторону Александровки промчался самый настоящий танк с металлическим угловым лезвием для очистки снега с дороги. Он проехал, не останавливаясь, поднимая снежную лавину в обе стороны дороги. Но следовать за ним мы не смогли из-за оставшегося глубокого снежного покрова. Буквально через полчаса на дороге показался большой гусеничный трактор, который на буксире тянул три хлебные машины и ГАЗ-69. Они нас прицепили буксиром к своему каравану и дали всем по булке теплого белого хлеба. Нашей радости не было предела, и я в знак благодарности дал трактористу бутылку водки. А тракторист уже был немного выпивший. В итоге трактор сошёл с дороги и заехал в озеро. Один из наших был судовым мотористом и смог завести трактор. А затем повести дальше весь караван — до Александровки. Там мы всем экипажем нашей машины пошли в столовую, где заказали еду, какую только было можно. По две порции каждому. Вечером я уже был на своем судне, а из тридцати бутылок водки все же двадцать пять уцелело.
Утром заступил на вахту. Увы, из экипажа на судно добрался только я один, остальные вахтенные по службам остались без смены. На камбузе тоже никого не было, и вахтенный помощник открыл продуктовый склад, где мы запаслись необходимыми продуктами. Только на третий день первым смог прийти на судно боцман (он добрался от переправы по льду), а затем стала подтягиваться вся команда.
Через неделю доковые работы были закончены. И мы пошли под погрузку спецрейса на Новороссийск. Погода была слегка штормовая, со снежными зарядами, а в Новороссийске, как только мы стали к причалу, разыгрался «Бора». Да так подул отжимной ветер от причала, что нам пришлось подать на берег все имеющиеся концы. Народу на судне было много, так как членам семей экипажа разрешили пойти с нами из Одессы и быть на судне до закрытия границы. Во время болтанки у причала многие, конечно, уже пожалели, что остались на судне. Выйти в город было практически невозможно, так как ветром нас отжало от причала. И трап болтался в воздухе между бортом и причальной стенкой. Через несколько дней ветер стих и нам начали грузить огромные тяжеловесные ящики. Грузчики говорили по «секрету», что в этих ящиках находятся военные вертолеты в разобранном виде.
Мой напарник по вахте из машинного отделения Эдик Флидерман предложил сходить с ним в город — погулять с его знакомыми девушками, которые работали в школе преподавателями. Эдику было около тридцати трех лет, как он говорил, возраст Иисуса. С его слов знакомые преподавательницы были двадцатипятилетними девушками. Он по телефону договорился с ними встретиться на Советском проспекте в шесть часов вечера. В назначенное время мы были на проспекте и подходили к месту встречи. Когда мы увидели двух женщин, стоящих на троллейбусной остановке, Эдик им приветливо помахал издалека рукой, они ответили такими же жестами. А я, когда присмотрелся к ожидающим нас «девочкам», увидел, что это две сорокалетние тетки. Флидерман пошел к ним здороваться, а я сделал вид, что просто прохожу мимо и стал удаляться от них быстрым шагом. Вслед я услышал, как женщины стали мне кричать: «Мальчик! Постой! Куда ты уходишь!?» Но в ответ я еще ускорился, про себя ругая Эдика за такую подставу с «девочками».
2.
На судне, когда я рассказал ребятам про свое свидание на проспекте, они долго смеялись и объяснили мне, что это излюбленное место новороссийских проституток. Эдик вернулся поздно вечером и делал вид, что обижается на меня. А вот такая она вышла, прогулка по городу-герою Новороссийску.
Погрузку тяжеловесов закончили быстро. И на следующий день снялись из Новороссийска и пошли на Николаев, в закрытый военный порт Балабановку. Всех родственников и провожающих на подходе к Николаеву сняли с нашего судна рейдовым катером и отправили на берег, что всех немного расстроило из-за проблем с плохой погодой. Было холодно и почти все время шел снег. Им пришлось в гостинице в Николаеве ждать несколько дней пока распогодится, а потом на поезде добираться до Одессы. Такова судьба морских семей, которые хотят подольше побыть со своими уходящими в рейс родственниками.
В Балабановке нас грузили ящиками зеленого цвета, но разных размеров. Грузчики шутили, что это макароны разного калибра. Кто-то сказал: «Скорострельный картофель». И поправлялся: «Скороспелый». Один трюм полностью загрузили мукой в холстинных мешках, дополнительно покрытых целлофаном. Часто-густо, как говорится, шел сильный снег и нам приходилось то открывать, то закрывать трюма. Погода была морозная, около пяти-семи градусов. На палубе местами образовались большие снежные сугробы. В Одессе и Николаеве давно не было такой морозной и снежной зимы.
Как-то возле трапа нашего судна появился молодой кот трехцветного окраса, если сказать, что он был худой, то это ничего не сказать. Это просто были кожа и кости. Вахтенные занесли его в столовую команды погреться и покормить. Он кушал все, что ему давали, без остановки и даже грыз черствый хлеб. Боцман тихонько дал добро дневальной столовой команды Гале оставить его на судне. Потом за ним прижилось имя его крестного — Боцман.
Наконец-то погрузка была закончена, и мы после полной бункеровки топливом вышли в сторону Босфора. Через сутки мы уже входили в Средиземное море и наши сугробы снега растаяли на глазах. На этот раз при прохождении Босфора я стоял на вахте — на мостике. А за рулем судна — мой старший напарник по вахте Зайков Валера; я был рядом с ним и наблюдал за его действиями. Это был снова переход вокруг Африки, который длился чуть меньше месяца.
Экипажу было официально объявлено, что мы идем на Вьетнам. И что порт выгрузки — Хайфон. В это время война там была в полном разгаре. Американские самолеты бомбили и наносили ракетные удары по территории вьетнамских портов. Известно было о том, что в Хайфоне в начале января при бомбежке получило пробоину судно Дальневосточного пароходства, но экипаж вовремя завел спасательный пластырь и судно осталось на плаву. Наше правительство немедленно заявило ноту протеста США.
В связи с такими событиями, старший помощник капитана Смоляр почти через день устраивал тревожные учения по борьбе за живучесть судна. Мы заводили учебные пластыри, ставили чопы и цементные ящики на условные пробоины в различных местах судна. Времени до нашего захода в район боевых действий с каждым днем оставалось все меньше и меньше.
При переходе Атлантического, а затем Индийского океана жизнь экипажа шла своим чередом. Я стоял на «собачьей» вахте со вторым помощником. Зайков, мой напарник, в это время переходил в рабочую бригаду палубной команды и занимался покраской судна.
На фотографии Валера за штурвалом нашего судна «Николай Огарев» при прохождении Босфора. За этим же штурвалом и я простоял немало вахт. На современных судах рулевые устройства — с электрогидравлическим приводом, поэтому только с виду напоминают штурвал. Но работают в чисто контактном режиме – поворот вправо, поворот влево и прямо руль. На пиллерсе (тумба, закрепленная в палубу) находятся штурвал рулевого управления судна, катушка гирокомпаса, катушка датчика поворота руля и тумблеры включения авторулевого. Вверху, почти над головой, смотровое окно зеркального отражения магнитного компаса, на случай выхода из строя главного гирокомпаса.
Жизнь на судне никогда не обходилась без традиционных на море шутливых розыгрышей. Но бывало, шутки заканчивались невесело для всех участников этих мероприятий. Как-то ребята из палубной команды подговорили Гришу-уборщика, которого подымали на работу в пять утра, чтобы он, когда будет будить в шесть на работу Галю, дневальную столовой команды, взял у нее из каюты и унес одну интересную принадлежность женского туалета. Галя была очень худенькая женщина и в целях округления своей фигуры носила какую-то подставку под юбкой. Вот Гриша тихонько перед тем, как её разбудить, забрал из каюты эту принадлежность округления «кормы».
Утром, когда мы пришли на завтрак в столовую, Галя была злая, как «тигра» и не подавала, а буквально швыряла нам тарелки на стол. Фигура у неё была совсем стройная, не как обычно, с закруглением ниже ватерлинии. Глаза её метали молнии, но все молча ели, не подавая вида. В это время на завтрак пришел старший моторист Саша Русанов – блондин, лет сорока, крупного телосложения с вальяжными движениями, разговаривающий с типичным одесским акцентом. Увидев Галю не в настроении, зычно сказал: «Галя, шо такое? Надо свое хреновое настроение поберечь для мужа, когда выйдешь замуж». Она, недолго думая, подошла быстро к Саше и залепила ему хорошую, звонкую пощечину. Саша со всей злости в ответ тоже ляпнул ее по лицу так, что она отлетела и упала. Конечно, если бы Саша знал про шутку с Галей, он бы сказал что-то более деликатное. В итоге, Галя расплакалась и убежала из столовой. Нам всем было уже не до смеха. Вся палубная команда молчала о придуманной шутке. Гриша тем более молчал. Русанов был зол и растерян от происшедшего, но считал себя правым в ответной пощечине.
Вечером было созвано срочное профсоюзное собрание с повесткой дня «Обсуждение поступка Русанова». У Гали красовался под глазом синяк, но держалась. «Шутка» большинству была неизвестна, многие осуждали обоих. Начались прения по поводу ЧП. И никак не могли прийти к какому-то общему решению. И тут наш боцман Анатолий Андреевич сказал: «Во всем виноват Гриша! И надо судить его, придурка!» Он рассказал о том, что ребята в шутку присоветовали Грише стащить у Гали из каюты интимную вещь её туалета. Что он и сделал. Теперь надо было уже спасать Гришу от Гали и Саши. Они сразу забыли про все взаимные обиды и были готовы его разорвать. Гриша испугался, покраснел, а остальные просто громко смеялись. Собрание, впрочем, закончилось примирением сторон, а у Гали с Сашей после этого события начался тайный роман.
Так прошел наш очередной переход вокруг Африки. Ещё два раза пересекли Экватор. В первых числах марта мы зашли в Южно-Китайское море, подошли к Сингапуру и стали на рейде ожидать разрешения — следовать на Вьетнам в порт Хайфон. Судно, как всегда, атаковали баржи торговцев с товарами, и капитан дал добро на выдачу нам валютной зарплаты за два месяца. Для моральной поддержки перед приходом в район боевых действий мы с радостью отоварились на «школу», то есть набрали вещей на продажу. Стоянка на рейде Сингапура по неизвестным для нас причинам затягивалась — только двенадцатого марта мы получили добро следовать в порт Хайфон.
По пути следования в Южно-Китайском море в сторону Вьетнама мимо нас по несколько раз в день разными курсами пролетали самолеты-разведчики США.
Ребята говорили, якобы нас в это время сопровождали отечественные подводные лодки. И начальник рации все время поддерживал с ними связь, по команде капитана передавал им наши координаты.
3.
Как известно, война во Вьетнаме – один из крупнейших военных конфликтов второй половины двадцатого века. Она оставила глубокий след в истории и Вьетнама, и США. И, собственно говоря, СССР. Эта война длилась с 1955 года до падения Сайгона в 1975 году.
Февраль-март 1968 года были самым активным периодом бомбардировок и ракетных ударов, которые наносили США по Вьетнаму и, особенно, по порту Хайфон, основной порт Демократической Республики Вьетнам. Он расположен на правом берегу реки Кам (Красной), которая своей разветвленной дельтой впадает в Тонкинский залив. Порт небольшой, шесть причалов, три из которых считаются глубоководными и способны принимать океанские суда с осадкой семь с половиной-восемь метров. На причалах отсутствовала крановая и другая механизация. Все грузы отвозились от борта судов автотранспортом либо баржами по реке.
Четырнадцатого марта в двенадцать часов мы стали на рейде порта Хайфон прямо напротив причалов в ожидании постановки под выгрузку. Власти покинули борт судна, но остался один сержант для связи с береговыми службами и военными. Нам объяснили, что как только раздастся на берегу звук сирены, который означает сигнал воздушной тревоги, надо принимать меры своей безопасности от бомбардировки порта и города. Экипажу, кроме вахты, во время воздушной тревоги рекомендовалось находится в надстройке судна за двойной переборкой. Или в крайнем случае, в коридорах. Вахте раздали каски и спасательные жилеты (на случай, если взрывной волной унесет за борт в воду). Это была как раз моя вахта со вторым помощником капитана Бабицким. Я познакомился с нашим вьетнамским сержантом. Он вообще не понимал никакого языка, кроме вьетнамского. И нам приходилось объясняться с ним с помощью жестов и мимики. Невысокий парнишка, на вид максимум восемнадцать лет, а ему, оказались все тридцать. Спокойный, очень улыбчивый и добродушный. На поясе в кобуре у него был пистолет «ТТ» и переносная радиостанция «Р-109» весом десять килограмм, для работы в телефонном режиме.
Наша вахта прошла спокойно, без воздушных налётов, и до утра было тихо. Мы постепенно успокоились. И вдруг, часов в десять утра, завыли сирены на берегу, а экипаж вместо того, чтобы прятаться в надстройке, вышел на палубу. Со стороны моря по реке стремительно нарастал сильный рев. И на низкой высоте над рекой на бреющем полете пролетели два американских истребителя «Фантом». Потом на небольшом островке, где были какие-то строения, раздался оглушительный взрыв. Казалось, что весь остров поднялся в воздух, а потом рухнул вниз, подняв огромное облако пыли, которая долго не оседала. Через некоторое время, когда в этом облаке появился просвет, на месте острова мы увидели ровную горящую землю.
Наш военный вьетнамец, когда увидел летящие на большой скорости самолеты, начал стрелять в их сторону из пистолета.
Я потом на вахте спросил его, зачем он стрелял из пистолета по самолетам. Он ответил жестами и мимикой. Я понял так: если каждый вьетнамец, который увидит самолет и выстрелит в него из любого имеющегося оружия, есть вероятность, что самолет будет сбит. Потом нам объяснили, что на бреющем полете самолет не могут сбить ракетой или снарядом зенитки, а в результате массовой стрельбы со всех видов огнестрельного оружия, бывало, сбивали самолеты. На войне – как на войне. И вьетнамцы поднимали такую беспорядочную стрельбу.
Честно говоря, после того, как мы сами увидели бомбовые и ракетные удары американской авиации по вьетнамской территории, на душе стало неспокойно и даже немного страшно. До судна иногда долетали осколки, какие-то части строений, горячая взрывная волна. И оглушительный звук взрывов. Все гражданские лодки и военные катера, услышав звук сирены, сразу шли под борт судов, стоящих, в первую очередь, на рейде — авиационные удары американских самолетов были направлены на береговые объекты.
Согласно записи в судовом журнале двадцатого марта нас поставили к причалу номер пять, а меня перевели на «королевскую» вахту с четырех до восьми. Выгрузку проводили нашими грузовыми стрелами. Работали только в световой день, чтобы не привлекать внимание освещением в темное время суток, во время налетов авиации. Теперь бомбовые удары по суше стали ближе к судну. И мы брандспойтами через спущенные на берег, на максимальную длину, шланги помогали вьетнамцам тушить пожары после бомбежек береговых объектов. Однажды, в спокойную от тревог ночь, я «разговорился» с нашим постовым вьетнамцем — о том, как они, такие маленькие, успешно воюют в джунглях с американскими солдатами. В ответ он достал пистолет ТТ, разрядил его, дал мне. И знаками показал, что я — вроде «янки» (американец) и веду его, как пленного. Затем резко повернулся ко мне, перехватил мою руку с пистолетом и захотел произвести бросок через себя. Возникла комичная ситуация – он держит меня за руку и развернулся ко мне спиной, нагнувшись для броска через себя. Он стоит, маленький, согнувшись передо мной, от меня до его спины почти полметра, а я гляжу на него сверху и меня разбирает смех. Он тоже начал смеяться. И показал, что уж сильно я большой для него. Однажды я увидел, как он сел утром кушать, разложил перед собой на лопухе ложки три риса, политого какой-то приправой, и запивал эту еду чаем из термоса. Я сбегал на камбуз, взял два больших ломтя хлеба, намазал их маслом, положил сыр с колбасой и принес ему этот здоровенный бутерброд. Он был растроган до слез, но кушать не стал. Показал мне знаками, что у него дома жена и трое детей, а еды практически нет. Аккуратно завернул бутерброд в полотенце и положил его в свой ранец, чтобы отнести домой. После этого я ежедневно в конце вахты в восемь часов приносил ему такие бутерброды. И он их брал с большой благодарностью.
После того, как мы стали к причалу, на судно каждый день приходили в гости три-пять человек. В штатской одежде, но мы понимали — наши офицеры, «пэвэошники» или летчики. Показывали для них художественные фильмы, которые у нас были в судовой коллекции, угощали обедами или ужинами. О себе и своих делах они ничего не рассказывали, а мы тактично избегали этих тем. Недалеко от порта находился клуб моряков для иностранных судов, которые приходят в Хайфон. Однажды мы получили приглашение в этот клуб, в котором было кафе, где разрешалась продажа спиртных напитков и пива. Естественно, туда собрался идти весь экипаж во главе с первым помощником капитана Репетиловым. У меня же была вахта с шестнадцати часов, и я не успевал на это мероприятие. А мой сменщик пошел и попросил подменить его, если он задержится после двадцати часов, до возвращения.
4.
Когда наши пришли в клуб — естественно, первым делом пошли в кафе попить пива, которого не видели уже несколько месяцев. Там они встретились с польскими моряками из судна, которое стояло рядом с нами, объединили столики и устроили интернациональный ужин с провозглашением тостов за дружбу между нашими народами. Все было чинно, благородно, весело и дружно. Правда пиво начали мешать с виски и рисовой водкой. В это время в кафе зашла большая компания китайских моряков. Некоторые из них стали подходить к столику, за которым сидели наши с поляками, и класть перед каждым на стол значок с изображением Мао-Дзе-Дуна. Потом они начали кричать, что они «хунвейбины» и требовать, чтобы наши одели значки Мао. Наши косились на помполита и молча отказывались это делать, а поляки взяли значки со стола и бросили их в «хунвейбинов». Само собой, началась драка. Китайцев было раза в четыре больше, чем наших с поляками, но наши были крепче китайцев. Репетилов, наш замполит, пытался как-то успокоить ситуацию, но его ударили стулом по голове. После чего он рассвирепел и активно включился в драку. Китайцы начали выбегать на улицу, приехала местная военная полиция, но они были на одно лицо с китайцами, и наши их тоже чуть не побили. После ухода китайцев вся интернациональная команда победителей пришла к нам на судно, прихватив с собой несколько ящиков пива, и продолжили вечер с польскими коллегами. Потом заревела сирена воздушной тревоги. И ко мне к трапу подошел капитан с замполитом — дали команду пройти по каютам и проверить наличие всех наших членов экипажа. Я обошел все каюты и не смог найти только одного нашего матроса-плотника Борю Большенко.
После налета авиации, в результате которого бомбили даже строения на причале, и взрывная волна буквально качала судно, капитан попросил меня снова обойти все каюты и поискать Большенко. Я снова все обошел. И даже помещение плотницкой на корме, но его нигде не было.
Сам я уже бессменно стоял третью вахту. Мои сменщики оказались пьяными и не смогли выйти на вахту. Мне пришлось до утра обследовать все судно, в том числе обойти с фонариком все трюма и возможные закоулки на судне. Капитан с замполитом все время находились возле трапа. К утру мне удалось разбудить боцмана, Валеру Зайкова и всю палубную команду. Поиски Большенко продолжились, но безрезультатно.
На следующий день мы позвали на помощь водолазов со спасательного буксира Дальневосточного пароходства «Аргуз», который был пришвартованным к нам с морского борта. Они начали обследовать дно судна в районе кормы и нашли тело Большенко, который зацепился одеждой под водой за какую-то корягу и его, благодаря этому, не снесло по течению. Когда тело Бориса достали из воды, его осмотрел доктор и обнаружил сильный кровоподтек на височной части головы слева. Как он попал в воду, можно было только предположить. Вероятнее всего, что его сбросило взрывной волной с кормы за борт во время бомбежки авиации.
В эту же ночь, когда погиб Большенко, над Хайфоном был сбит двухсотый американский самолет. Для вьетнамцев это было праздничным событием. А к гибели Большенко они отнеслись очень участливо, как к жертве американских бомбардировок. В портовом клубе было организовано траурное прощание — с почетным караулом их военных и салютом из автоматов. По команде из министерства морского флота гроб с телом Большенко мы передали на наше владивостокское судно, которое на следующий день уходило домой.
Настроение у команды судна после траурного прощания и проводов Бориса было подавленное. Особых разборок не проводили, но все на имя капитана написали объяснительные по вопросу, когда, где и в какое время видели последний раз Большенко. На судно с консульства была доставлена почта для экипажа. И там оказалось два письма погибшему Борису. Я получил письмо от матери.
К воздушным налетам мы уже привыкли. И теперь, во время бомбардировок, особенно в ночное время, выходили на палубу смотреть, как на салют с фейерверком. Мы почему-то были уверенны, что в наше судно бомбы или ракеты не попадут. В ночное время, когда вокруг выключали все источники света, на наших судах прожектора освещали трубу с красной полосой и желтыми серпом и молотом, чтобы была видна принадлежность судна СССР.
Второго апреля выгрузка была закончена и в шестнадцать часов, когда я заступил на вахту, мы отошли от причала, вышли по реке Кам (Красная) в Тонкинский залив, а потом в Южно-Китайское море и пошли курсом на Сингапур. В это время нам пришла радиограмма с дальневосточного судна о том, что по команде из Москвы гроб с телом Большенко был захоронен по морским традициям в Южно-Китайском море и дали нам координаты (широту и долготу) места захоронения. Мы были очень удивлены этим сообщением, но капитан сказал, что, видимо, гроб с покойным специально отдали дальневосточникам потому, что мы могли отказаться выполнить такую команду и доставили бы его в Одессу. Трудно и тогда, и сейчас объяснить такое решение министерства морского флота СССР. Можно предположить, что не хотели в то время показывать наши жертвы этой вьетнамско-американской войны.
Нам, вероятнее всего, специально дали еще один утешительный заход в Сингапур за пребывание в местах боевых действий в Хайфоне, и выдали еще валютную зарплату за два месяца вперед. Для экипажа судна это была действительно хорошая награда.
5.
После Сингапура мы пошли в Малайзию в порт Пинанг, где нас стали грузить каучуком – предстоял курс на наш порт Ильичевск. После Пинанга мы стали обходить другие мелкие порты Малайзии, где нам подгружали каучук. Мы же, пользуясь случаем, спускали свою спасательную шлюпку и ходили отдыхать на маленькие острова, где были коралловые рифы. Собирали, ныряя под воду, красивые рогатые ракушки, рубили коралловые ветки и любовались видами дна Малаккского пролива в Андаманском море. Не зря Пинанг часто называют «жемчужиной Востока».
Вот такие ракушки мы собирали в Малайзии – это у меня сохранилась одна дома у мамы. Кораллы, к сожалению, не сохранились, так как со временем рассыхаются и превращаются в мелкий песок. После портов Малайзии мы пошли в Индонезию, в порт Джакарту и там продолжали погрузку каучука. Стояли у причала практически в городе, а на противоположенном берегу реки был парк с дорожкой, по которой ездили велосипеды, рикши с пассажирами или, точнее, с пассажирками, которые приезжали на берег, выходили из коляски и в одежде заходили в воду — делали вид, что плещутся в воде. Я зачем-то поднялся на ходовой мостик и увидел, что на крыле мостика с морской стороны стоит наш третий штурман с биноклем в руках и что-то внимательно рассматривает на берегу, куда подъезжают на рикшах купаться девушки. Я спросил, на что он там смотрит. Он от неожиданности вздрогнул, а потом начал смущенно объяснять, что индонезийские аристократки считают модным ездить на речку справлять естественные надобности таким образом.
После Джакарты нам пришлось снова зайти в Сингапур на догрузку последней партии каучука, а мы смогли выбрать остаток валюты и ещё раз отоварится. Ребята по этому поводу шутили, что многие мечтают хоть раз в год зайти в Сингапур, а мы умудрились уже трижды.
Десятого мая мы закончили погрузку каучука и пошли снова вокруг Африки на Черное море, в порт Ильичевск. Мы еще два раза пересекли Экватор и у меня получились за год восемь таких пересечений. Во время этого перехода весь экипаж был занят очисткой выловленных в Малайзии ракушек и изготовлением сувенирных подставок из кораллов. После трех заходов в Сингапур старпом и Валера Зайков полностью укомплектовали меня до таможенных норм своим товаром. Мы были рады, что идём на Чёрное море в ближайший к Одессе порт. Многие члены экипажа, в том числе и я, планировали по приходу в Ильичевск уйти в отпуск.
Во время прохождения Босфора мы получили радиограмму, что порт нашего прибытия будет не Ильичевск, а Одесса. Это нас и все семьи команды очень обрадовало. Во время швартовки в порту Одесса на причале было много родственников и знакомых членов команды. Когда власти покинули судно, встречающие дружно начали подниматься по трапу на судно. И тут все обратили внимание, что по трапу поднимаются несколько женщин в тёмной одежде. Это были жена Бори Большенко и его сестра. Жена была осунувшаяся и похудевшая, совсем непохожая на себя. Как только она ступила ногой на палубу судна, тут же начала громко голосить и плакать навзрыд, со словами упреков к нам всем за то, что мы не привезли его тело в Одессу. Эту картину просто невозможно передать. Слышать ее плач было больно и значительно неприятнее, чем налет американских самолётов. Потом она упала в обморок и супруги наших ребят из палубной команды вместе с врачом унесли ее в каюту Бориса, где она находилась до вечера, как бы прощаясь с ним. Потом ее на такси вместе с вещами Большенко отвезли домой.
На следующий день я получил выписку из приказа, что мне предоставлен оплачиваемый отпуск с учетом неиспользованных выходных с двенадцатого июня по шестнадцатое сентября 1968 года. Я быстро собрался, попрощался со всеми ребятами, так как считал, что уже не должен был вернуться на судно. В моих планах было поступление в мореходное училище – «рыбку». В то время я решил, что если не удалось уехать на работу на Север, то пойду штурманом на китобойцах. Это, по моему понятию, в то время был очень мужественный поступок, достойный настоящего моряка.
По пути на железнодорожный вокзал я заехал с подарками — проведать тетю Иру Тимофееву, на ставшую родной улицу Хуторскую. Она, как всегда, была растрогана до слез и рада моему приходу. Я ей рассказал о своих планах на учебу в «рыбке», которая находилась недалеко от Хуторской на Мечникова. Она была очень рада, что я снова буду рядом с ней. Вечером я, как обычно, на львовском поезде уехал к родителям в Тернополь.
Автор — Владимир Трапезников.
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua