От автора: …В литературе не так уж редко повествование начинается со случайной встречи землян, ставших, таким образом, собеседниками. Не будет исключением и рассказ, которым мне хотелось бы с Вами поделиться, уважаемый читатель. Потому что, случайность-то она – случайность, стечение обстоятельств. Но и на подобное, и на многое другое, у нового моего знакомца-собеседника выявились взгляды, более чем интересные. По моему, конечно же, разумению. При всей их не бесспорности. А кроме всего прочего, не так уж часто встречаешь в просвещенное наше время современника, располагающего стройной, прочной, логически выверенной и при том – весьма непростой – системой взглядов и убеждений. Да к тому же – ещё и умеющего чётко ясно поделиться богатством этим с другими. Однако, цель любого хорошего повествования не в том, чтобы убедить читателя в правоте авторского взгляда, а в том, чтобы повествовать, подавя пищу к раздумьям. Приступим.
Итак, совершенно случайно, как и некоторые известные открытия, произошло знакомство автора интервью с его собеседником. Время, обстоятельства и место действия — прогулка по ночному городу и небольшой пожар в одном одесских двориков. После недолгой ликвидации огня уловило ухо, оживленный разговор пятерых пожарных, окруживших некоего мужчину. В куртке поверх домашнего халата, который — очень оживленно для вечернего времени — рассказывал он… об атомных электростанциях и атомах самих. Да, вот такое вышло начало. Так нашим собеседником стал Полозов Игорь Георгиевич, инженер-атомщик, проработавший 3 года на Южно-Украинской атомной электростанции.
– Игорь Георгиевич, расскажите немного о себе. Где Вы родились, учились, трудились, что закончили.
– Родился в Ленинском районе Одессы, роддом №4, в 1961 году. Мы жили на улице Богатого. Пересыпь. Оттуда переехали сначала на Торговую, а потом на Гоголя. Учился я в школе №43. Здесь и прошла вся моя молодая жизнь.
– Родители?
– Папа — рабочий, мама — тоже. Мама работала постоянно в больнице, практически всю жизнь, родилась в селе. Они оба приехали в Одессу.
– А откуда?
– Папа приехал из Ставрополья, из казацкого края, причем он не из казаков. Из династии егерей. Егери – это такие ребята, которые строили казаков и обладали некоторыми дипломатическими качествами, т. е. нужно было уметь сочетать силу закона и разум. Небольшие разбросанные хутора людей, не робких и законно владеющих оружием, это особая среда. Тут одного мундира мало, — нужно заработать авторитет и уважение. Дед ростом был почти два метра, и такой голос, как у Ричарда Львиное Сердце, о котором говорили, что от его крика лошади присаживались. Это был немногословный и умный человек. С ним никто не спорил.
Я закончил Политех, атомно-энергетический факультет. Потом ездил на Южно-Украинскую АЭС, на три года (срок молодого специалиста), потом вернулся и поступил в аспирантуру, в Политех — на кафедру атомных электростанций. В то время, а это уже время перестройки, было очень много удивительных вещей, которых раньше никогда не было. В частности, факультетом руководил Владимир Владимирович Фесенко, он был деканом, завкафедрой атомных электростанций, и даже чуть не стал ректором, проиграв незначительное количество голосов Малахову В.П. Мог вполне стать ректором.
– А почему именно этот факультет выбрали?
– У меня такая натура, в общем-то… я не карьерный человек и в то время неправильно построил свои планы. В частности, у меня были прекрасные точные науки, но очень много «четверок» и даже пара «троек». С двумя «тройками», скажем, ехать в Москву куда-нибудь… Вообще я хотел заниматься физикой, но меня отговорили, мой учитель, сказал: «Если б ты начал раньше, хотя бы в классе 7-ом с математической школы, то в принципе ты бы смог войти более-менее плавно в университетский курс физики, а сейчас он тебя сломает, ты не успеешь перестроиться. У тебя все прекрасно, но – отрыв, отставание по математической базе. Поэтому выбирай что-нибудь более земное. Вот открылся недавно атомный факультет. Это новое дело, очень быстро развивается, в принципе может оказаться интересным». Мой выпускной, это был 1978 год, а атомный факультет в Политехе открылся буквально за год до этого или за два. Ну и… Я, недолго думая… Я ему доверял… Так получилось.
– Вы закончили и дальше поехали — в Южно-украинскую?
– Да, там работал три года.
– А какая должность у Вас была?
– Там за три года очень редко кто становится инженером. На рабочей должности сначала бегаешь для того, чтобы понять всю работу тех, кем впоследствии придётся руководить… Ну, на атомщиков КЗоТ не распространяется, там было специальное «Положение о работниках атомных электростанций». Поэтому они могли совершенно спокойно держать на рабочей должности дипломированного инженера – сколько захотят. А у меня сразу не сложилось не просто с начальником цеха, да и с главным инженером произошла стычка досадная.
– Это стало причиной Вашего увольнения?
– Нет, не увольнения. Меня просто не желали продвигать дальше. Почему? Потому что, во-первых, надо держать рот на замке во многих случаях, а я – трепло, и вот растрепался, что буду, мол, заниматься наукой, мечтаю об этом, а там не вкладывают в тех, кто не остается. Там легко можно было получить жилье, причем хорошее. Многие построили себе жизнь на атомной электростанции. Потому что оно так и есть – это твоя жизнь: ты женишься, получаешь жилье, расширении и т. д., все по накатанной. Кто хочет двигаться быстрее, ездить по станциям – это намного выгоднее, потому что, приезжая на новое место, ты будешь сразу сдавать экзамены на повышение. Этим ты выигрываешь время до следующего экзамена по сравнению с работой на одном месте. А так ты переехал – и тебе предоставляется возможность сдавать на должность выше.
– А потом, когда Вы уволились? Чем дальше занимались?
Я был приглашён на кафедру Атомных электростанций, в проблемную лабораторию АЭС, с перспективой поступления в аспирантуру и защиты под руководством профессора В.В. Фисенко. Личная встреча с этим человеком окрыляла. Сказать, что Владимир Владимирович — человек незаурядный — ничего не сказать. Такие люди становятся президентами. В течении 2-х лет подошла очередь, и я поступил в аспирантуру. Это было бы очень круто, если бы не перестройка. Жизнь вокруг быстро изменялась и становилось ясно, что наука — стезя самоотречения. В.В. организовал одно из первых научных предприятий типа Инженерный Центр (ещё одно в Москве было) и стал выбор — уходить в свободный рынок вместе с данным предприятием или остаться на кафедре с весьма тусклыми перспективами… Владимир Владимирович, был заинтересован в людях с производственным опытом и уже успел убедиться, что что-то в моей голове есть сверх среднего инженера. И пообещал мне обеспечить научную работу и защиту в условиях нового предприятия. Я согласился.
Вот эта связь — точных наук, физики, математики, и смысла жизни. Казалось бы, такая абстрактная вещь и точные науки. Как Вы это видите?
– Я вижу это широко. Вижу эту связь и у неточных наук. То есть в принципе… Вообще говоря, неточных наук не бывает. Не существует неточных наук. Все, что неточное – не наука.
– Но при этом проходят десятилетия, и физики, оказывается, открывают что-то новое, узнают, что были неправы тогда.
– Это путь, движение науки. Это нормально. Наука не идет по прямой, она идет зигзагами, она находит тупики. Каждый тупик порождает новый рывок. Значит, мы на пороге революции, если у нас все плохо. Если у нас все хорошо, значит, при нашей жизни может оказаться, что у нас не будет реальной задачи, где можно себя показать. Это все выглядит несколько не так, как кажется. Но я хочу вспомнить Пушкина. Если мы так будем говорить, то я дойду до своей мысли, что хочу сказать, года через два. Если говорить о науках – точной и неточной. Александр Сергеевич Пушкин, когда выходил к доске в Царскосельском лицее, по математике, громче смеха не было. У него не шла математика, и он ее ненавидел и презирал. То есть, совсем, совсем не понимал математику. Более того, он её не принимал, считая её суетной заботой о презренной пользе.
«Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв»
Однако, с годами, уже после окончания лицея, Пушкин изменил своё отношение к таким наукам, ринувшись навёрстывать упущенное.
В этом смысле у меня похожая история. Почему? Потому что я до 6-го класса не умел скобки раскрыть. Для меня все это была загадка: что такое Х? Что такое Y? Как решить простое уравнение с одним неизвестным? Как решить задачу, где нужно, допустим, что-то обозначить через что-то? Это был какой-то кошмар! Однако я очень любил фантастику. Я запоем читал Р. Шекли, А. Кларка, С. Лема, Азимова, Бредбери, Стругацких. И уже в 5-м классе я начал чувствовать — не хватает знаний чтобы не утонуть в сверхсветовых фотонных ракетах, чёрных дырах, метагалактиках… Летом накануне 7-го класса я собрал книжки от 4-го класса и стал читать. Спохватился уже когда прочел четверть алгебры 7-класса. В школе одноклассники опешили. Уже никто не смеялся, когда я выходил к доске на математике и физике.
У Александра Сергеевича это тоже произошло с запаздыванием и тоже под давлением обстоятельств, не связанных с «точными» науками непосредственно. Во-первых, нужно отметить, что прохладное отношение к таким наукам было распространено в лицеистской среде. То есть, Пушкин не был неспособен к логике и математике. Просто он созрел к осознанию необходимости и последующему пониманию красоты точного подхода позже. Надо понимать, что век Пушкина – это был век, когда движение точных наук ускорялось. Труды Декарта, Паскаля, Ньютона, Лейбница и многих других овладевали умами широких кругов интеллигенции. Пушкин как автор — литератор не мог себе позволить остаться в стороне. Он начинал чувствовать себя чужим во многих разговорах. – Люди говорят о чем-то, чего он не понимает. Уже Ньютон сформировал закон всемирного тяготения. Оказалось, что чем тело тяжелее, тем сильнее оно притягивается, а чем легче тем меньше. Вот эту фразу, между прочим – это мое личное исследование – «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…», в ней есть второй подтекст, то есть в ней о законе всемирного тяготения также сказано. Чем легче, тем меньше тянет. А должно бы наоборот! То есть, женская логика побеждает законы природы. Я думаю, он пытался проследить общую связь между духовными притяжениями и общим притяжением в природе, потому что Пушкин все-таки был человек своего века, и ему казалось, что не может в гравитации не быть Бога, все это единое духовное пространство – для него так это было. И бесспорно абсолютно. Поэтому для него это не было странно, что «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Потому что это с гравитацией связано. Это связано с какими полями, флюидами, они стихийно где-то к чему-то общему должны сводиться. Это то, что нельзя потрогать, но то, что все чувствуют. И он начал учиться. Он потом писал друзьям письма, к другу Вяземскому — о том, что чувствует новое рождение. У него есть стихотворение «И в просвещении стать с веком наравне» (Чаадаеву), — об его учении и главное, — стремлении к учению. И он писал друзьям о том, что получает удовольствие от математики! Ещё одной причиной было то, что стихи надо считать. Там довольно сложные размеры, и они считаются, как музыка, и тут надо бы не только арифметику знать. Нужно иметь представление о золотом сечении, о том как соблюдать и как нарушать ритм. Это все ему давала математика, он понимал, насколько это полезно и нужно. К слову сказать, он увлёкся шахматами даже. И по мнению современников, играл вполне достойно, но главное, страстно любил это делать. А к чему я это говорю? К тому, что не существует спора физиков и лириков или технократов и гуманитариев, на самом деле. Его придумали бездари и лодыри в оправданье своей бездарности и лени. Любой реальный лирик – внутренний физик: он считает. Посмотри хорошую картину. Почему Леонардо так велик? А он был инженером. Он знал, что цветовая гамма, она считается. Он мог, допустим, создать динамику движения светом, которая создает у тебя определенное зрительное впечатление. Эта картинка оживает: ты видишь, что голова поворачивается к тебе. Но это не потому, что он так чувствовал по наитию. Это потому, что он чувствовал и знал как, это надо сконструировать. Надо пойти от природы и от человеческого восприятия, надо понять, как наш глаз реагирует, правильно.
– А можно сказать, что у него было развито какое-то другое зрение, более высокое, то есть нефизическое?
– Знаешь, то, что непостижимо, непостижимо пока что. Я не могу утверждать, что у него не было такого, сверхъестественного зрения. Я могу утверждать, что инженерное зрение у него было очень мощное, и в большинстве из того, что он делал, этого было вполне достаточно. Между прочим, он рисковал быть сожженным на костре, потому что вскрывал трупы, и на это закрывали глаза святоши. Они сами этим тоже занимались, потому что это знания нужные в хирургии, например, а медицина – это была епархия церкви. Но они старались не давать это знание никому другому. Скажи мне, пожалуйста, человек, который через флюиды, через нечто неземное чувствует красоту, он станет заниматься устройством человеческих связок, структурой мышц, подкожно-жирового слоя? Он будет конструировать мысленно то, что он рисует, чтобы понимать, как оно должно выглядеть? Не будет. И, по сути говоря, возьми Амосова, нашего великого хирурга. Его успехи связаны с тем, что он среди медиков был инженером, и причем — неплохим. Он не был величайшим супер-инженером с точки зрения хорошего изобретателя и разработчика. Он был хорошим инженером. Но он находился в том месте, где вообще был вакуум. Потому что вообще медики сами по себе – это люди, которые редко отличают шестерню от шкива.
– По сути, первопроходцем был.
– Да. Он совершенно по-другому смотрел на задачи, которые решались допотопными средствами. Он фактически был технократом, а не гуманитарием, и сразу достиг успеха в гуманитарной области. Медицина – это не наука до сих пор. До сих пор ты от любого медика можешь услышать, что медицина — неточная наука, здесь ничего нельзя посчитать. Ты, когда идешь туда, тебе кто-то гарантирует, что тебя вылечат? Тебе называют сроки? Не существует науки «медицина», существует некий набор эмпирических знаний и строгое желание отстаивать свои деньги. Ну, как бы тебе сказать… вот я к религии и медицине отношусь, как к необходимому злу. Если у меня будет открытый перелом, мне идти будет некуда, кроме как в больницу. Если не будет святых отцов — пастырей, то активизируется не мало людей которые начнут давить друг друга на лестничной площадке, на работе, на меже, то есть те люди, которые по той или иной причине не получили доступа к духовной информации в форме, отличной от религии. И этим людям надо давать какое-то представление о социальных ценностях, то есть нельзя убивать, нельзя воровать, нельзя прелюбодействовать. Иначе гореть вечно. Скажем так, священники делают свою работу. Но я уважаю эту работу только тогда, когда к ней относятся честно. Вернемся к Пушкину, вернемся к лирикам.
– Я думаю, этому и можно будет посвятить статью, связи науки, философского смысла жизни и поэта Пушкина.
– Да, можно в связи не только с Пушкиным, а с физиками и лириками, связь между которыми показывает, что нет физиков и нет лириков. Это разделение придумали люди, которые совершенно неспособны к точному восприятию. Вот они как раз пытаются защититься и говорят о том, что… ну, как вот Пушкин, когда он не понимал, что он делает, был подростком. Это отходной маневр для бездарностей, а на самом деле там нет разницы. Другое дело, что тот, кто специализируется на точной науке, да, он обладает определенным уровнем, хороший математик – это хороший математик. Но хороший поэт не может не быть исследователем, как и хороший прозаик, он не может не понимать ряда вещей в устройстве природы, он должен понимать человеческую психику как-то, потому что это общение с человеком, с читателем. Я сейчас приведу афоризм, который ты никогда не слышал, это мой. Я слышал, что красота – это воплощенная изобразительными средствами (в общем смысле) целесообразность. Если точнее, то Иван Ефремов сказал: «Красота — это высшая степень целесообразности в природе, степень гармонического соответствия и сочетания противоречивых элементов во всяком устройстве, во всякой вещи и во всяком организме.» Я для себя сформулировал: «Художественная красота – это непредугаданная зрителем целесообразность,», то есть, ты не просто должен показать целесообразность, ты должен удивить. Тогда получается «культурный шок» у зрителя, тогда он будет восхищен. Потому что его уровень не позволял это себе представить. Он чувствует, что это хорошо, но после того, как ты показал. Он, как саночки с трамплина, полетел, потому что он увидел, да, вот так надо. А до этого он не мог понять, что именно вот так надо. Он мог рядом ходить, но никак он не мог найти это. То есть непредугаданную целесообразность нужно найти, а для этого нужно быть ученым. Ты не можешь это просто так… Нет, найти можно все что угодно! Но это разговор о пишущей машинке и обезьяне. Я думаю, что ты знаешь фразу об обезьянах за пишущими машинками, которые за какое-то время могут написать трактат, но вероятность очень маленькая. История этой фразы интересна тем, что её в течении нескольких поколений перефразировали разные люди. Эта фраза — как раз о том, что случайно значительные вещи не делаются. Учёные приходят к решению и трудом и озарением, но слава Богу, мы не знаем в точности как. Тайна искусственного интеллекта, остаётся тайной. Ясно лишь то, что идеи приходят разными путями и воплощаются. Иногда люди заимствуют идеи. Чаще всего это воровство. Иногда это подарок. Иногда это работа за вознаграждение. Для рождения идей нужна среда, в которой есть таланты и мастера разных уровней. Это пирамидальная экосистема.
Если иллюстрировать очень примитивно — на примере пушкинского салона при журнале «Современник», — то посетителями были и таланты, и простые графоманы, и меценаты. В общении, тот кто умеет слушать и думать, мог найти много интересного. Опять же, пресловутая гениальная графоманская строка? То есть, известно – у графомана на тысячу строк одна бывает просто гениальной. Да. Но графоман пишет почти непрерывно и много, и у него, к примеру, с десяток приличных строк за всю жизнь. Они сгинули бы в безвестности без воплощения, если бы не попали в поле зрения более талантливых людей. И хорошо, если эти строки перешли к Александру Сергеевичу и его окружению, скажем, к Гоголю. Да и таланты обменивались мыслями. Мастер может себе это позволить, особенно если чувствует, что жанр не его или ещё почему-то. Считается что сюжет «Ревизора» Николаю Васильевичу Пушкин подарил. А ведь это до сих пор не потеряло актуальности. Борьба с коррупцией и хлестаковщина. Удивительная штука! Вот я живу на улице Гоголя, и из русских писателей люблю двоих: Николая Васильевича и Александра Сергеевича.
-А друзей Пушкина и Гоголя?
-Нет. То есть, не совсем. Гоголя, — да, — всем сердцем. И Грибоедова Каюсь, но будучи поклонником его «Горе от ума», я очень поздно стал интересоваться автором. И с удивлением узнал, что он тоже — Александр Сергеевич.
Больше никого так не люблю. Но не потому, что я — такой железный и деревянный. Много хороших, но с этими двумя я не смог бы спорить. Это как струна в душе, которая чувствует камертон, откликаясь отзвуком. И они оба никогда не были в чести. Правда, — неудобная штука для хозяев мира.
– А из зарубежных кого любите?
– Я люблю Шекспира. Лопе де Вега. Я люблю Лема, причем до безумия люблю. Я люблю Роберта Шекли.
– Стругацкие?
– Стругацкие: «Трудно быть Богом»… и все, пожалуй. У меня есть все Стругацкие и всех я читал, но люблю, пожалуй, именно эту вещь. Почему? Они талантливые люди, безусловно. У них хороший юмор. Просто понимаешь, если «Трудно быть Богом» – это цельное произведение, камушек, то возьми любое – «Понедельник начинается в субботу», «Жук в муравейнике», «Улитка на склоне» – тут много комбинаторного, то есть как бы один кусочек хорош, другой кусочек хорош, они плохо вместе соединяются, как по мне, — чувствуется напряжение на стыках. Это моё мнение и вполне может быть, что оно от моего несовершенства, а не от братьев (наших больших).
– А если это — нечто зашифрованное?
– Ну, во-первых, я хороший шифрователь и я, кстати говоря, очень неплохой программист, мы об этом поговорим, надеюсь. Я кое-что знаю, о том, что такое «шифровать» или «кодировать». Во-вторых, я сам люблю говорить и понимать вторые, третьи, четвертые рефлексии, ну, то есть пример «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей» – ты где-нибудь слышал о такой интерпретации, о которой я тебе говорил?
– Я к ней сам пришел где-то тоже несколько лет назад.
– Что это и о гравитации?
– Не гравитации, но что есть такой закон, и он работает.
– Это другое, это все понимают. Но это понимают с точки зрения женской логики и психологии… Всё дальнейшее — с точки зрения пушкинских времён — что бы не быть сексистом. Женщина – это слабое начало. Женщина была зажата ограничивающими, неравными условиями. Сейчас то, что я говорю – это сексизм. Но я говорю о многовековой истории. Так было всегда, женщина была в очень сложной ситуации. А психология слабого –это лукавая психология на самом деле. Психология силы – это добро и это дарить и прощать. Слабый прощает редко, он злопамятен. И дух противоречия – это тоже качество слабой партии. Сила берёт своё без запрета, она ломает запрет, а слабость выжидает когда будет шанс, обойти запрет, планирует цепь успешных шагов… И тут ещё работает эффект запретного плода. Я конечно, упрощаю до жуткого примитива, пытаясь психологически просто объяснить, эту противоречивость, не желанием признавать подчинённое положение и сопротивляться во что бы то ни стало, вроде того что — ты тяни в одну сторону – она будет сопротивляться, ты тяни в другую – и будет нормально, она потащит туда, куда надо. Или — послушай женщину и сделай наоборот.
На самом деле женский ум для мужика — другое измерение. И говоря чуть более серьёзно, я могу с полной уверенностью сказать, что мало что тут понимаю) Пушкин тоже удивлялся я думаю.
А я говорил о гравитации как о возможном втором подтексте. И он уместен и тонок. Понимаешь, я не люблю людей, которые шифруют бесцельно. Можно все что угодно зашифровать, но если оно не талантливо, то расшифровывать будет неинтересно. Но это другой разговор. Это разговор об искусстве, и о том, что есть целые школы людей, которые говорят о том, что искусство в том, чтобы ломать законы, а не в том, чтобы подчиняться, они там много шифруют, а на деле они пинают ведра с краской прямо на холсты и потом это продают за бешеные деньги. Главное, чтобы тебя раскрутили, понимаешь? Это очень упрощённо о тех, кто не желая овладеть мастерством, стремится «явить гениальные флюиды свыше».
– Это типа Малевича?
– Н-нет. Таких полно и без Малевича. Понимаешь, у меня к Малевичу сложное отношение. Тем не менее, я считаю, что «Черный квадрат» – это гениальная штука.
– Просто квадрат?
– Гениально абсолютно! Вот оно гениально в чем? Надо придумать контекст, потому что нарисовать может и ребенок. То есть это, как бы тебе сказать, — предельный концепт настоящего абстракционизма. То есть, когда человек тебе говорит «А вот у меня есть штучка, которая ярко показывает, что идея может оказаться гораздо сильнее, чем любой уровень техники воплощения. Понимаешь? Это нужно было придумать. Я знаю огромное количество квадратов. Один японец нарисовал синий, потом черный, потом белый внутри – тройной квадрат, и это тоже как-то расшифровывается, но это уже никогда не будет «Черным квадратом» Малевича. Я не горю от чувств и не говорю, что я смотрю на «Черный квадрат», как я смотрю на «Мону Лизу». Я могу на «Джоконду» смотреть долго и не отрываясь, а на «Черный квадрат» я долго смотреть не могу и не хочу, но я отдаю ему должное. Креатив. Это нужно было придумать. Давай вернемся к смыслу жизни. Мы так никогда к нему не придем, потому что путь к смыслу жизни, вообще говоря, это и есть смысл жизни.
- Знаете, есть такая шутка: через несколько дней после открытия выставки произведений Малевича вдруг выяснилось, что знаменитый его «Черный квадрат висит «вверх ногами».
Черный квадрат, это абстракция от всего кроме пути. Когда в конце тоннеля свет, это символ надежды. А когда тьма — безнадёга. Тут нет ни идущего ни тоннеля. Только тьма вконце. Обстоятельства верха и низа далеко за пределами этой абстракции. Да и квадрат ведь. Какой там верх и низ. Это же как «Колобок повесился!».
-А вот, если просто, одним-двумя предложениями, как бы Вы его сформулировали смысл жизни? Начнем с конца.
– Это дорога, идя по которой, ты чувствуешь, что ты становишься больше, умнее, сильнее.
– Смысл в том, чтобы идти? Процесс ходьбы? Процесс – всё, результат – ничто?
– Да. Но ходьба, в общем смысле, то есть, — движение.
– Зачем? Куда?
– А это неконструктивные вопросы.
– Ну, почему же?
– А я тебе уже сказал, зачем и куда. Не любая дорога будет делать тебя сильным, умным и давать тебе, если говорить на современном гламурном сленге, кайф. Не любая. Это как Фейнмановский интергралл вдоль траектории. У каждого человека своя дорога. Но это, фактически, путь самосовершенствования. Это не значит, что ты берешь кнут и бьешь себя по спине, заставляешь, нет. Без труда развития не может быть. Себя надо немножко заставить, но немножко. Это еще отдельная тема. Человек – это три уровня психики: подсознание, сознание и сверхсознание.
Подсознание – это самое мощное, что у нас есть. Мы его совершенно не понимаем, оно может генерировать что-то в снах. Но подсознание – это, скажем так, 99% нас. Когда ты идешь, ты рассчитываешь, как ставишь ноги?
– Автоматика работает.
– Это очень сложная автоматика. Вот все, что в нас происходит, и органы внутренней секреции (железы), все, что происходит внутри, и управляет работой органов, этим не занимается наше подсознание.
– Иначе мы бы с ума сошли. Конечно.
– Да, 99% – это подсознание. Подсознание вносит много хаоса и мешает учиться, работать, целенаправленно и сознательно действовать. Нельзя заставлять подсознание, — живность (существо, животное), слишком жестко. Да, оно лениво, да, оно своенравно, да оно лукаво и эгоистично… Но жестокость к нему изуродует душу, выхолостит свежесть восприятия и радость бытия. Нужно играть с живностью. Она это любит. Наша живность доверчива, но обидчива. Её можно обманывать, но…чур честно!
-Обманывать… честно?
— Дети чувствуют фальшь, а существо — ребёнок. Иногда можно и прикрикнуть, и даже пнуть слегка, но не более. Нужно стараться заинтриговать, посулить удивительные приключения пр. А потом заставить и поработать. Я по-другому не умею, может у кого-то и иначе всё.
Сознание – это то, что рационально: 2х2=4, «я туда не пойду сегодня, потому что…». Другими словами, — все, что мы объясняем, проговариваем и укладывается в знание, то есть в графы, -древовидные иерархические понятийные структуры, – это сознание. Это наш рациональный уровень. Он довольно-таки узкий и его надо развивать, и чем он сильнее, тем человек, вообще говоря, сильнее. Каждый раз, к примеру, когда какой-нибудь святоша говорит «не умствуй», «неисповедимы пути Господни», смешно смотреть, как он считает сдачу у кассы в каком-нибудь гастрономе, пользуясь арифметикой, потому что он включает рациональное, его не обманешь. А нести всякую чушь он готов и с ним спорить нельзя, потому что он будет говорить, что ты пытаешься «пути Господни исповедать».
И сверхсозание. Вот сверхсознание – это то, что ты имел в виду, когда говорил о сверхестественном в творчестве, и я говорил, что это возможно, но никто не знает как. Это что-то необъяснимое. Гений не может состояться без сверхсознания. Есть у каждого человека что-то, и я это в себе чувствую, и я чувствую, что у каждого ребенка это есть в количествах, которые потом снижаются у многих людей с возрастом. Вот это генерирует идеи, которые не вырастают из общей логики. Оно напоминает прыжок в совершенно новую среду. Это такая аура, из которой мы получаем информацию, и очень трудно объяснить, как она работает. Настоящую гениальную идею из самого сознания нельзя вытащить, она практически не рождается в сознании. Я это многократно видел. То есть по-настоящему сильная идея настолько от сознания далеко находится, что нет прямого логического объяснения. Ты потом, когда, скажем, что-нибудь найдёшь, то ретроспективно назад можно построить мосты. Но вначале возможно, что это просто бросок «костей», случайность. То есть, ты когда не видишь рационального решения, но ты думаешь, ты спишь с идеей, занимаешься месяцы и годы, и ты многократно бросаешь «кости», вида: -«А что, если…?». Чем безумнее идею ты бросаешь, тем больше вероятность, что ты найдешь гениальную идею. Но 99,9% безумных идей – это пустая порода, мусор, потому что это то, что печатает обезьяна на машинке, как правило. Но тысячная доля процента (условно говоря) -это драгоценность. Как оно работает и взаимодействует одно с другим, если б мы знали, мы бы искусственный интеллект уже создали. Вот это является пока что тайной, и я бы хотел, чтобы оно оставалось тайной, потому что сейчас некоторым умникам показалось, что они уже поймали кота за хвост, Бога за бороду, и они думают, что депопуляция – это то, что нужно. Роботы решат все проблемы. На самом деле все благосостояние супермиллиардеров сегодняшнего дня построено на очень сложной инфраструктуре – всего населения планеты. Как в описанной экосистеме пушкинского «Cовременника», чтоб кормить одного гения, нужна пирамидальная структура графоманов: — сотня бездарей, но восторженных ценителей; — десяток полубездарей, которые изредка скажут острое критическое замечание или подскажут неожиданный ход… — иногда в общении рождаются неожиданные вещи …; — то есть пирамида должна работать. Насос, который поднимает информацию, сублимирует ее, потом она фильтруется, приходит к воплощению, находя канал и ресурсы. Иначе говоря, ты не можешь создать общество, в котором все будут на вершине. То есть, это вот такая пирамида, как она есть. Вот эта инфраструктура, если она будет поломана, то выйдут на первый план ефрейторы типа Гитлера, серые, черные, цвета хаки, кардиналы, и эти миллиардеры будут стоить меньше, чем…
– …цена одного патрона.
– Да. Они просто этого не понимают. Это потому, что вырожденцы уже в четвертом-пятом поколении. Это же новый абсолютизм, когда люди женятся и выходят замуж во многих поколениях из-за денег, соединяя одни и те же семьи и комбинируя одни и те же гены. Они, в большинстве своём, просто, не способны быть людьми эффективно творящими историю, за исключением единичных случаев вопреки общей закономерности вырождения. Просто нереально. И обанкротиться они уже не могут, потерять власть они уже не могут. Это колоссальная проблема, которую мы сегодня имеем. И чем ближе им кажется, мы подошли к искусственному интеллекту, — тем больше это развязывает им руки.
Поэтому, — чем дальше мы от такого интеллекта -тем лучше для всех.
Хорошо. Итак, смысл жизни. Смысл жизни в прогрессе, грубо говоря. Потому что можно говорить о регрессе сколько угодно в том плане, что — да, хочется жить в мире, где бескрайние луга, в которых свободно носятся прекрасные девы и чистокровные кони, но, тем не менее, когда ты хватаешь такого умника и бросаешь в сельскую местность, с него вся эта дурь слетает сразу. Я занимался альпинизмом и горным туризмом, зимним туризмом, я знаю, что такое выживание, когда 140 грамм на человека в день сухого веса ты съедаешь, иначе ты не вытащишь этот вес. Это экстремальные походы на выживание. Чаще раскладки бывают помягче.
– Где восходили, если не секрет?
– На Кавказе, Памире, Северном Урале, Кольском п-ве, в Крыму — в стиле «малые горы». В Южноукраинск я поехал, потому что там скалы. Там каньон реки Буг, и один берег — скальные выходы. И там есть скалы шестерочные, — две стенки очень хорошие рядышком с посёлком атомщиков. Я лазил почти везде, где можно было пролезть. Здесь в Одессе под санаторием Чкалова есть скалодром. Там была моя Мекка в институте, и когда я приехал в Южноукраинск, уже стоял на пальцах, как неплохая балерина на пуантах. Я очень люблю Крым. Там стены… Допустим, 300 метров отвесного лазанья – это не очень большая стена шестерочная, а есть 600, 700… То есть, как бы тебе сказать, когда я говорю с человеком, который на диване придумал, что цивилизация – это плохо, меня воротит, потому что я бывал там, где нет цивилизации, я знаю, что я смогу бороться, и я знаю, что если слишком долго, то я уже не буду получать от этого удовольствие. Я могу, скажем, на месяц-два уйти, но чем дольше ты там, тем больше хочется назад. Надо быть по-настоящему, в принципе, серьезным романтиком, каковым я не являюсь, чтобы взять пороху и винтовку, уйти в тайгу и оттуда уже никогда не возвращаться. Такие люди бывают. Хотя и редко.
– Но порох закончится – где ты будешь его производить?
– Ты идешь, покупаешь.
– То есть, ты уже не можешь без внешнего мира.
– Ну, да… Хотя, по идее, если пойти в предел, то может быть и луком обойтись. Но это же не столь принципиально. Это не вопрос спорта или чистоты эксперимента. Это вопрос кардинальной смены мировоззрения. Покупка плодов цивилизизации в экстремально минимальном количестве и качестве тут ничего не определяет.
– Опять-таки, смысл? Мы говорим о смысле?
– Там смысл, когда человек просто устал от этого общества, он посчитал, что он все от него получил…
– То есть он только получает и ничего не собирается производить и отдавать? Каким-то эгоизмом попахивает.
– Да, это попахивает эгоизмом. Но если человек в реальности чувствует, что в нем открылись какие-то каналы, где он все видит, все знает, то, может быть, ему просто больше никто не нужен. Бывают люди, которые в этой жизни потеряли столько, что они просто понимают реально, что они никогда не вернут себе это. Никогда. «Никогда» – страшное слово, но не у всех хватает силы… Я считаю, что человек, который ушел в тайгу, не стал сильным человеком или суперменом. Скорее наоборот, это по своему слабый человек. Другой вопрос, что такого рода слабость не каждому по плечу. Мы все слабые люди. Когда человек лезет на стену, это очень трудно, но его гонит туда желание победить эту стену. Мы подчиняемся нашим желаниям. Другой вопрос – насколько благородны эти желания. Если брать начало кинизма, это было достаточно прогрессивное учение. Римляне, когда начали потреблять греческие ценности, будучи в принципе недостаточно развиты, они создали совершенно отвратительную цивилизацию сразу. Это цивилизация сверхпотребления — обжорства, неумеренного секса, неумеренной роскоши. На первом месте стояло удовольствие. И некоторые люди, обладающие собственным достоинством (причем Рим – это же была военная машина, ну, нормальный фашизм, только рабский), почувствовали отвращение к тупому потреблению. И кинизм стал со временем подножием и базисом для стоицизма. Этот кинизм, как бы тебе сказать, не был вначале пошлым. Вначале он состоял в самоограничении и очень прагматическом отношении ко всяким неземным воззваниям, ну, то есть вот все приземленное. «Сколько это стоит? А ты будешь за это бороться? Хорошо, -ты призываешь к этому, а ты пойдешь, взяв щит и меч, сражаться за это?». Понимаешь, о чем я говорю? Эти люди проповедовали пусть не аскетизм, но достаточно умеренный образ жизни, а потом оно выродилось в оголтелый цинизм. Главное в теме отношения эго и социума для меня — не вопрос желания следовать своим желаниям. Главное, чтобы желания были высокими. То есть, в формуле где смысл, это дорога, где желания исполняются — это путь прогресса только если, это желание лезть в гору. Но как сказал греческий философ (Платон кажется) — дорога вниз легче чем дорога вверх. И в случае, если человек ищет удовлетворения желаний, идя по пути наименьшего сопротивления, то он может стать пассивным участником действа под названием жизнь или даже превратиться в некое социальное зло. Тут уже в пору говорить о хорошем и плохом эгоизме. И жизнь устроена так, что чаще всего носители того или иного эгоизма не ответственны за это. Значительную долю славы и вины несёт общество.
Мы кстати, затронули тему социопатии, ненароком. И говоря о том, что есть люди, которые хотят уйти в тайгу, это от том же. Это честные социопаты, между прочим, я их уважаю. А есть люди, которые эксплуатируют социопатию для того, чтобы отправлять «пушечное мясо» на тяжелый опасный труд или даже войну, то есть «человек – это такое животное, это хищник», «мы рождены, чтобы убивать» и «никакая религия нас исправить не может, в крайнем случае нас отпоют или нам простят грехи». Социальный дарвинизм очень помогает покупать чужую кровь литрами и цистернами.
Это мы ушли далеко. Давай к прогрессу вернемся. Прогресс связан с этой темой только тем, что те, кто против прогресса, очень редко бывают искренни. То есть человека, который против прогресса, можно отправить в сельскую местность – и он сразу станет прогрессивным.
– Вот мы сидим. Беседуем. А мимо ходят люди. Вот — обычный человек, прохожий. Вот Вы ему скажете «твой смысл жизни ради развития Твоё движение – ради движения». Он почти наверняка спросит: «Зачем?». У него же свои цели – может быть, жениться, скажем, обрести дачку, попугая, рыбок купить, на Сейшелы съездить. Скорее всего, ему же ничего такого, особенного, возвышенного и отвлечённого от быта не надо! Какое развитие!
– У каждого человека свой смысл жизни. Для нее, — выйти замуж, это прогресс, а для него, — купить, вместо «Запорожца», «Ламборджини» – это прогресс.
– Общий смысл для всех есть? Может быть?
– Нет. Есть общая потребность в наличии благоприятного фона. В этом значении, общий смысл для всех состоит в том, чтобы смысл каждого не мешал смыслу каждого. То есть, это – цель социума.
– Семь миллиардов! Сложновато, чтоб не пересекалось.
– Почему?
– Ну, у кого-то смысл – убить, а у кого-то смысл – выжить.
– Давай так. Если смысл одного пересекается со смыслом другого, должен вступать суд. То социум стабилизируется определенными правилами, которые действуют внутри социума, иначе хаос, анархия. Эти правила не могут быть железными, чтобы некоторого элемента анархии совсем не было. Немножко анархии нужно, безусловно. Все должно быть в меру и в равновесии. В обществе работают законы: на зоне – это понятия, в пещере – это табу и предрассудки племени. Они уравновешивают вожака и его окружение, чтоб он не задавил все остальное племя. Равновесие устанавливается законами. Так вот, законы должны обеспечивать соблюдение той границы, где заканчивается мое право и где начинается твое. Мое право не должно делать тебе больно, твое не должно делать больно мне. Но если происходит конфликт, тогда общество должно рассмотреть вопрос справедливости. За этим стоит стабилизирующая функция. Общество не может себя разрушать. А стабильность, это поддержание интересов большинства. А большинство — это статистика. Допустим, серийный убийца не может находиться в равновесии по этому правилу со всеми остальными. Общество говорит: «Извини, дорогой, ты такой один на тысячу или на десять тысяч. И если тебя выпустить в свободное плавание, ты пересекаешь огромное количество ниточек воспроизводства других людей, об этом совершенно не задумываясь, причем то, что делаешь ты, ты не примеряешь на себя, ты не допускаешь, что кто-то с тобой поступит так же». И международное сообщество должно наблюдать и поддерживать вот это равновесие. Если есть страна-хищник, значит, должны быть механизмы, как эту страну-хищника остановить.
– Такие механизмы создавались и прежде, существуют и теперь. Лига Наций, ООН. Но они, мягко говоря, не чрезмерно эффективны…
К сожалению, создание такого реального механизма пока что невозможно. Как рождается хищничество стран – это отдельный вопрос. Между крупными капиталистическими системами происходит борьба за сырьевые рынки. Мировые войны рождаются этим. В капитализм заложена постоянная война. Капитализм построен на том, что он нуждается в чужой крови, именно поэтому он рождает такое количество социопатических философий и социопатических произведений искусства. Он это оплачивает, потому, что без этого он не может ни самооправдаться, ни найти достаточно пушечного мяса и слуг для грязной работы. Там будут всегда такие мыслители психопаты, как Мальтус, Ницше и др. Но всё это о том, что у личности и у общества цель существования — прогресс. Общество развивается путём инноваций. Инвестиции в идеи, это то что даёт новые качества для рынка потребления и новые технологии для войны (будь она не ладна). И для меня, как изобретателя, в каком-то смысле, это главное, а мы к нему только подошли. Может – в следующий раз…
– Спасибо. Обязательно продолжим. До встречи!
Автор Мирослав Бекчив