Разговор на остановке в пути. Продолжение

Продолжение первой части по ссылке.

– Да, опять-таки, та же самая статистика. Полиция говорит «Мы задерживаем – суд отпускает!», а суд будет спрашивать «А какие материалы вы принесли мне в суд? Как с этим работать?». Прокуратура, в порядке надзора, будет говорить то же самое. И у каждого, так сказать, своя правда. А дело? Получить санкцию в виде несодержания под стражей, если этого просит прокуратура, я Вам скажу, нужно потрудиться. Я не говорю, что это невозможно. В этом Украина, отличается от постсоветского пространства; общаясь с коллегами из сопредельных государств, вижу — у них все гораздо жестче. У нас есть достаточно весомые, скажем так, предположения либо аргументы к тому, чтобы суд без какого-то вмешательства действительно избрал меру, не связанную с содержанием под стражей на досудебном следствии. Поэтому может быть, а может и не быть.  Но вот когда дело уже в суд попадает, если вернуться к этому, то суд всеми фибрами души как можно больше тянет к тому, чтобы вынести как раз обвинительный приговор.  Не обязательно и не всегда он может быть связан с содержанием под стражей.  Но чтобы осудить человека… а мы понимаем, какие последствия для него могут возникнуть: для кого-то ничего, для какого-нибудь люмпена, у него пять судимостей, и он нормально будет себя чувствовать. Тюрьма – дом родной.  А для человека уже в некоем другом социальном статусе – иное восприятие этой альтернативы.  Хотя сегодня Украина сдвинулась, знаете, при наличии нашего сегодняшнего УПК, который с 2012 года у нас работает, если я не ошибаюсь, да, у нас нормировано внесение залога, это определенные уже нормы, которые есть, четко прописаны размеры этого залога.

– Народу очень не нравится эта новинка, внесение залога.

– Народу, может быть, не нравится до того момента, пока сам этот народ не попадает на скамью подсудимых, понимаете? Я очень многих людей встречал, которые были всегда благонадежными в отношении общества. А   потом каким-то образом попадали на скамью подсудимых. И   общество говорило: «Нам он уже не нужен. Извините, до свидания!», все от него дистанцировались, и тогда он спрашивал: «А почему так?».

– Потому что Жеглов говорил: «Даром у нас в тюрьме никто не сидит».

– Знаете, у меня было в практике из такого, яркого… Я думаю, наверное, многие адвокаты, которые занимаются уголовным процессом, с этим сталкивались, когда ты защищаешь, допустим, бывшего сотрудника правоохранительного органа, и он попадает в те же самые жернова, в которых он работал совсем недавно. И он задает вопрос «А как же так? Почему ко мне применяется вот это и не хотят мне давать минимального залога, хотят упечь в тюрьму, не хотят выслушивать мои доводы?» и т.п. вещи. Я задавал вопрос прямо в лоб: «Ну, ты же работал в этой системе? Ты, когда был по другую сторону, ты задавал этот вопрос? Вы же сами внедрили эту штуку, вы же приходили к судьям и просили: “Внепланово, вне процесса будьте добры, закройте его. Это важно для нас”».

– Самое смешное, по-моему, если здесь уместно слово «смешное», что, по моим наблюдениям, люди, которые служили верой и правдой в милиции, не в паспортном столе, не в ОВИРе, а в «уголовке», наконец, выходя на пенсию, они идут в адвокаты. Казалось бы, представители той стороны, «поймать, схватить на горячем, с поличным, раскрутить, получить чистосердечное.  Обвинить, законопатить!», пришли смягчать и оправдывать. Тут какая-то закономерность есть?

– Я думаю, что это определено только тем, что, может быть, это будет звучать грубо. Но нередко они уходят в адвокатуру, потому что больше им идти некуда.

– Более того, им приходится иногда оправдывать и смягчать наказания своих бывших «клиентов» по «уголовке». Там совершенно иной был подход, да?

– Да. Опять-таки, выбор профессии. Дальше что? Ну, проработали они в правоохранительной системе, ну, в полиции, допустим. Ушли они – и чем им дальше заниматься? Приходить в бизнес? Бизнес говорит: «Вы нам не нужны. Зачем? Что с вами делать? Что вы умеете?».

– Охранные структуры.

– Ну, охраной какой-то. Ну, не пойдет же какой-то бывший оперативник или следователь, который проработал 10-15 лет, не пойдет же он стоять у входа.

– Но в адвокаты запросто не поступишь.

– Да. А знаете, что еще нехорошо? Ведь многие спрашивают у меня сегодня, сталкиваясь… Я не могу сказать, что все прокуроры или полицейские являются асоциальным элементом, скажем так, по отношению к адвокатам. Мы же тоже в кулуарах общаемся, разговариваем. Вот они говорят: «А я хочу в адвокатуру. Как сдать экзамен?», я говорю: «Приходишь, сдаешь экзамен, условно говоря. Только ты не забудь другое: а почему ты думаешь, что к тебе валом повалят люди?».

– Если удастся, они уже не госслужащие. Это уже как бы свободная профессия. Ил валом повалят клиенты, или вообще не придут…

– Да. После ухода со службы у него нет удостоверений. Адвокатское удостоверение, оно же, так сказать, не страшное. Большинство правоохранителей чувствуют себя таковыми, если не считать оперативников вот той закалки старой – они «ксивы»-то не вынимали в очень многих случаях, они работали как бы и без них. Я имею в виду, что это не стояло в виде их щита… Посмотрите на YouTube ролики, полицейские жутко боятся почему-то, чтобы их удостоверения были сняты на камеру, просто до абсурда. А что такого? Почему-то адвокатского удостоверения никто не боится: снимать-снимайте, пожалуйста, смотрите.

– Десятками лет, на моей памяти, даже мы не очень знали, что такое адвокат. Я помню 50-е годы, 60-е, 70-е. «Милиция», «Прокурор», «Судья», «КаГэБэ» – это все знали – производило определенное впечатление: сосед-прокурор или папа у кого-то милиционер, судья. А адвокаты, как-то словечко особое впечатление не производило.  Юрисконсультами были, где-то там на предприятиях и в учреждениях штаны протирали. Так никто даже и сотрудников толком не понимали, чем он конкретно занимается.

– Ну, они не были столь социально значимыми, наверно.

– Абсолютно, да, не звучало. Да и в кино, важнейшем для нас из всех искусств, прокурор был, судья был. Милиционер был. Пограничник был. Дружинник был. Адвокат в советском кино? Я не помню такого. Кто шел тогда в адвокаты?  Значит, сегодня все-таки многое изменилось. Адвокат стал фигурой. А на Западе он всегда был фигурой? И в кино, и в жизни?

– Да, и по кинематографу в этом можно убедиться.

– Ну, вопрос, в т.ч. и государственного устройства, понимаете? Споры, я думаю, были тогда и будут всегда, и сегодня, и завтра, и послезавтра. И хватало и в те времена, просто государство само регулировало гораздо больше по правоотношениям. Сегодня оно тоже регулирует правоотношения, но тогда оно регулировало еще и общественные отношения в этом плане. Наверно. А сегодня капитализм, опять-таки, бизнес, развитие, столкновения, разбирательства, больше упования на право порождают больше социальной значимости профессии.

– Уже забытый случай. В 60-м или в 61-м году, оттепель хрущевская, право, закон, наконец-то — «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!» И на каждом шагу – «Моральный кодекс строителя коммунизма». «Человек человеку – друг товарищ и брат!». Многие не знают, что мы тогда были страной единственной в мире, где нет МВД. Было МООП (Министерство охраны общественного порядка). А зачем? У нас же нет преступности, потому что нет для неё почвы – нет капитализма. это там, на Западе. Безработицы нет. Классовой борьбы нет. Богатых и бедных нет. Преступность? – Родимые пятна царизма и капитализма, постепенно сами сойдут. Поэтому вообще скоро будет вполне достаточно общественной Дружины. Кто-то бросил окурок мимо урны, ему и сделают замечание.  

— Благодать. Живи и радуйся…

И вот, как гром среди ясного неба, в Москве оказываются несколько молодых людей (три человека), а там же много иностранцев было уже тогда, дипломаты, гастролеры, торговые представители, туристы даже иностранные, и они с кем-то там снюхались и что-то спекулировали и погорели на этом деле, ну, с валютой. По тем временам валюта у советских граждан – себе дороже. И вот, суд. Получили где-то 7, 8, 5 лет. И все равно удивлялись, помню, многовато. И вдруг выясняется, что Никита Сергеевич Хрущев устроил разнос прокуратуре и суду. Как это так? Это ж надо придать политическое значение всему. Суд уже прошел, приговор состоялся. После всего припаяли им снова —   по 12, по 15, и опять. Хрущёв недоволен крайне, ругательски ругал Руденко, верховного прокурора СССР.  «Вы что, издеваетесь? Советские люди ждут другого!», пошли митинги, общественное мнение, газеты, радио и ТВ, комсомол подключили. Все – как один. Позор! Исключительная мера. Третий приговор. По одному и тому же делу. Расстрел.   Вероятно, сегодня это невозможно?

– Ну, в таком, в командном режиме нет. Понимаете, на самом деле в Украине произошли довольно интересные, я бы так сказал, явления в этой сфере. Вы понимаете, я вообще к Советскому Союзу отношусь… Неоднозначное к нему отношение. С точки зрения права, я понимаю, что, с другой стороны, творится иногда сегодня в виде общественного запроса или в виде тех «дырявых» уголовных дел, которые читаешь, листаешь уже в суде либо до их направления, либо ты понимаешь, что его реально могут направить. Я это называю лайт-версией уголовного дела, легкой, упрощенной версией, по сокращенной процедуре «Мы так решили, и этого достаточно», а где же квалификация?

– С судьей не спорят не только на футбольном поле?

– Я имею в виду —  до суда. Когда вы попадаете, сам суд берется за голову, но все равно он вытягивает эти дела. Один раз по тяжкому преступлению судья пригласил в кабинет к себе адвоката, прокурора и когда я говорю: «Ваша честь, ну, это же… смотреть не на что», и мы видим это в процессе. Он говорит: «Ну, понимаешь, но преступление-то тяжкое». Я говорю: «Ну, и что?» «Ну, так кто-то же должен понести ответственность», т.е. это мышление судьи, понимаете? Поэтому, возвращаясь к Советскому Союзу, с одной стороны, нельзя было «дырявое» дело направить в суд, насколько мне известно, исходя из практики, статистики и сказанного людьми, которые жили в тот момент времени и с которыми я общался. Но и этот общественный запрос тоже существовал – приведенный Вами пример, Хрущев говорит, что мало, давайте, выступим показательно. Возьмите нашумевшее (и до сих пор шумящее) «Дело» этого гастронома московского. Номер один. Елисеевского.  Но тут тоже момент догмы. В Украине, если мы говорим об экономическом преступлении как таковом, в принципе, по статистике мировой, оно относится к нетяжким. У нас, допустим, уклонение от налогов вообще не предусматривает лишения свободы.   Это сковывает руки правоохранителям, потому что самая главная «пужалка» – «Мы тебя закроем на срок досудебного следствия! Пока мы туда доберемся, ты еще в СИЗО посидишь с каким-то жутким заключённым, с которым ты не справишься!». То же самое касается и многих других вещей – мошенничества, злоупотребления служебным положением. Это не является особо тяжкими статьями, ну, если мы не берем крайние вещи – 4, 5 часть и т.д. А, допустим, в Америке уклонение от уплаты налогов в уголовном кодексе отнесено к преступлениям против национальной безопасности. Т.е. вот отношение страны к происходящему. Потому что право, закон в т.ч., оно же условно. Тот пример, который Вы приводите – вот они фарцевали, по сути, занимайтесь спекуляцией. Барохло, импорт, валюта. До 90-х годов это — уголовное правонарушение, причем довольно тяжкое в рамках Союза. А с 90-х годов уже на постсоветском пространстве это – бизнес.

– Перспективный бизнес.

– Да. И общественность, которая должна была бы раздвоиться в какой-то момент, или перестать думать так и бежать уже в другую сторону, т.е.  этих людей порицали на общественных собраниях в т.ч. и митинги какие-то разводили, а тут мы уже говорим: «Здравствуй, дорогой кормчий! Ты нас ведешь, создаёшь для нас рабочие места, платишь нам зарплату!»

-Хорошо, что в природе памяти общественности заложен и механизм забывчивости, а то бы у широких масс часто было бы изнурительное головокружение.

– Понятно, да. Государство порочно во многих моментах. Но оно существует.  И что не безупречно, как механизм. Но вполне возможно – самим своим рождением и существованием адвокатский цех в какой-то мере обязан этому несовершенству и порочности. Адвокаты по сути нужны везде.

     Нужны-то, нужны. Но есть ли везде? Вот Вы – адвокат, служите в Одессе. В областном центе. А в одной только нашей области – двадцать шесть районов. Не зря это зовётся глубинкой.

–   Скажу по практике, что я попадал в районы, которые, ну, прямо… как бы так сказать… Ситуацию в некоторых районах   охарактеризую просто: председатель суда, прокурор района, начальник райотдела и кто-то там еще из этих…  все, бывает, сидят в одном гараже и пьют из одной посуды, понимаете? И если эти трое, условно, четверо в рамках вот этого круга-коридора юриспруденции приняли какое-то решение, переломить это крайне непросто, с одной стороны. Когда политика государства будет предполагать ротацию кадров и не будет предполагать вот этого сплочения на какой-то продолжительный период времени, они просто не смогут этого сделать.

– Палка о двух концах. Возьмите вот участкового. Почему и в каком случае он эффективен, как работник? Знаменитый на все времена Аниськин! Подчёркивалось: он – местный. И знают его там все, и он знает всех. Ну, кино, как кино, в реальности всё не так просто и гармонично, конечно. Но ясно, что в таком варианте есть и свои практические преимущества, чем назначение человека со стороны, никак не связанного с местностью и людьми.

– Участковый, может быть. Шериф, так сказать. А начальник райотдела? А судья и прокурор? Впрочем, сельские ребята-девчата, вышедшие в адвокаты – практически не остаются жить и работать на малой родине. Хотя селу такие свои не помешали бы. Выпускники юрфака, как правило, оседают в городе. Вы ж помните период, когда у нас юристов и экономистов было больше, чем таксистов, наверно, в городе.

– Их, пожалуй, и сейчас многовато.

– И сейчас многовато выпускается, но это был некий условный престиж. Уж не знаю, кто принял решение такое, но…

– Вам с дипломом давали назначение? Направление на работу?

– Не-не-не! Уже никаких направлений не было. Мы учились на контракте и, соответственно, госзаказом это не было. И многие просто по уходили. Они, многие, вообще   не собирались быть юристами. Да и, честно говоря, слава Богу. Потому что, если бы иные из них стали, плохо было бы, как бы, может быть, было. Но, кстати, про районы. Я встречал многие районы в Одесской области, где уровень квалификации судейский очень неплох. Как минимум очень неплох. Белгород-Днестровск, Беляевка, Раздельное…

–Но это – крупные районы и райцентры, курортные, туристские места, можно сказать – одесские пригородные. Железнодорожные узлы. А Сарата? А Фрунзовка?

– Чем дальше, тем сложнее бывает.

– Туда нога не ступала вообще…

– Ну, что ж, и такое бывало бывает. Но могу судить о том где сам бывал. Были, конечно, эксцессы, их хватает. Вот та северная сторона, она более проблемная (Ананьев, Иваново, Ивановский, Фрунзевский районы). А туда, в сторону, Измаила, мне приходилось бывать и в Арцизском районе, и в Болградском. Но главное, чтоб они между собой не договаривались, потому что если их какой-то общий интерес объединяет, то тогда, конечно, там сложно.

— Это мы коснулись, хоть и вскользь, дистанции между областным центром и глубинкой, применительно к правой теме. В «оттепель» он громыхал со всех трибун о курсе на стирании граней между городом и деревней. Причём, в обозримое время. А воз, ведь, где был – в сущности, там и есть. Во многих аспектах.

    — Что касается адвокатского, всюду жизнь и всюду же проявляется потребность в нашем брате. В принципе, жители любого района области имеет возможность реализовать такую потребность в райцентре. Или обратиться в область. Но в областных центах и в столице встретиться с квалифицированным адвокатом и или нотариусом, получить от них помощь, конечно, много проще. Но это уж, как водится …

– Вы реализуете свои знания здесь, в этом самом областном центре. Да мало сказать, в центре этого центра. По преимуществу, в Ваше поле зрения что попадает и под Вашу юрисдикцию как адвоката?

– Что я делаю как адвокат? Если поступают какие-то вопросы, где нужна какая-то квалифицированная оценка чего-то…

– Т.е. Вы – консультант?

– Ну, да, в т.ч. консультант. Вопросы самые разные.  Связанные, бывает, и с журналистской профессией.   Не так уж редки незаконные препятствия, скажем, журналистской деятельности. Даже и такая дикость, как нападение на журналиста. И весьма чувствительные.  Самих журналиста в ходе работы над будущими публикациями, в рамках журналистских расследований, может интересовать какой-то правовой аспект. И   ему нужно помочь в чем-то разобраться. В работе предприятий, заведений, учреждений тоже нередко возникает потребность в квалифицированных консультациях. Не говоря уже о, так сказать, «Делах», которые должны иметь адвокатское сопровождение.  Всё осложняется ещё и тем, что Закон у нас, как сердце красавицы в известной арии – склонно к измене и к перемене. Да и подзаконные акты нередко не отличаются последовательностью.   Только я, отдельно взятый, в своей небольшой практике застал раза три коренные изменения процессуальных кодексов.

– Поэтому руководителям очень трудно действовать на чисто законном основании, сам закон бывает очень противоречив. А действовать надо, бизнес стоять на мессе не может. Вот и приходится, как говорят военные, действовать по уставу… и по обстановке. В совершенно мирных делах нередко в ход идёт то, что называется, солдатская смекалка. А в рассуждении последствий, тут без юридических знаний или хорошего юриста – пропадать…

– Это точно. Вспомните размер налогового кодекса. Он, конечно, не как «Война и мир», но он вот такой толщенный. Да и писал его явно не граф Лев Николаевич Толстой. Написано так, что даже нам, профессионалам, иногда приходится долго разбираться с тем или иным видом налога, наличием его, отсутствием, необходимостью оплаты, просчетом и т.п. вещами. Разбираться даже не час и не два.  А уж обыкновенному человеку, так сказать, гомо вульгарис, крайне непросто.   То посмотри, это сведи, это выведи, поэтому конечно, руководитель нуждается в каких-то сторонних консультантах.

– Мне Ваша коллега рассказывала такой случай, когда в сложном положении оказался один предприниматель. И   обратился к ней за правовой помощью.  Она ему говорит, что ситуация может почему бы ему не завести штатного консультанта-правоведа, платить ему оклад, это было бы в сумме гораздо дешевле, чтобы предупреждал что-то, прогнозировал, консультировал. И он говорит: «Ну, как я так возьму и буду вперёд платить, а может и обойдётся.  Вот когда гром грянет, я и деньги найду и обращусь, и заплачу.  А так, запросто, когда это не надо…». Вот есть такая психология – «не европейская», наша?

– Есть, конечно.  У нас же пока гром не грянет, мужик не перекрестится. И всё же ход жизни заставляет иных трезветь.  Заключают договора с адвокатами, сближаются с ними, платят им деньги до того, как случилось. И выходит, чувствуют себя увереннее, о многом предупреждены, что-то просчитали вперёд.  И начинают понимать, что это – не трата денег, это – их вклад. И это понимание также способствует возвращению высокого статуса адвоката в сознании сограждан. Вы затрагивали тему относительно того, что адвокат тогда и адвокат сегодня – это разные категории, разная социальная значимость.  Тогда адвокаты были «неиграющие», как говорят в Одессе, и в 90-е адвокаты также практически «неиграющие». Потом их роль начала только становиться значимой. А раньше, чего тут греха таить, в Украине до 2000-х годов, где-то до середины даже 2000-х, бизнесмены предпочитали четко определенный способ разрешения вопроса. Если проблема существует, значит, ее кто-то создал. Создавали эту проблему в большинстве случаев некоторые люди, имеющие, условно говоря, причастность к государству или служащие этому государству.

– Точно. Но, опять-таки, не тридцать лет этой логической системе. Ещё Маркс писал, единственная собственность государственного чиновника – это само государство. А что касается Вашего участия в Историко-литературном обществе. Римскому праву иже с ним – наверное, в университете уделяли внимание в юридическом, правовом плане, и в плане историческом и литературном.  Военные считают, что вся история – это история войн, искусствоведы – что это история искусства, правоведы – что это история преступности и борьбы с ней.  Цивилизация, в сущности, научно-техническая революция очень многим обязана преступному миру. Потому что он все время провоцировал изобретение и внедрение каких-то научно-технических средств.

– Это же, среди прочего, если мы говорим «историко-литературное общество», ведь литература является в т.ч. и транспортным средством той же самой истории. Едем-едем-едем. Остановки. Станции – маленькие, транзитные, Узловые. Читаем, вглядываемся, вслушиваемся. Изучаем.  Размышляем. Иначе, ну, откуда нам, потомкам людей, пройденных поездами человечества, явлений и событий, знать обо всём том? В цивилизованном мире нас в детстве и далее окружают такие накопления человечества —   художественные произведения, документальные, научно-популярные, научные, хроникально-документальные, изложения, сочинения. Публицистика, рефераты, курсовые и дипломные работы, кандидатские и докторские – всё сплошь на тех остановках, на источниках. Разумеется, всё это фиксировалось человеческими чувствами и мыслями. И стало быть, так или иначе субъективно. Отсюда и многие наши познания, прорывы и, так сказать, недоразумения. Уж какие ни ориентиры, а без таковых движение невозможно.

– Получаем некоторые ориентиры.

– В конце концов, даже для того, чтобы вырабатывать свои взгляды и позиции, принимать чьи-то, сомневаться в них или их отрицать, нужно, как минимум, их знать.

–  Вот простая мысль, а – до всех ли доходит? Один очень остроумный человек, хотя и журналист, заметил: есть две основные категории, которые отрицают Дарвина и Маркса: одни – на основе глубокого изучения этих учёных, другие … как там у Есенина:

О Марксе,
Энгельсе…
Ни при какой погоде
Я этих книг, конечно, не читал».

– У пришедших к нам через года-века было и есть всегда множество реальных вполне сознательных оппонентов и недоброжелателей. Не говоря уже о бессмертном обывателе, догадки которых о собственном ничтожестве провоцируют их ненависть к великим.

– К тому же, ко всему –  прототипы великих в своей повседневности здорово или даже же нездорово отличались от своих изображений в искусстве и публицистике. За что ухватываются последующие критиканы и снобы.  У них не выходят из моды воспоминания современников о Пушкине, о Лермонтове, о Горьком. О Салтыкове-Щедрине. С каким аппетитом комментируются воспоминания вдовы Пушкина – поскольку она совершенно была уверена в том, что поэт сдуру затеял всю ту историю и дуэль. Когда читаешь реакцию современников на гибель Лермонтова, – тот же эффект. Да и образы возникают нескольку иные. От таких, как вы говорите, остановок в пути головы кругом идут. Особенно в юности.  Но   эти фигуры, некогда обычные живые люди – со всеми вытекающими, —  теперь   экзотика прошлого, в чистом виде, без житейских примесей.  Это уже не землянин Пушкин. Это уже памятник, улица и площадь Пушкина. Избранное. Портреты кисти великих же художников.  Полное собрание сочинений. Школьная программа. Дом-музей. Хоть и не был, не мог быть Пушкин народным поэтом, в то время неграмотный народ вообще не читал ничего. Между прочим, и сегодня в трамваях никто не читает, в библиотеках тоже пустынно.  Книжки-журналы не зачитывают до дыр, не передают от соседей к соседям. Пушкинская реплика «Чтение, — вот лучшее учение», и сейчас не слишком популярная вещь. Мы уже давно – не самая читающая страна в мире.   Ну, тут же еще и телевидение эт цетера…

– Ну, есть куча заменителей, я бы так сказал.  Если мы говорим о литературе, ввиду сегодняшнего ритма жизни, то в основном я не читаю, я слушаю, потому что у меня возможность слушать есть, а с чтением, как и у многих современников, сложности…

– Все равно, навыки чтения – «хоть глазами», хоть «ушами», вырабатывают и возбуждают воображение, фантазию… При дешифровке эти буквы или эти звуки превращаются в картину. Один и тот же источник, а каждый дешифрует в чём-то по-своему. Читатель также субъективен, как и писатель.   А вот сцена, а вот экран, а вот дисплей, не подлежит дешифровке – всё даёт в готовом виде.                      

Может быть, это повлияло на то, что интерес к чтению явно снизился. Насколько я знаю, в шестидесятые и семидесятые наблюдался непомерный интерес к чтению так называемого «Самиздата». Говорят, плохие машинописные его копии ценились выше отличной полиграфии официальных изданий?

– Ну, это верно, но касалось исключительно части городской интеллигенции и преимущественно – дорогих наших снобов. На основании таких приобретений и хранений они считали себя диссидентами. Чаще всего это сопротивление снимало как рукой после простого приглашения и короткой беседы в соответствующем департаменте.

Я понимаю, о чем Вы говорите. Тут же еще запретный плод. Если то, что было, происходило автоматически, ну, вот самиздат, который существовал тогда – это запрещенные вещи. И сегодня тоже, если что-то запретить…

– А что, хорошая идея. В 60-х в Политехе вдруг завбиблиотекой обратилась к ректору: и странная история: студенты расхватывают второй том Карла Маркса «Капитал». Всю полку вымели. Потом оказалось, кто-то пустил слух, что второй том Маркса…   запрещен.

– Вот-вот. Эффект запретного плода.

экранизацию Достоевского, нежели самого Достоевского. Нет у Вас такого ощущения.

– Но, что касается Вас как литератора. Вы писали в университете курсовые работы, так?

– Ну, было дело.

– Вы не остепененный, нет? Вы не защищались?

– Нет.

– И нет таких планов?

– Ну, пока есть размышления, но поглядим.

– Ну, диплом-то Вы защищали?

– Да, конечно.

– Вы помните тему Вашего диплома?

– Ну, она будет совсем неинтересна читателям. Это была тема о земельных спорах или что-то в этом роде.

– Но дипломную работу пишут. И стало быть дипломник – писатель.  Что касается литературных наклонностей… Ну, читатель – это тоже, в общем, составная литературы, потребитель, так сказать, но, часто бывает, «заражается», хочется подражать чему-то, хочется тоже в этом поучаствовать. Вот такие тенденции присутствовали? И, попросту говоря, что-нибудь писали?

– Разве что какие-то очерки, статьи.

– Публицистика?

– Да.

– Т.е. не художественная литература?

– Нет.

– И публиковали?

– Ну, да, в том числе, в Историко-литературном обществе. Есть научные статьи, но это специальные журналы, в Историко-литературном тоже такие вещи были.

– Дело в том, что, поскольку, по инициативе академика Мальцева Олега Викторович и члена-корреспондента УАН Слободянюка Константина Владимировича, молодых наших коллег удалось возродить журнал «Вестник Грушевского», появились уже более-менее серьезные авторы и надежды. Эта наша беседа пред ясные очи читателя – не просто шапочное знакомство, а перспектива расширения авторского коллектива «Вестника Грушевского». Думаю, читатель в обозримое время встретит Вашу подпись под журнальными публикациями. Заранее благодарен. Удачи…

 

Автор Ким Каневский

Подписывайтесь на наш Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта для обратной связи: info@lnvistnik.com.ua