Одессит у подножья Машука. Часть вторая

Первую часть можно прочесть здесь.

3. ИГРА ВТОРОЙ ПРИРОДЫ…

Республики  тогда создавались и рассыпались, яко прах, чуть ли не поминутно. Даже здесь, у нас, на неверном Юго-Западе, была такая – Одесская Советская Республика. Под руководством Совнаркома (предсовнаркома – Старостин). По моде времени, создана тогда была и Кубано-Черноморская республика. Называлась она ещё и Северокавказской. Со столицей и штабом 10-й красной армии в Екатеринодаре (Краснодаре). Там, соответственно, дислоцировалось правительство и директивные органы  этой, в дальнейшем весьма мало известной республики.  Их отношения с командованием двух красных армий, десятой и одиннадцатой, были весьма милы и своеобразны — бумаги  командарм-10 Калнин  аккуратно подшивал и чётко исполнял, а командарм-11 Сорокин в  неделями не читал и нередко попросту   бросал в свою пятигорскую корзину. Какое-то время  ничего особенного против правительства не имел. Хотя и утверждал: в военное время руководить должны люди военные, а не какие-то шпаки, да ещё и бог знает откуда явившиеся в казачьи края.  Екатеринодарское правительство тоже, вроде бы, ничего особенного от него не требовало. Так бы и жили — не тужили. И как-нибудь оно устроилось бы. В конце концов. Но судьба — великий диалектик — не терпит долго таких идиллий. И однажды прогремел странно «Брестский мир», по которому на Украине маршировали немцы с чудесными острыми шишаками офицерских касок и  стальными тазиками солдатских шлемов, глубоко надвинутых на глаза.

Находящаяся на территории новоиспечённой Украинской Республики Одесса подлежала приёму немецкого гарнизона. И во Дворце командующего войсками Одесского военного округа уже готовили апартаменты кайзеровской номенклатуре. Городские  партийная и комсомольская организации, советские органы, милиция и ЧК в марте-18 срочно покидали город – кроме тех, кто  залазил в глухое подполье на вырост. Почему одесскую парторганизацию решено было эвакуировать не на Урал, к железорудному пролетариату, не в Сибирь — на Колчака, не в Питер — против Юденича и  не к лохматым уссурийским казакам, а именно на Северный Кавказ — разговор отдельный. Но вышло так, что однажды командарм-10 Калнин и командарм-11 Сорокин были грубейше вызваны для представления новому руководству новой республики: севкавказскому крайкому партии, Центральному Исполнительному Комитету Кубано-Черноморской Республики и… некоему члену Реввоенсовета-11. Последний оказался двадцатилетним (без малого) рыжим, студенческого типа. В  очках. Одесситом. Сорокину даже показалось, что он не очень твёрдо выговаривает букву «р». Кстати, так оно и было. И представился он командующему так: «Товарищ Виктор Крайний, секретарь крайкома партии, зампред ЦИКа и член РВС-11».

Название двух первых должностей командарм-11 пропустил мимо ушей. Гражданские  и партийные (штатские, в общем-то) дела его интересовали мало. А  вот последняя должность новенького-очкастенького-картавенького юноши привела  видавшего виды воина к некоторой растерянности и  последующему гневу. Ибо  без  подписи члена реввоенсовета армии приказы командарма считались недействительными. Этого ему ещё только не хватало…

И однако же в дотелевизионно-докомпьюторную эпоху дистанция между Екатеринодаром и Пятигорском была значительной. Между ними сновали нарочные с важными бумагами за обшлагами, на что уходило довольно много времени и сил. Белые партизаны иногда их перехватывали, посланцев пускали в расход, а бумаги шли на раскурку. Представился командарм Сорокин  правительству новому, познакомились. Поговорили. И Иван Лукич вернулся, хоть и с тяжелым сердцем, обратно в Пятигорск, в свой штаб, окруженный тысячами верных джигитов, включая конвойцев-мусульман.  Крайком партии и ВЦИК республики пусть  себе там заседают, толкают речи, пишут бумаги. Раз уж без этого нельзя и при новой власти – нехай, на здоровье. И в ту же пятигорскую штабную корзину для бумаг полетело многое, подписанное в Екатеринодаре одесситом Крайним. И продолжалось это блаженство не день-два. Так бы оно и было. Но…

Конец блаженству этому  положил сам генерал-лейтенант Деникин:  как-то на рассвете молодецким ударом он вдруг взял Екатеринодар. Разведка прохлопала, дозоры проспали, заставы были смяты и отброшены, как те директивные бумажки. Красные части, ставшие насмерть, были переколоты штыками и порублены шашками. Напомню – шел всего ещё восемнадцатый год. И в красной армии нередко царила вчерашняя партизанская  самодеятельность, с чем и пыталось бороться правительство республики.  Боевые преимущества кадровой белой офицерской армии, поддержанной Европой, были слишком очевидны. Красные побежали, бросая артиллерию, аэропланы, автомобили, боеприпасы, склады вещевого и продовольствия. И   всё, что в такой ситуации можно было бросить.  Дело усугубилось отсутствием командования десятой армии: исчез командарм Калнин — в купе штабного  поезда нашли лишь его фуражку. И жену в кровищи, с простреленной грудью. Паника пошла вселенская. И правительство республики (с крайкомом партии  и крайчека заодно) чуть ли не в кальсонах бежали в Пятигорск — к Сорокину под крыло.

Тут они расположились в доме напротив и в гостинице «Версаль». Контакт определился  непосредственным и ежедневным. И сразу стало как-то тесно всем. Революционный аскетизм молодого большевика-одессита был оскорблён византийской пышностью штабной жизни армии и сорокинского досуга. Попросту говоря, беспробудным штабным пьянством-обжираловкой. И бабы кое-какие прибились. Следует заметить,  перед строем товарищ Крайний, в студенческой своей шинелишке и при пенсне,  выглядел воробышком рядом с командармом Сорокиным – напомню: усатым красавцем в белой черкеске с золотыми наконечниками газырей,  в малиновом  бешмете и пламенном башлыке, при огромном серебряном кинжале на кавказском поясе.  Само собой, маузер в лакированной таре  и шашка-гурда, именная – от чрезвычайного комиссара Кавказа Серго  Орджоникидзе.   Рукоять серебряная, клинок, естественно, дамасский. И вся армия знает: на клинке выгравировано каллиграфически: «Без нужды не вынимать, без славы не вкладывать». А славы этой было – завались…

Да, фронт пока был в обороне. Да, бои местного значения были неудачны. Но неудачи на фронте не замутили любви бойцов к этому красавцу. Наоборот, пошел шепоток о вине этого… ну, приезжего из Одессы… Комиссара. Своеобразие ситуации заключалось в том, что на все северо-кавказские красные армии и партизанские отряды остался только один командарм. Калнин, как уже осведомлён внимательный читатель, при взятии белыми Екатеринодара… исчез.  То есть, исчез в тот боевой-кипучий момент, потом он, конечно, нашелся. Согласно закона сохранения материи, и во второй природе, природе человеческого общества, ничто не исчезает бесследно, а просто переходит в другую форму.  Карл  Иванович Калнин перешел в форму и содержание сотрудника оперативного  управления самого штаба РВС Республики. Командовал частями и соединениями. Учился в Академии генштаба РККА. И даже заправлял конвойными войсками СССР. Имел орден и флажок  депутата  Моссовета.  Соответственно, в тридцать седьмом расстрелян (по «Военке»), а в пятьдесят восьмом реабилитирован.

Вполне достойный публицистических подробностей, в данном случае он заинтересовал автора только и исключительно тогдашним своим исчезновением во время штурма Деникиным станции «Екатеринодар-главная». Поскольку именно этот момент (кстати,  до сих пор белеющий пятном в истории), поставил наркомвоена Троцкого в непростое положение. Северокавказская Советская республика, сказано,  располагала на своей многострадальной территории двумя армиями: десятой и одиннадцатой. Ими и командовали до того боя  Калнин и Сорокин.  Загадочное исчезновение одного из них, во-первых, и необходимость жесткой координации боевых действий на Кубани и Северном Кавказе вообще, во-вторых, требовали единого командования. Так Сорокин Иван Лукич, в ближайшем прошлом горче симпатизировавший левым эсерам и фигура, для Кремля более чем сомнительная,  и стал главкомом всех вооруженных сил республики на Северном Кавказе. Зажавши нос, наркомвоен и предреввоенсовета  утвердил Сорокина  в этой судьбоносной должности. «А кого?» — по свидетельству очевидцев,  спросил низкой октавой замнаркомвоена Склянский при обсуждении вопроса. И Троцкий, долго державший ручку навесу, подписал приказ.

4. СОРОКИНСКАЯ   ЯРМАРКА…     

Итак, одним росчерком того пера ненадёжный командарм Сорокин стал командующим всеми вооруженными силами Кубано-Черноморской республики. Фактически – хозяин Кавказа. Царь и бог.   Правда, наркомвоен, председатель реввоенсовета Республики и член политбюро ЦК РКП(б) постоянно напоминал из Кремля: полномочными представителями соввласти являются крайком партии, ЦИК и реввоенсовет армии. Но то была власть более чем условная — без золотого запаса и вооруженной силы, исключительно с мандатами.  А у бывшего  хорунжего Сорокина  под крылом были две армии, вооруженные до  зубов, тридцать без малого тысяч штыков и сабель, спаянные военной подготовкой, беззаветной любовью-преданностью к главкому  и страхом нарушить его приказ.   И вот —  приказы  его теперь летали на подпись не в другой город — а в дом напротив. И поначалу все они визировались товарищем Крайним. Его подпись ясно различима на исторических этих  документах, чудом сохранившихся до наших дней.

Эта подпись заверяла расстрельные приговоры за дезертирство

и нестойкость на Кубани и Тереке, за буржуазную гуманность к пленным и туземному населению. За пьянство (сам главком зашибал по-черному, но среди подчинённых этого терпеть не мог) и мародёрство. Подпись северокавказского лидера коммунистов из Одессы стоит на нескольких совершенно сумасбродных и запредельно жестоких приказах Сорокина. В том числе и на трагической бумажке, санкционирующей… расстрел любимого вождя таманцев, двумя походными колоннами вышедших в расположение войск Сорокина.

Помните «Железный поток» С. С. Серафимовича?  Десятки тысяч бойцов и командиров Таманской армии, обременённой обозами и беженцами, совершили невозможное – с непрерывными боями и большими потерями прорвались к тем, кого считали своими. Естественно, это  спаянное боевое братство желало сохранить  единство под обагрёнными кровью товарищей и врагов своими знамёнами, воевать вместе.    Не терпящий инициативы снизу, главком издал приказ о переформировании двух колонн и раскассировании личного их состава по соединениям,  частям и подразделениям сорокинских войск. И за категорический отказ выполнить этот приказ Сорокин приказал… расстрелять перед строем  командира Таманской армии И. И. Матвеева. В вину ему был поставлен  отказ отвести Таманскую армию от Армавира в район станицы Невинномысская.

Вероятно, трибунал признал бы вину Матвеева. В армии, а тем более – в действующей  армии, не может быть «Хочу — не хочу», «Буду – не буду…». Такие вопросы решаются не на собраниях и митингах.  Но едва ли всё кончилось бы расстрелом любимого героя таманцев. Тем не менее, никакого суда не было. Была бумажка, продиктованная писарю,   подписанная Сорокиным и скреплённая печатью. И на этом приказе  стоит подпись Крайнего. Почему? Ряд историков предполагают – Крайний маневрировал, тянул время, ждал получения Москвой его секретного пакета и реакции на него. А его нарочному предстояло одолеть дистанцию огромного размера, да ещё через обширную территорию, занятую белыми – каковой эпизод приведен А.Толстым во второй книге трилогии – «Хождение по мукам»: «Восемнадцатый год» и в её экранизациях. Есть, также, предположение: Сорокин умышленно сгущал краски, издавал не в меру жесткие приказы – дабы Крайний отказался их визировать и тем самым дал бы ему повод для ареста и уничтожения этого картавенького большевичка.

…Военно-историчекая хроника кратка и суха: «Обострились отношения Сорокина с правительством и РВС Северного Кавказа, проводившим линию центра на организацию регулярной армии…».

Обострились отношения… Так это виделось из кремлёвского космоса. На деле же это был единый и весьма тугой клубок совершенно противоречивых событий, вращающийся в разные стороны и всё больше удушающий тех, кого судьба – разносчица даров, — в него вовлекла. К моменту переворота, последующих революции и гражданской войны с интервенцией, они уже годы и годы (причем – юные, лучшие в жизни) потратили так или иначе на расшатывание и подрыв твердыни самодержавия. И это их объединяло – при всей разнице происхождения и взглядов на нюансы жизни. Они искренне ненавидели царизм – и это их тоже объединяло, не смотря на те же нюансы. Разлом времён застал их врасплох; если сам Ленин при первом известии о революции февраля-марта семнадцатого растерялся и наделал много глупостей при прорыве из Европы домой – каким же сюрпризом сей оскольчатый перелом должен был стать для них. И это тоже — момент единства. Как и то, что они желали строить страну без царя. А вся власть – Советам. Казалось бы, чего проще…

Но тут становилось всё яснее, что с исчезновением монархии её проблемы не исчезают. А очень даже наоборот – растут не по дням, по часам и минутам. Что повреждённые годами подполья-баррикад-тюрем-каторги-эмиграции характеры победивших революционеров не дают партиям-победителям объединиться для мирного строительства. Сбросив, наконец, царя, они вдруг стали откровенно грызться между собой – на глазах своего избитого до полусмерти народа,  мировой общественности и зарубежных спецслужб. И единые в борьбе с монархическим прошлым, они оказались феноменально противоречивы в отношении светлой жизни и путей-дорог к ней. Гражданская война вспыхнула по разным причинам, но разгорелась-разрослась потому, что исконные страдальцы за народ – вчерашние революционные партии в борьбе за власть намертво схватились между собой. Это был их последний и решительный бой…

Скоротечный период пятигорского соседства правительства и штаба исследован автором этого рассказа достаточно подробно. И именно потому, что это касалось одессита Крайнего. Сэкономим время и нервы читателя: всё сводится к непрерывному и весьма энергичному росту напряженности между двумя нашими героями. Из секретных материалов крайпарткома и ЧеКа совершенно ясно: Крайний подозревал Сорокина в подготовке мятежа — по примеру Григорьева, Муравьёва и Миронова. Может быть, и не без некоторых оснований. И в конце концов, как уже сказано, в Москву был послан нарочный с секретнейшим пакетом. В нём  содержались  утверждение и требование. Утверждалось: армия любит Сорокина и верит ему, его власть над войсками и на всей территории их дислокации близка к абсолютной. Требовалось: немедленно изъять Сорокина из оборота и расстрелять —  буквально: «пока он революцию не оседлал». Всё это, в ходе изучения документов, напоминало привыкшему к образности автору некую кровавую ярмарку, выбросившую на рынок природы общества человеческие судьбы. Мелькнуло как-то: СОРОКИНСКАЯ  ЯРМАРКА…

Но вы уже знаете, дорогой читатель: нарочному предстояло пробираться через казачьи районы и территории ВСЮР — дело долгое и небезопасное. Вот почему, вроде бы, Крайний тянул резину и подписывал сорокинские пакости, дабы не спровоцировать мятеж досрочно. И когда в расположение северокавказских войск вышел прославленный Серафимовичем «Железный поток», Крайний скрепил приказ Сорокина о расстреле одного из любимейших их командиров. За тот самый отказ раскассироваться по разным сорокинским частям. Это уже был запредел. Струна натянулась и истончилось. А где тонко, там… сами понимаете.  В любой момент могла лопнуть…

Она и лопнула — как только  контрразведка доложила Сорокину: Крайний вытребовал с фронта стрелковую роту и две пулемётные тачанки. Это – в разгар подготовки к общему наступлению! Для чего, спрашивается? Для охраны правительства, ЧК и крайкома. От кого охрана? Ясно, от кого.  Началось… И вот под октябрьское утро 1918 года конвойцы Сорокина тихо, без шума и пыли, вошли в квартиры председателя ЦИКа республики Рубина, председателя ЧК Рожанского, зампреда ЦИКа Дунаевского, комиссара правительства Власова и председателя крайкома партии, зампреда ЦИКа республики, члена Реввоенсовета 11-ой Красной Армии Крайнего. Взяты были их помощники, заместители и ближайшие сотрудники —  сонными. Дали наскоро одеться. Вывезли всё туда же — к месту дуэли Лермонтова, у подножия Машука. И расстреляли.

Из непосредственных участников этого расстрела в документах фигурируют некто Сафронов, член партии большевиков, начальник политотдела (!) фронта, личный адъютант Сорокина Косный и комендант штаба главком Рябов. Список свидетелей составляет двенадцать человек. По-разному рассказывают о самом главкоме. Для автора этих строк, потерявшего там и в то утро близкого родственника  – родного  старшего брата отца, ушедшего из жизни в те же двадцать лет и за двадцать восемь лет до моего появления на свет (Михаил, одессит, пересыпьчанин, 1898 года рождения; да-да, мой родной дядя родился в ХIХ веке!), убедителен такой рассказ: у главкома в штабе работала белая агентура, кружила ему голову перспективой автократии на всём Кавказском хребте. В поезд главкома включен был вагон-полуцистерна с чистейшим коньячным спиртом. Ежевечерне это лилось рекой — выходило из берегов. Он очень тяжело переживалразгром социал-революционеров, единоличный захват власти большевиками, необходимости ему, военному, подчинятся штатским. Революция, так много обещавшая и увлёкшая его с головой, обманула. И пыталась  его оседлать – почище Николая Второго-Кровавого. Он разлагался на глазах реввоенсовета и крайкома; перед вероломной казнью правительства Сорокин особенно много пил, налегал на кокаин.

После расстрела своего же правительства под Машуком, совершенно ошалевший —  ускакал со знаменосцем и трубачом в степь. И на одном из хуторов пьянствовал трое суток. Там же оказался начальник его штаба по фамилии Поляков (А.Н. Толстой в «Хождении по мукам» назвал его Беляковым — тоже ведь речевая характеристика образа) и начальник оперативного отдела. Плюс кой-какие бабы, само собой…

Между тем в Невинномысской (ныне город Невинномысск) наконец-то, собрался Чрезвычайный съезд народов Северного Кавказа. И здесь не без парадоксов: две недели назад его велел созвать… сам главком. По всей видимости, он возлагал на съезд значительные надежды — к открытию форума штаб Сорокина разрабатывал широкое наступление на фронте. Мобилизовывались молодые возраста, подтягивались тылы, сосредотачивались ремонтные базы, горючее и боеприпасы. В полной готовности пыхтели два бронепоезда. В общем, он хотел что-то продемонстрировать. Кому? Кремлю? Деникину? Я почти уверен: в эти дни и ночи он был не в себе. По одной из версий, не в себе он вдруг и появился в Ставрополе на заседании тамошнего ревкома. По свидетельству опешивших партийцев и военных, он был бледен, как его черкеска, очень красив и ужасен. За ним шли трубач и знаменосец — пошатываясь, как в седлах.  Сорокин сжимал в огромном и курпнодрожащем кулаке угол знамени. И кричал об измене революции, о предательстве большевиками власти Советов и о «жидовских фокусах».

Он требовал немедленно доставить его на съезд, с трибуны которого  опубликует разоблачительные документы. Само собой,  ни в какую Невинномысскую Сорокин не попал, поскольку был застрелен тут же, под своим пурпурным штандартом. К этому времени московские «Известия» распространили по стране свой специальный экстренный выпуск, в котором поведали миру о неслыханном злодеянии. Главком советских войск расстрелял советское правительство и партийное руководство своей республики. Он объявлялся вне закона. И каждому командиру, каждому бойцу и политработнику вменялось в обязанность — при встрече его убить. Так что ставропольцы ничем не рисковали. Ведь смерть Сорокина была требованием Советской власти. Да и деникинским судом он уже давно был к этому приговорён. Тот редкий случай, когда обе стороны не в претензии. И это не может не насторожить историка и публициста.

Продолжение следует…

Автор Ким Каневский

Почта для обратной связи: info@lnvistnik.com.ua
Подписывайтесь на наш Telegram канал: t.me/lnvistnik