3. «НЕЖНОЕ БРИТЬЁ…»
Так Орлов потом, в эмиграции, более чем скупо делясь своими воспоминаниями об одесском девятнадцатом, назвал приём, применённый в этой операции.
Технология сводилась к тому, что — сначала всячески успокаивают нелегалов, демонстрируют глупость контрразведки. Или её слабость, неразворотливость. Бессилие. Отслеживают всё необходимое. Как бы дают подпольной щетине отрасти. А после однажды и вдруг — враз сбрить всё нежно и под корень. Этот приём Орлов и его люди мастерски применили в борьбе с одесским партийно-комсомольским подпольем 1919 года. Как ни суровы были три года Великой войны и два — революции, следующий побивал все рекорды и многое итожил. Более не менее определились лагери на международном уровне. Ушли окончательно иллюзии Запада и Нового Света относительно мимолётной эпизодичности Октября.
Формула «Неслучайно, всерьёз и надолго…» прочно вошла в сознание политиков и военных, а вслед за ними — и в массовое сознание. Касалось это и советского лагеря, изначальный монолит которого был выдуман последствии автором всё того же «Краткого курса истории ВКП(б)». Само собой, для выживания легенды о монолитном единстве партии вождю пришлось перерезать, как баранов, почти всех осовновоположников и соратников, прекрасно знавших цену мнимому единству. Колебания, сомнения, споры, конфликты сопровождали партию с момента ея рождения. Эти явления и порождающие их причины в начале ХХ века, собственно говоря, и откололи левый фланг от РСДРП, на долгие годы добавив к аббревиатуре маленькую букву (б) — да ещё и в скобках. Что не избавило новую партию от тех же раздоров: сколько не отрезай конец у палки, их всё едино остаётся два. Люди есть люди, хотя и большевики. Даже в сам момент Октябрьского переворота, как известно — тем, кому известно, — имели место и сомнения, и даже прямые отрицания. В своём письме-завещании Ленин подчёркивал «неслучайность октябрьского эпизода» Каменева и Зиновьева, выступивших тогда категорически против взятия власти. Хорошее себе единство: два старых члена ЦК, ленинская гвардия, против восстания. Правда, он не советовал ставить им это лично в вину. Но — поставили. Вплоть до расстрела в конце тридцатых…
Между прочим, из прекрасного нашего далёка ясно видно — не так уж они были неправы. Не менее очевидно: вся реальная история РСДРП, РСДРП(б),РКП(б), ВКП(б), КПСС – история сплетен, склок, скандалов и мордобития – нередко до смерти.
Но сейчас не об этом. А о том, что к весне девятнадцатого это всё было (или — казалось?) в прошлом: суровость гражданской войны цементировала и оппонентов. Для обоих сторон революция уже была не просто фактом — частью жизненного уклада и смыслом сущего. Перспектива была определённая: победа и, стало быть, жизнь одних означала поражение и смерть других. В лучшем случае – тюрьмы, каторга, ссылка или изгнание.
Разумеется, и это в принципе не изменило склочной человеческой природы — горы архивных документов, на штурм которых оказался способен слуга ваш непокорный, свидетельствуют о непрерывных разнокалиберных конфликтах внутри обоих враждующих военных лагерей, европейских и мировых сообществ. Меня, честно говоря, нередко отвлекала от главного мысль: а где же они, бедненькие, потопая в этих интригах и дрязгах между собой и своими, находили в себе ещё и силы воевать с врагами? Но силы для этого находились. И немалые. Уже сложились и стали знаменитыми гигантские фронты, уже заняты, освобождены и обратно заняты губернии, в обоих лагерях добровольчество уступило место тотальной и беспощадной мобилизации. Уже канонизировались герои-мученики. И творческая интеллигенция блистала высокохудожественной и не менее высокоидейной продукцией в обоих формациях. На одни и те же мелодии пелись противоположенные по смыслу стихи. Официальные портретисты писали — как Корнилова на Маныче, Деникина под Екатеринодаром, Юденича в Петергофе и Колчака в Симбирске, так и Ленина на трибуне московского завода Михельсона, Троцкого на коне в бою под Казанью (реальный, кстати, эпизод), Фрунзе на Сиваше. Сталина на параде Первой конной в Царицине — будущем Сталинграде. Будённого — в Бердичеве. И Ворошилова — в Химках, на лыжной прогулке (это — чуть позднее, но — тех же кистей). Братья Покрасы громоподобно славили несокрушимую и легендарную. Публицисты более нажимали на гарантированную победу своих, их доблесть и благородство. И на обречённость других, грязных, глупых и жестоких.
Орлов принадлежал к тем немногим, кто в такой круговерти не терял головы. Вероятно, весной девятнадцатого он отнюдь не был убеждён в скорой и окончательной победе белого дела.
В чем же черпал вдохновение и вообще — силы этот художник военно-политического сыска? Почему до последних дней обороны Одессы делал своё дело чётко, последовательно и мастерски? Ответ на этот вопрос у меня имеется убедительный. Хоть и по сути своей фантастический. Но его отложу до окончания рассказа о победах начальника белой контрразведки в Одессе перед окончательным поражением белых там же. Орлов подступил к порогу
Инколлегии обкома.
В реестре, лежащем на его столе, актив коллегии значился в таком порядке: первый… нет, постойте, вторым шел Жак Елин, Елена Соколовская, Альтер Залик (сбоку приписка карандашом: «румын»), Мишель Штиливкер, Александр Вапельник, Александр Винницкий, Исаак Дубинский. Жанна Лябурб в этом списке не значится. Ратков — тоже. Скорее всего, на них имелось отдельное досье, не дожившее до прихода Красной Армии или увезенное за море на «Кавказе». Вот теперь — о первом в этом списке: это была эдакая неинтеллигентная фамилия: Дёготь.
В. Дёготь. Кто он? Почему — первый? Случайно? Старики-одесситы, может быть, к этому вопросному ряду прибавят и свою память — некогда Успенский переулок в центре Одессы носил имя Дёготя. Нет ли тут связи?
Есть тут связь. И притом — прямая. Переулок был назван в честь человека, фамилия которого в девятнадцатом году открывала тот смертный реестр контрразведки Орлова. И открывала она его не спроста.
Вернёмся, уже в который раз, в ближний тыл нашего прошлого. Как уже сказано, героико-трагическая история Иностранной Коллегии широко популяризировалась у нас еще с гражданской войны. Она запечатлена была и в названиях — улицы Иностранной коллегии. И спуска — Жанны Лябурб.
В спектакле «Весна на улице Жанны», в популярных брошюрах и капитальных изданиях истории. В юбилейных публикациях. Но фамилию Дёготь мы не слыхали. Почему? Члены Иностранной коллегии имели, в основном, дореволюционный стаж борьбы. Февральская революция выпустила их из тюрем и подполья, отпустила с каторги и ссылки, вернула из эмиграции. И в репертуаре вернувшихся нередки были песенки типа «Кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть». Но не успели они толком вернуться-оглядеться, новая революция уж катит в глаза. Да мало сказать — «революция», еще и гражданская война с интервенцией перекроили карту бывшей Российской империи сикось-накось. Так что истерзанные и измотанные политкаторжане и ссыльнопоселенцы, усталые эмигранты и надорванные баррикадники вместо тихой речки, оказались мобилизованными на святое дело. А перечисленные в реестре Орлова, опытные бойцы и конспираторы, и вообще обозначились в специфической разведноменклатуре большевиков. И после небольшой московской подготовки были переправлены в белую Одессу.
По данным Орлова, Жанна проступила сквозь одесский туман несколько позже их — в феврале или марте 1919 года. Сначала агентура вела её, как «Француженку», «Мадам» или «Марию». Франция сначала считалось её конспиративной легендой. Кто же в Одессе не француз и не француженка? Неспроста А. Н. Толстой — помните — называл одесситок русскими парижанками («Не женщины — романс»). Но вскоре выяснилось, что она — и впрямь француженка. И прибыла из Москвы, с мандатом главы французской секции коллеги одесского обкома. Её и серба Стойко Раткова направили сюда самолично Ленин и Троцкий.
Нужно припомнить: Иностранная коллегия — не одесская находка. Курс на создание международной (всемирной) коммунистической организации, изначально подсказанный логикой мировой революции, собрал в Москве ряд революционеров-иностранцев довольно высокого уровня. Но гражданская война явно затягивалась. К тому же началась иностранная интервенция. Белые и иностранцы занимали громадные территории. И подполье там потребовало уже не просто сильных, решительных и скрытных работников — нужны были ещё и иностранные языки и нравы. И тех, кто изначально призывались координировать международное движение, пришлось кинуть в топку вооруженной борьбы.
Лябурб, например, в Москве была секретарём французской секции оргкомитета Коминтерна. В этом перспективном ранге она и получила одесский мандат. Так фигура международного масштаба оказалась в подчинении одесского обкома партии в подполье. И, вопреки живучей легенде, не руководила Иностранной его коллегией, а просто была её авангардом. И подчинялась главе иностранного отдела обкома Соколовской.
Задача ставилась, в общих чертах, так: устная и печатная агитация-пропаганда среди военнослужащих интервентов. Идеология: героический русский рабочий класс, в союзе с крестьянством — в том числе и переодетым в солдатскую, матросскую и казачью форму — имея во главе штаб революционной интеллигенции (РСДРП(б), в дальнейшем — РКП(Б)), совершил социальную революцию, прогнал чиновников и богатеев, стал сам управлять страной. Но чиновники и богатеи не смирились с этим, пошли войной, дабы вернуть фабрики-заводы, поместья-угодья, чины-кресты-посты. И позвали на помощь армии других стран.
А это — вмешательство в чужие дела. Так вот, со своими бывшими сладим сами. А вы, чужестранное воинство, убирайтесь-ка поздорову домой. А то помрёте в чужой земле. Ступайте, ступайте по домам. И там расскажите своим трудящимся о том, как русские братья турнули царя и богатеев. И сами строят свою судьбу. И как иностранный капитал хочет утопить их в крови…
Вот какую деятельность, по данным начальника одесской белой контрразведки и исторической литературы СССР, должна была организовать, развернуть и возглавить та самая Лябурб. Которая Жанна. И где-то даже Мария. Что сей смертельный пост изначально вручался другому, интересующиеся узнали значительно позднее. Этот другой и был Дёготь.
4. ДЁГОТЬ В ОДЕССЕ И РЯДОМ…
…Работать четырнадцатилетний мальчик начал на чайной фабрике Высоцкого. Того самого, о которого пели тогда: «Чай – Высоцкого, Сахар – Бродского, Россия – Ленина и Троцкого…». Спину не гнул — клеил коробочки тары.
Но вспоминал потом, что занудное было дело до чертиков. Лучше бы мешки таскать на Товарной. Или железяки на заводе. Навыки склейщика коробков, впрочем, сыграли роковую роль в его судьбе. Он стал переплётчиком в издательстве. И клеил уже совсем другое. Нужно заметить, издательские, типографские рабочие в демократическом движении считались, так сказать, авангардом авангарда, наиболее просвещённой частью героического русского рабочего класса. Пятнадцати лет вступил в РСДРП.
А тут и девятьсот пятый…
Дёготь — командир дружины самообороны во время еврейского, мерзкой памяти, погрома. Они обороняли микрорайон Мещанской, Базарной улиц и Треугольного переулка. Владимир уже был членом городского комитета РСДРП, к каковой аббревиатуре всё ещё на местах не добавлялась маленькая «б» в скобочках. И руководил подпольной типографией, печатавшей «Одесского рабочего». Командовал баррикадой на Тираспольской и реображенской – каковая продержалась даже дольше, чем краснопресненская в Москве. О чём до и после войны свидетельствовала мемориальная доска, снятая только при Гурвице – по случаю ремонта дома. И не возвращённая на место после него. Очевидно, по рассеянности.
А Дёготь в тех уличных боях был ранен, контужен. Дружинники, ушедшие в подполье, прятали его на улице Мещанской, в доме № 16, в квартире его старшей сестры по фамилии Горлих (или Горлах). По выздоровлении эмигрировал во Францию. Очень близко сошелся с Лениным, Зиновьевым, Семашко, Мануильским и Лядовым. Овладел французским языком вполне прилично. Вписался в когорту так называемых твердокаменных. То есть ленинцев. В 1909 году принял назначение в Одессу. Для связи получил пароль к некоему Орловскому, каковым псевдонимом прикрывался Вацлав Воровский. Его публицистику печатал Дёготь в нелегальной газете «Рабочий». Именно этот опыт и лёг в основу назначения Дёготя — издавать в Одессе газету и прокламации на французском языке. Любопытно, указание было — издавать всё от имени Одесского комитета РСДРП большевиков. Хотя такового тогда в Одессе не было и быть не могло. Вернее, комитетом был он сам, В.Дёготь.
Охранка, впрочем, довольно быстро внедрила и в этот круг агента: уже в 1910 году были враз арестованы пятьдесят человек. Среди них, само собой, В. Дёготь, В. Воровский, Ш. Минц, Н. Шейнман, Р. Хазанова, А. Агеев. Издательский отдел «обкома» и типография, само собой, были разгромлены. Заметим, через пятнадцать лет, в 1925 году ОГПУ арестовало и очень быстро расстреляло некоего А.Сильвестрова. В «Деле» имеется собственноручное признание (по Вышинскому, тоже нашему земляку, — царица доказательств), в том, что он был до девятьсот тринадцатого штатным секретным агентом под псевдонимом Думский. И тогда выдал десятки подпольщиков. Но есть версия и о другом провокаторе, перевербованном участнике подполья «Товарище Матвее». Нам, видимо, уже никогда не удастся установить тут истину. Ясно, во всяком случае, что речь идёт о предательстве, деле столь распространённом в организованной революционной борьбе со времён Христа. Как, впрочем, и вообще — в жизни.
Позднее вспоминал: из окна одиночки видел ипподром и взлетающие с него самолёты. Надзиратели рассказывали — среди авиаторов был и Уточкин. В эту камеру посадили и В. В. Воровского. Человек твердейшего характера и необыкновенной воли,он оказался на редкость впечатлительным при встрече… с клопами. Не в меру культивирующий гигиену, ужасно страдал от этой, как он говорил, «энциклопедии».
Дёготь вспоминал о том, что за стеной сидел младший брат Георгия Димитрова — кстати, по профессии тоже переплётчик. В марте Дёготь был приговорён по процессу «Двадцати двух» к восьми годам ссылки. Среди его сопроцессников был и Илья Белопольский — запомните его. Личность того стоит. Тем паче, оба отправились в премилое село Рыбинское, Каннского уезда (Енисейский край). Вошли в сообщество ссыльнопоселенцев. Но о Белопольском — отдельный разговор. А Дёготь вскоре получил назначение в Одессу. Или попросту говоря, бежал. В автобиографии указывал: деньги на побег получил от Ленина — непосредственно из рук Надежды Константиновны. Направление и мандат — тоже. Но в Одессе его уже высчитывали филёры.
Спасаясь от неминуемого ареста, опять дал дёру. Да так, что остановился только в Париже. Где и жил в среде русских политэмигрантов, ума набирался — вплоть до лета-17, когда был срочно вытребован в Россию: дела там шли всё веселее. В Питере встретился с Лениным. И снова — марш в Одессу. Типография «Одесских новостей». Член областного совета. Член исполкома областного совета. Делегат III съезда советов. Член коллегии исполкома, состоящей из трёх человек: большевик Воронский, он — Дёготь, и эсер Фишман.
При вступлении немцев в город и эвакуации советов он был ранен — при очень странных обстоятельствах: направляясь с секретной документацией в порт для посадки на судно, был избит до потери сознания. И очнулся в городском саду. Утверждал — кто-то оглушил его ударом винтовки по голове. Остался, таким образом, в оккупации, что не предусматривалось руководством.
Выбрался из города в село Петроверовка. Нащупал связь с подпольным обкомом. Вот тут-то, по его утверждению, и нашел его приказ обкома о создании иностранной комиссии по работе синтервентами. Далее — некое белое пятно. Как он руководил этой работой — не известно. Но едва не вляпался и снова эмигрировал. Вернулся уже при твердо установившейся советской власти.
Так называемая Советская власть (которая уже давно не принадлежала Советам ни в центре, ни на местах) в общем-то оценила и его достаточно высоко: делегат III конгресса Коминтерна. Глава Иваново-Вознесенского совпрофа. Потом его кинули на науку — возглавлял темирязевскую академию. И даже стал заместителем наркома труда РСФСР. И даже прокурором РСФСР. И даже… заместителем прокурора Союза ССР. Орден «Знак Почёта». Публиковал наброски своих воспоминаний в 30-е годы в журнале «Каторга и ссылка». Пока занятный сей журнал не закрыли – в связи с арестами и расстрелами почти всех его авторов, бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Партия устраивалась у госвласти прочно и уютно, переписывала в этом смысле всю историю революции и изымала из оборота самый вредный элемент – тех, кто знал об этой борьбе правду. Да-да, как вы уже догадались, Дёготь был арестован, как бывший троцкист. В сохранившемся единственном письме к сыну в своей невиновности он клянется… мавзолеем Ленина. Умер в лагере в сорок четвёртом. В конце пятидесятых реабилитирован. Это — и ответ на вопрос, почему в популярной истории Иностранной Коллегии практически долгое время не фигурировал В. Дёготь. Тем не менее, по недосмотру властей, в одной из одесских библиотек долго таилась странная книженция. Изданная в середине 20-х годов, она называлась так «В «свободном» подполье»
и принадлежала перу человека, обозначенного одной только фамилией — без имени и отчества. И даже без инициалов. Сказано просто: «Дёготь». Автор чётко, даже как-то буднично вспоминает — по прибытии в Одессу облачился во французский мундир. В каковом виде и представился Ласточкину и Клименко.
Может быть, эта экзотика решила его назначение на работу с иностранцами. Или его типографско-издательский профессионализм? Впрочем, в названии первого же выпуска подпольной газеты «Коммунист» на французском он пропустил ошибку. Вышло — женского рода. Из-за неверно употреблённого артикля. По легенде — весь тираж пустили под нож, всё перепечатали. На деле тысяча экземпляров «Коммунистки» пошли в массы иностранных военных и имели там большой успех. Вероятно, именно из-за названия в женском роде. Известное дело — французы. Часть тиража распространила лично Жанна Мария, что тем более подтвердило логику артикля «Ля» вместо «Ле». И в дальнейшем в донесениях филеров нередко значились Жанна и Коммунистка, агитирующие иностранных офицеров, солдат и матросов. Не сразу Орлов сообразил, что это — одно и то же лицо.
Жил Дёготь тогда в полунищей семье ремесленников на Базарной улице. Там же собирал материалы для премьеры «Коммуниста». Ему помогал Мишель Штиливкер, член актива Инкомитета. Лютую смерть вскоре принял Миша — разом с активом коллегии. И в отличие от Дёготя. Но тогда хлопец с юмором, как и положено одесситу, он часто передразнивал Дёготя, говорившего по-французски. Иностранный отдел он называл так: «Коллежион». Вполне возможно, что буквальный перевод этой шутки и стал каноническим термином в названии всего дела.
А может быть, кое-что тут связано с редакционной коллегией «Коммуниста», которую среди подпольщиков, готовящих русские издания, называли иностранцами или инколлегией. Кто знает…
Эту инколлегию приютил одесский художник Митковицер, только тем и вошедший в большую историю. А прежде, в начале девятнадцатого Дёготь встретился на явке с секретарём обкома. Где Ваня-Маленький сообщил ему об учреждении иностранного комитета при обкоме. И о назначении его комиссаром этого подразделения. В документальной литературе он иногда так и назывался — комиссар инкомитета. А иногда — его председателем.
Да и сам комитет, я уже писал, назывался по-разному. Парадокс: в очень редких случаях он значился коллегией. В основном — в иностранных документах. Как вышло, что — буквально перед разгромом обкома и инколлегии — Дёготь выехал из Одессы и в одном из сёл скрывался до прихода Красной Армии, определённо никто уже не скажет. Версия о том, что он попал под колпак контрразведки и его вывели из игры, не состоятельна. Кто и когда берёг подполье этого звена? И кто из подпольщиков зимой-весной 1919 года не был на крючке у Орлова? Тем паче несостоятельна версия относительно того, что Дёготь получил задание — за 100 километров от областного центра создать… резервный обком партии. Но ясно определённо: именно после его ухода из Одессы начались повальные и точные аресты…
Продолжение следует…
Автор Ким Каневский