Неожиданная война – не последняя в нашей истории…Часть вторая

Бомбардирование Одессы эскадрой англо-французского флота в 1854-1855 гг. Часть II. Одесса в пиратской блокаде.

Продолжение первой статьи.

Как мы уже говорили в предыдущей части этого очерка («Бомбардирование Одессы эскадрой англо-французского флота в 1854-1855 гг. Часть I. “Убаюканные прежними победами”»), к этому историческому моменту Одесса была известна миру как город-порт международного значения с более чем своеобразным населением, исторически сложившимся из полпредов самых разных национальностей, включая и тех же англичан, и французов… Господи, кого только не включая! Вот канонизированные впечатления о сем предмете самого Александра Сергеевича Пушкина:

Там все Европой дышит, веет,
Все блещет югом и пестреет,
Разнообразностью живой,
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли –
Корсар в отставке Морали.

И все – одесситы. В своем роде компания, верно? И вот она здесь в 1854 году приняла боевое крещение, при встрече, по месту жительства, непрошенных гостей – громадную эскадру объединенного англо-французского флота. В результате визита было разрушено и повреждено немало зданий, особняков в центре города, на Николаевском (ныне Приморском) бульваре и даже на Пересыпи, жилищ простых горожан. Только представьте масштабы материального ущерба, нанесенного городу! Но одними разрушениями дело не обошлось. Были и раненные, и погибшие, неприятелем были захвачены и разграблены каботажные суда, стоявшие на рейде в одесском заливе, а их экипажи были взяты в плен. Жертвой пиратов стала не только Одесса…

Такого рода истории мы находим в воспоминаниях статского советника Константина Петровича Зеленецкого, автора «Записокъ о бомбардировании Одессы 10-го апреля 1854 года» (1855), профессора Ришельевского лицея, члена Императорского Русского Географического общества и других научных обществ, и в рассказе капитана Генерального штаба Черемисинова Владимира Михайловича.

Пиратскую блокаду нашего города накануне нападения и «поразительно-великолепную картину» прибытия англо-французского флота довелось воочию наблюдать с дачи графини Ланжерон Константину Петровичу Зеленецкому, который поделился своими воспоминаниями об этом в «Запискахъ о бомбардированіи Одессы 10-го апреля 1854 года» (1855):

«[…] въ томъ же марте, а именно 27-го въ субботу, утромъ въ половине 6-го, приходилъ на нашъ рейдъ англійскій военный пароходъ, въ 500 силъ, «Фюріусъ».

Чудовище это, какъ можно судить по его названію, вооруженное 16-ю пушками, шло, на разстояніи двухъ выстреловъ, въ заливъ. На немъ не было никакого флага. Это обстоятельство побудило карантинное начальство напомнить незванному гостю о томъ, что долгъ всякаго честнаго судна, входящаго въ какую бы то ни было гавань, поднять свой флагъ и объявить этимъ, какой націи оно принадлежитъ. Въ следствіе этого, съ карантинной гавани, сделано было два холостыхъ пушечныхъ выстрела. Они навели Фюріуса на умъ и онъ поднялъ свой національный флагъ. Потомъ, не бросая якоря и остановясь на парахъ, онъ выслалъ къ берегу шлюпку подъ парламентерскимъ флагомъ.

Шлюпка подошла къ берегу съ вопросомъ: находится ли еще в городе англійскій консулъ? Это былъ, всемъ известный, г. Емсъ, который вместе съ французскимъ консуломъ г. де-Вуазеномъ, за несколько дней предъ темъ, оставилъ Одессу. Шлюпка, получивъ въ ответъ, что консула уже нетъ въ городе, воротилась къ своему пароходу-фрегату. Когда она отошла уже далеко за пушечный выстрелъ и приближалась къ Фюріиусу, этотъ Фюріусъ двинулся далее въ заливъ, вероятно для промеровъ дна, и естественнымъ образомъ подошелъ ближе къ гавани. Тогда командиръ батареи на этой гавани, исполняя данное ему приказаніе не подпускать непріятельскихъ военныхъ судовъ на пушечный выстрелъ, пустилъ въ Фюріуса одно за другимъ четыре ядра. Третье изъ нихъ попало въ его кожухъ. По первому же изъ этихъ выстреловъ и не отвечая на нихъ, Фюріусъ поворотилъ, подъехалъ къ шлюпке, взялъ ее и ушелъ. Заметить должно, что, во время выстреловъ, парламентерская шлюпка находилась и вне ихъ, и въ стороне отъ нихъ.

При этомъ можно вспомнить, что прибрежныя батареи наши не были тогда еще совершенно кончены, хоть ихъ строили противъ какихъ нибудь турецкихъ корсаровъ, а не противъ исполинскихъ эскадръ Англіи и Франціи.

Нельзя однакожъ не обратить вниманія на одно изъ последствій, как напоминанія, сделаннаго нами Фюріусу, такъ и событій 10 и 30 апреля. Англо-французскіе пароходы-фрегаты, приходившіе в нашъ заливъ до 10 апреля и до взятія парохода-фрегата «Тигрь», или не выбрасывали никакого флага, или подымали свой національный. Такъ сделалъ и Фюріусъ. Те же, которые являлись къ намъ после того времени, во первыхъ становились въ более почтительномъ разстояніи, нежели прежніе, а во вторыхъ, кроме своего національнаго флага, подымали еще белый, парламентерскій, а иногда даже и русскій. Что на нихъ былъ русскій флагъ, говорили те, кто смотрелъ въ зрительную трубу. Мы же сами, простыми глазами, видели по два белыхъ флага на одномъ и томъ же непріятельскомъ пароходе-фрегате. Между темъ, желаніе заблаговременно вывезти консуловъ не указываетъ ли на заранее принятое намереніе напасть на Одессу? Въ иностранныхъ газетахъ писали же, еще за несколько недель до 10 апреля, о томъ, что будто бы Одесса и была уже бомбардирована. Притомъ, еще в половине марта, у насъ говорили, что здешніе банкиры получили кредитивы на имя разныхъ англійскіхъ офицеровъ изъ эскадры адмирала Дундаса.

[…] Какъ бы то ни было, начальство Одессы, давшее Фюріусу знать, съ кемъ имеютъ дело гг. Англо-французы, не упустило изъ виду и правилъ предосторожности. Войска, составлявшія гарнизонъ Одессы и ея окрестностей, были поставлены на военную ногу. Батареи по набережью были приведены къ концу.

Въ городе, между темъ, господствовало невозмутимое спокойствіе: концерты, прогулки на бульваре, семейныя собранія, – все по старому.

Въ четвергъ, 1-го апреля, часу въ 10-мъ утра, сиделъ я за письменнымъ столомъ, какъ слуга вошелъ ко мне со словами: «англійскіе корабли – въ гавани». Известіе это возбудило мое любопытство. Я оделся и вышелъ изъ дому посмотреть, что это за корабли. На улице, Дерибасовской, центральной въ городе, нашелъ я движеніе, большее въ сравненіи съ обыкновеннымъ. Все имело видъ торопливости, суетилось. Понятно, что близость непріятеля и неизвестность приводили многихъ въ смущеніе. Некоторые даже тутже начали переселяться съ береговой части города. Въ вечеру, узналъ я, что какой то иностранецъ, имеющій здесь свое заведеніе, при первомъ известіи о появленіи непріятельскихъ судовъ, бросилъ все и съ семействомъ уехалъ за несколько верстъ отъ города. Тутъ же на Дерибасовской встретилъ я одного изъ своихъ знакомыхъ. Онъ шелъ съ бульвара. «Что тамъ?» – Пришли три парохода и стоятъ на рейде. – «А ты куда?» – Отправилъ изъ дому на базаръ, да и самъ спешу закупить кое чего. Будутъ ли завтра лавки открыты – Богъ весть, а запастись не мешаетъ.

На площади, между театромъ и клубомъ, нашелъ я батальонъ солдатъ въ походной форме. Народъ валитъ на бульваръ. Здесь, какъ и по всему набережью, – толпы, кто съ биноклемъ, кто съ зрительной трубой. Многіе въ кружкахъ толкуютъ и разсуждаютъ. Три парохода-фрегата, не выбрасывая флаговъ, стоятъ недвижно, вне пушечнаго выстрела. Мне показалось одно, по истине, чрезвычайнымъ и какъ-бы предзнаменательнымъ. У насъ, въ апреле летніе жары – не редкость, а тутъ было холодно, какъ бываетъ въ январе. Прошедши же по бульвару, я почувствовалъ всю силу разъяреннаго NO, который, вдругъ и совсемъ неожиданно, понесъ на незванныхъ гостей целыя тучи снегу, и прямо имъ въ лицо. Это самый злой изъ нашихъ ветровъ, а съ придачей снегу онъ просто невыносимъ.

Съ бульвара пошелъ я на батарею, которую только что началъ сооружать, на свой счет, известный Джиджи-Мокки. Здесь тоже толпа народу. Былъ однако уже 12-й часъ въ исходе, и я поспешилъ в лицей.

Но три военные парохода, два англійскіхъ и одинъ французскій, спокойно стояли вдали, такъ что наши батареи не могли действовать по нимъ. Флаги на пароходахъ сначала не были подняты; за то трубы дымились. Казалось, это были какіе то таинственные пришельцы. Въ тотъ же день, какъ известно, они выслали парламентера съ запросомъ: «на какомъ основаніи стреляли по парламентерской шлюпке, которая отправлена была съ Фюріуса?» Получивъ объясненіе, какимъ образомъ дело происходило, три парохода остались на рейде. Тутъ, находясь постоянно вне выстреловъ съ нашихъ прибрежныхъ батарей и следовательно безнаказанно, они сделали несколько круговъ въ заливе, промеряли дно въ разныхъ его местахъ, где только позволяла глубина воды, и, все таки вне выстреловъ съ нашей стороны, начали ловить и прибирать въ свои руки каботажныя суда съ грузомъ и безъ него, находившіяся на пути между Херсономъ, Евпаторіей и другими нашими портами и Одессой. Ловля эта продолжалась до ночи съ субботы на воскресенье, съ 3 на 4 апреля, когда любезные гости оставили насъ на несколько дней въ покое. До того некоторые изъ нихъ то скрывались съ горизонта, уходя за новой добычей къ Очакову, Бугасу и въ другіе места, то возвращались. По временамъ, ловля эта сопровождалась выстрелами, быть можетъ, даже изъ бомбическихъ пушекъ, по темъ изъ судовъ, которыя думали спастись бегствомъ на береговое мелководье.

Потомки Нельсона и Бугенвиля поступали въ иныхъ изъ этихъ случаевъ и постыдно. Приближаясь къ местамъ, где и не подозревали проделокъ, недостойныхъ громкихъ именъ Англіи и Франціи, они действовали обманомъ и подымали русскій и австрійскій флаги. Такимъ образомъ, еще во вторникъ 30 марта, по утру, англійскій пароходъ-фрегатъ показался въ виду Севастополя подъ австрійскимъ флагомъ и захватилъ было, шедшее изъ Евпаторіи, русское, каботажное судно; но, устрашась, высланныхъ противъ него, фрегатовъ Кулевче и Коварна, бросилъ добычу, хотя успелъ снять и увести въ пленъ экипажъ. Въ пятницу, 2-го апреля, одинъ изъ трехъ, остановившихся на кануне у Одессы, пароходовъ, прикрываясь русскимъ флагомъ, подошелъ къ Кинбурну, какъ зверь ринулся на шесть купеческихъ судовъ, стоявшихъ у этого места, и увелъ ихъ съ собою. Въ тотъ же день, одинъ изъ техъ же трехъ пароходовъ-фрегатовъ напалъ на русское купеческое судно. Оно бросилось къ берегу. Пароходъ за нимъ и началъ стрелять. Экипажъ, видя неминуемую потерю судна и неизбежный пленъ, спасся бегствомъ. Англичане ограбили и потомъ сожгли судно.

Сколько известно, въ теченіе своего трехдневнаго крейсерства въ виду Одессы и вблизи отъ нея, англо-французскіе пароходы захватили и увели съ собою 13 каботажныхъ судовъ, изъ коихъ 6 были съ грузомъ хлеба, угля и соли. Окруженные этими-то трофеями, воители торжественно стояли въ виду Одессы, въ субботу, въ вечеру, на кануне своего ухода.

Городъ между темъ, въ тотъ же четвергъ, 1-го апреля, къ вечеру, успокоился: жители привыкли къ невиданному зрелищу и все приняло обычный видъ. Только съ одного конца его до другаго пошла громкая и даже интересная, по своей новизне, молва «Одесса въ блокаде». Многіе во все время, пока пароходы находились на нашемъ рейде, считали какъ бы долгомъ понаведаться на бульваръ, до обеда и въ вечеру, что делается въ заливе и что пароходы – ушли ли, или подошли къ нимъ еще другіе. Отъ этого бульваръ почти постоянно былъ полонъ народомъ. Когда же знаменитые ловцы удалились, это развлеченіе само собою прекратилось и никто не обратилъ на то большаго вниманія. Дело пока темъ и кончилось. Между темъ, въ воскресенье, часу въ 10 вечера, уходя из клуба, виделъ я, какъ один еврейскій галантерейный магазинъ выбирался куда то съ театральной галлереи».

Господин Черемисинов В.М. в рассказе «Нападеніе англо-французскаго флота на Одессу въ 1854 году. Къ 50-летію боевого крещенія города» (1904) о пиратских проделках незваных гостей пишет так: «На нашихъ глазахъ принялись они ловить каботажныя суда съ грузомъ у береговъ Одессы. – Какъ хищники, бросались они на мирныя, невооруженныя, купеческія баржи и суда вплоть до 4 апреля, когда, забравъ ихъ съ собою, отплыли къ Константинополю. Враги не постыдились даже пустить въ ходъ пушки, для захвата убегавшихъ утлыхъ суденышекъ».

Далее, в своих «Записках», Константин Петрович достаточно подробно описывает подготовку к встрече англо-французского флота военным командованием Одессы, прибытие неприятеля и первое сражение: «Баронъ Д.Е. Остенъ-Сакенъ постигъ однако и характеръ и замыслы своихъ противниковъ. Готовя имъ отпоръ, онъ обратилъ вниманіе и на условія и положеніе города, позаботился о внутренней тишине и безопасности и принялъ меры на случай внезапнаго появлениія Англо-французовъ. Между прочимъ, сделано было распоряженіе о вывозе изъ Одессы, находившагося въ ней въ большомъ количестве, зерноваго хлеба во внутреннія места Новороссійскаго края. Часть здешнихъ арестантовъ отправлена была въ Бендеры. Коммерческому банку, который закрылъ было свои операціи, приказано возобновить ихъ, но быть въ готовности, на всякій случай, къ отъезду. Тоже распоряженіе сделано было и въ отношеніи къ Казначейству и Институту благородныхъ девицъ. Начали перевозить присутственныя места съ бульвара въ отдаленныя части города.

Въ обычномъ, общественномъ и частномъ быту, все однако сохраняло прежній, спокойный видъ, хотя мысли и разговоры, съ оттенкомъ некоторыхъ опасеній, постоянно клонились къ современному положенію города.

Резервной пехоты и артиллеріи въ это время, какъ и потомъ, въ Одессе находилось несколько тысячъ человекъ. Солдаты были расположены постоемъ на квартирахъ. Тутъ, на долю инаго владельца, – разумеется, изъ богатейшихъ, – приходилось по нескольку десятковъ душъ. Продовольствіе солдатъ лежало равнымъ образомъ на хозяевахъ домовъ и, надобно признаться, многіе изъ нихъ, особенно русскіе дворяне и купцы, и даже кое-кто изъ негоціянтовъ, отличились въ этомъ случае своимъ радушіемъ къ солдатамъ. Каждый день давали имъ хлеба вдоволь, винную порцію, щи или борщъ, добрую говядину; а въ иныхъ местахъ, по немецкому обычаю, поили даже кофеемъ. Разумеется, въ домахъ бедныхъ евреевъ, коихъ у насъ, какъ известно, весьма много, стоять имъ было не столь роскошно. Къ 1-му апреля, вступили въ Одессу два уланскіе полка, одинъ: эрцъ-герцога австрійскаго Карла-Фердинанда, подъ командою генералъ-майора Тимковскаго, и другой графа Никитина, подъ командою полковника Башкирцева, да еще резервные и запасные батальоны Томскаго и Колыванскаго егерскихъ полковъ.

Пароходы удалились изъ Одесскаго залива, какъ мы уже сказали, въ ночь съ субботы на воскресенье, когда началась седьмица Ваій».

Через неделю после этого, в четверг, 8-го апреля, в Одесском заливе снова появились три вражеских парохода. «Въ пріемной, на почте, – пишет далее К.П. Зеленецкий, – сказали мне что на горизонте виденъ огромный флотъ, который идетъ на Одессу. Не знаю, почему, это известіе не произвело на меня никакаго особеннаго впечатленія, даже и тогда, когда, вышедъ изъ почтовой конторы, я увиделъ, что войска выходили изъ квартиръ и собирались по отделеніямъ. Движимый любопытствомъ, я пошелъ однако на дачу графини Ланжеронъ, въ версте отъ города. Здесь одесское набережье поворачиваетъ къ югу и безбрежное море открывается вполне. Отсюда, сказали мне, ясно видны непріятельскіе корабли. Вместе со мною, тянулось большое число любопытныхъ. Въ самомъ деле, на горизонте, простому глазу представлялось множество военныхъ кораблей и пароходовъ. Они шли прямо въ нашъ заливъ и очевидно въ двухъ отделеніяхъ: на-право, ближе къ берегу, корабли меньшей величины, на-лево, виднелись огромныя ветрила трехдечных судовъ; пароходы – впереди, по сторонамъ и въ середине обоихъ отделеній. Картина, при ясномъ небе и спокойной поверхности водъ, была поразительно-великолепна.

Зрители недоумевали. «Неужели это въ самомъ деле противъ нашей Одессы, которая до сихъ поръ находилась въ самыхъ частыхъ, основанныхъ на тесномъ интересе, сношеніяхъ с Лондономъ и Парижемъ, – противъ Одессы, въ которой, вместе съ подданными всехъ націй, живетъ такъ много французъ?» говорили многіе. Но корабли молчаливо и грозно шли на городъ, это было очевидно и несомненно.

Налюбовавшись, съ стесненнымъ сердцемъ, видомъ небывалаго до сихъ поръ, появленія такихъ громадныхъ силъ на нашихъ водахъ, я воротился домой. Прежде, однако, по дороге, пошелъ я взглянуть на батарею №1, которая устроена за стеной чумнаго квартала, надъ прибрежной покатостію одесскаго возвышенія, въ томъ месте, где заливъ уже поворачиваетъ къ югу. Батарея эта, вооружена шестью двухпудовыми мортирами и двумя однопудовыми единорогами, казалась мне сильнее и надежнее прочихъ, какъ по своему положенію на возвышенности, такъ и по устройству и вооруженію. Тутъ же мне сказали, что на дняхъ испытывали проворство и меткость стрельбы. То и другое найдено было вполне удовлетворительнымъ. Изъ пяти выстреловъ, одинъ только, кажется, не попалъ въ цель. Это порадовало меня, темъ более, что, за недостаткомъ полнаго числа артиллеристовъ, къ артиллерійскимъ пріемамъ и действіямъ приучены были простые рядовые. Нельзя не сказать при этомъ, что въ Одессе многіе полагали, что шесть батарей нашихъ не устоятъ и полу-часу противъ несметныхъ силъ, съ которыми предстояло имъ вступить въ борьбу. На деле вышло однако совершенно иначе и смелый отпоръ, сделанный непріятелю барономъ Остенъ-Сакеномъ, имелъ важные результаты.

Тутъ-же, за чумнымъ кварталомъ, встретилъ я одного своего знакомаго, который, торопясь и запыхавшись, спешилъ съ дачи графини Ланжеронъ въ городъ. «Куда спешите вы такъ?» – Помилуйте, надобно скорее перевести семейство: мы живемъ у самого берега. – Въ этотъ день, бульваръ и все зданія, на-право отъ него къ карантину, уже окончательно опустели: все перебралось подальше. Оставались весьма не многіе, да и те не надолго.  Изъ домовъ же, расположенныхъ на-лево отъ дома кн. М.С. Воронцова, и далее на Пересыпи, никто и не думалъ выбираться. Эту часть города считали совершенно безопасной. […]

Часу въ шестомъ по полудни, англо-французскій флотъ сталъ въ виду Одессы, снялъ паруса и бросилъ якоря. На другой день, къ нему подошло еще несколько судовъ, такъ что число ихъ простиралось до 31 вымпела. Главный корпусъ составляли 6 трехдечныхъ, 13 двудечныхъ линейныхъ кораблей и 9 пароходовъ-фрегатовъ.

Между темъ, городъ, во внешности, сохранялъ прежній, спокойный видъ. Кажется, напрасный страхъ, ровно за неделю предъ этимъ, въ прошлый четвергъ, позволялъ теперь недоверять близкой опасности и хладнокровнее смотреть на приближеніе враговъ. Впрочемъ, внутренно, въ душе, каждый более или менее безпокоился. Убеждены были, что англо-французамъ нетъ никакой ни выгоды, ни славы бомбардировать Одессу. Для того-же, чтобъ сбить наши батареи, не къ чему было приводить такихъ несметныхъ силъ. Понятно, что появленіе союзнаго флота съ его 1900 пушками, было чемъ-то и загадочнымъ, и страшнымъ. Следующій день долженъ былъ разъяснить эту таинственно-грозную загадку; а между темъ каждый заранее отправился къ себе, домой, пообдумать, потолковать со своими, а иные и собрать кое-что, и поуложить. За всехъ однако не дремалъ баронъ Д.Е. Остенъ-Сакенъ. Приняты были разныя меры, относительно внутренней безопасности и, между прочимъ, опаснейшихъ изъ арестантовъ вывели изъ острога и въ цепяхъ отправили в Херсонъ. […]

Въ пятницу, 9-го апреля, на разсвете вывезли здешнюю Контору государственнаго, коммерческаго банка и Казначейство въ Вознесенскъ, находящійся въ 130 верстахъ отсюда, на левой стороне Буга. Видно, начальство предвидело замыслы благопріятелей. При томъ, никто не зналъ, находится ли на корабляхъ дессантное войско, или нетъ, такъ что нельзя было оставаться въ совершенной разуверенности относительно покушенія на дессантъ. Конечно, онъ во всякомъ случае былъ бы разбитъ и уничтоженъ, но надобно было принять меры, надобно было держать войско наготове и вывезти то, чему не следовало оставаться въ городе.

Погода была тихая и ясная въ этотъ день. Корабли оставались, во все утро и въ обедъ, во вчерашнемъ положеніи. Это начало несколько успокаивать городъ и на всемъ протяженіи бульвара собрались толпы. Тутъ были мужчины и женщины всехъ націй, званій и возрастовъ. Толпы эти менялись въ своемъ составе, оставаясь до поздняго вечера. Тутъ, въ отдельныхъ кружкахъ, конца не было разнымъ предположеніямъ. Одни говорили, что непріятельскій флотъ пришелъ ни более, ни менее, какъ для того, чтобы овладеть городомъ, что на немъ дессантныя войска, а иные утверждали, – будто въ зрительныя трубы видели на корабляхъ даже и лошадей, конечно для того-же дессанта. Многіе предполагали, что не все же англо-французскому флоту скитаться по морю безъ прямой цели, что надобно ему где нибудь и остановиться, перемыть белье, поправить снасти, – что вотъ онъ, на этотъ разъ, и избралъ для этого Одесскій рейдъ. Большинство убеждено было въ томъ, что флотъ явился за контрибуціей и притомъ не только деньгами, но и пшеницей. Словомъ, мненіямъ и толкамъ не было конца. […]

Я обедалъ у своего товарища Д. А. Б. часу въ 6-мъ, въ небольшомъ обществе, ничего еще не зная, пошли мы на бульваръ. По дороге, на Ришельевской, кличетъ меня г. К. «Слышали-ли, знаете-ли – черезъ 2 часа будутъ городъ бомбардировать?» – «Что вы, откуда взяли вы это?» – «Все говорятъ!» Я не поверилъ словамъ его, но на Ришельевской, въ самомъ деле, заметно было некоторое усиленное движеніе. На встречу мне, бежитъ какой-то французъ. Другой въ недоуменіи останавливаетъ его и спрашиваетъ что-то. Первый отвечаетъ «c’est vrai, c’est vrai» [«это правда, это правда»], и бежитъ дальше. Тутъ и я подумалъ, что должно-же быть въ самомъ деле что нибудь. Обогнавъ Б., спешу далее, на бульваръ.

На театральной площади, возле биржи, опять собрано войско, которое до обеда было распущено. Подошедъ къ бирже, я увиделъ, что соединенныя эскадры подошли ближе къ городу. На бульваре, теже толпы мужчинъ и женщинъ всехъ возрастовъ, званій и націй. Подхожу къ одной кучке, вижу въ ней двухъ своихъ знакомыхъ, отставнаго полковника К., и капитана 1-го ранга Р. Оба в самомъ веселомъ расположеніи духа. К., какъ старый воинъ, котораго не скоро устрашишь, и какъ давній недругъ англичанъ, подтруниваетъ надъ ними. Р. также смеется и шутитъ, но, не шутя, доказываетъ, что англичане – хорошіе купцы, а не воины. О предстоявшей бомбардировке и речи не было, а мне какъ-то совестно было спросить. Вскоре однако къ намъ подошелъ П. и положительно объявилъ, что въ 2 часа пополудни прислано было къ барону Остенъ-Сакену письмо отъ адмираловъ Дундаса и Гамелена, съ требованіемъ выдать имъ, въ возмездіе за мнимые выстрелы по парламентеру, находящіяся въ гавани у насъ, русскія, англійскія и французскія суда, и съ объявленіемъ, что, въ случае отказа, они угрожаютъ нападеніемъ. П-нъ прибавилъ, что нашъ доблестный генералъ оставилъ это требованіе безъ ответа, предоставивъ гг. Дундасу и Гамелену ведаться с нашими батареями».

В сноске Константин Петрович приводит заимствованный из «Одесского Вестника» (1854, №47) текст письма адмиралов Дундаса и Гамелена, адресованного губернатору Одессы:

«Предъ Одессою, 21-го (н. ст.) апреля, 1854.

Господинъ губернаторъ!

Такъ какъ въ письме вашемъ отъ 14-го апреля, дошедшемъ до насъ не прежде нынешняго утра, заключаются неверныя лишь показанія для оправданія непростительнаго нападенія, въ которомъ провинились Одесскія начальства въ отношеніи къ нашему фрегату и его шлюпки, которые оба были подъ парламентернымъ флагомъ;

Такъ какъ, не обращая вниманія на этотъ флагъ, батареи сего города сделали несколько выстреловъ ядрами какъ по фрегату, такъ и по шлюпке въ то самое время, когда последняя отвалила отъ набережной мола, куда прибыла съ доверчивостью;

Оба вице-адмирала, главнокомандующіе союзными эскадрами Англіи и Франціи, считаютъ себя въ праве требовать удовлетворенія у вашего превосходительства.

Въ следствіе сего, все Анлійскіе, Французскія и Русскія суда, стоящіи ныне близъ крепости или батарей Одесскихъ, имеютъ присоединиться безъ замедленія къ союзнымъ эскадрамъ.

Если при захожденіи солнца, обоими вице-адмиралами не будетъ получено ответа или получится только ответъ отрицательный, они найдутъ себя принужденными прибегнуть къ силе для отмщенія за оскорбленіе, нанесенное флагу одной изъ эскадръ, хотя, по внушенію человеколюбія, имъ прискорбно будетъ принять сіе последнее решеніе, возлагая ответственность въ томъ на кого следуетъ.

Примите и проч.

Главнокомандующие союзными эскадрами Англіи и Франціи,
вице-адмиралы (подписали): Гамеленъ. Дундасъ.

Его пр. г. губернатору города Одессы».

Между темъ толпы на бульваре начали редеть. По торопливости многихъ, можно было заметить, что грозная весть разнеслась по городу. Она разнеслась необыкновенно скоро, такъ что въ шесть часовъ все, кроме разве какого нибудь одичалаго домоседа, знали о готовящейся опасности. Притомъ, и отъ начальства предписано было полиціи оповестить жителей о нападеніи на городъ, которымъ угрожает непріятель. Срокъ же исполненія требованія, назначенный въ депеше союзныхъ адмираловъ до захожденія солнца, устрашилъ многихъ и произвелъ то, что кто жилъ въ части города, ближайшей къ берегу, и кто только могъ, тутъ-же бросился перебираться далее, къ предместьямъ.

По этому, когда я, простоявъ съ четверть часа со своими знакомыми, пошелъ къ себе на квартиру, увиделъ я настоящее переселеніе по Ришельевской и Дерибасовской улицамъ, ведущимъ отъ центра города къ хуторамъ и на Молдованку. Повозки на волахъ и лошадяхъ тащили пожитки, мебель, товары изъ магазиновъ. Брички, дрожки, коляски, и кареты скакали во весь опоръ. Между ними безпрестанно проносились верховые, козаки, фронтовые офицеры, адъютанты и полицейскіе. Торопливость и суета были общія.

Площадь Преображенская. 1854 год

Надобно заметить однако, что, при этомъ переселеніи жителей и ускоренномъ движеніи на улицахъ, въ городе не было никакаго безпорядка со стороны черни, ни даже никакаго покушенія къ тому. По прошествіи несколькихъ дней, когда все успокоилось, многіе сознавались, что никакъ не предполагали, чтобы въ столь смутное время могла сохраниться такая безопасность личностей и собственности, какая оказалась тогда въ Одессе, въ положеніи, в какомъ случается быть не каждому городу. Въ этотъ день, словно какая-то безсознательная уверенность въ безопасности и въ действительности, принятыхъ начальствомъ, меръ двигала всеми и позволяла доверять каждому простолюдину. Последствія блестящимъ образомъ оправдали эту уверенность. […]

Пришедъ къ себе, я нашелъ, что мой слуга, уже узнавшій о непріятельскихъ угрозахъ, укладывалъ остальныя вещи. Еще на прошлой неделе, въ субботу, 3-го апреля, т.е. около того времени, когда перевезли присутственныя места, отправилъ я свои книги и кое-какія вещи на Молдаванку, предместье, которое, изъ всехъ местностей Одессы, всего более отдалено отъ моря. По этому, на квартире оставалось у меня не многое. И изъ этого-то немногаго, кое-что велелъ я отнести подальше, къ одному знакомому, живущему у лютеранской церкви. Самъ же отправился я на Ришельевскую, къ своему товарищу, Б.».

К тому времени город уже опустел, и на улице редко можно было встретить прохожих, время от времени проносились дрожки и экипажи. Запоздалых прохожих останавливал караульный обход с расспросами, кто, откуда, куда и зачем. По словам Зеленецкого, «въ этотъ день, приказомъ военноначальствовавшаго, городъ Одесса объявленъ былъ уже въ осадномъ положеніи». На бульваре также было безлюдно и темно, только пехота и артиллерия находились на позиции. На утро, 10 апреля, город, однако, ожил: «На улицахъ народъ уже показывался. Явилось утреннее движеніе. Дворники мели мостовую; кухарки шли на рынокъ. Изредка проходилъ кто-нибудь въ гражданскомъ платье. Все, въ буквальномъ смысле, сохраняло обычный видъ. Но это обычное, спокойное движеніе казалось чемъ-то загадочнымъ, при мысли о бомбардированіи, котораго можно было ждать съ минуты на минуту. У католической церкви, встретилъ я А.П.N., который спешилъ куда-то. Тутъ-же подъехалъ частный приставъ. А.П. спросилъ его: где баронъ Остенъ-Сакенъ? они поворотили и поехали отыскивать генерала. Я вспомнилъ слова извощика и впоследствіи узналъ, что въ самомъ деле, баронъ провелъ эту ночь на даче генерала Лидерса, вблизи отъ батареи №1, откуда могъ онъ постоянно следить за движеніями союзнаго флота. Въ это-же время пронеслась коляска. Въ ней сиделъ генералъ. По выраженію лица, можно было заметить, что малейшія подробности на улицахъ занимали его. Это былъ генералъ-адъютант Н.Н. Анненковъ, который только-что прибылъ изъ С.-Петербурга въ Одессу и спешилъ къ барону Остенъ-Сакену. По прибытіи своемъ въ нашъ городъ, его превосходительство немедленно вступилъ въ управленіе Одессой и краемъ. Повсюдное присутствіе его и строгія меры и распоряженія, принятыя имъ въ самомъ разгаре смутной поры въ Одессе, имели благодетельное следствіе и во многомъ содействовали тому ходу внутренней жизни города, котораго, по истине, никто у насъ не ожидалъ.

На бульваре я нашелъ уже несколько человекъ; но войско, которое виделъ я на немъ ночью, было выведено отсюда. Солнце въ торжественномъ сіяніи, раскидывало свои лучи по яркой голубизне неба. Море, покорное ему, было тихо. Волны его плескали и серебрили свою лазурь отблескомъ солнечныхъ лучей. Линейные корабли не подымали парусовъ, но пароходы дымились. Лодки реяли между кораблями. Въ соединенныхъ эскадрахъ заметно было приготовленіе. Казалось, непріязненныя действія начнутся пароходами. Было что-то спокойно-величавое въ этой картине и душа готова была наслаждаться и светлымъ небомъ, и моремъ, и видомъ громаднаго флота на открытыхъ водахъ; но невольная грусть, ядовитой змейкой, прокрадывалась въ нее и отравляла полноту наслажденія. Подобно укоризне, глубоко западающей въ душу, на умъ приходила все таже, простая мысль, что Одесса такъ недавно еще кипела всемъ разгаромъ своей торговли, что-бы пересылать нашу пшеницу въ Лондонъ и въ Марсель, а теперь лицомъ къ лицу, встречаетъ враждебный флотъ Англіи и Франціи, которыя, Богъ знаетъ съ чего, шлютъ на нее свои адски-ухищренные, пороховые снаряды. […] Склонившись от наслажденія утреннимъ морскимъ видомъ къ этой грустной и очень естественной мысли, я оставилъ бульваръ, на которомъ съ этой минуты не былъ уже до самаго вечера. […]

Было 6 часовъ. Уличное движеніе и деятельность увеличились. Показались пешеходы, повозки съ поклажей, брички, дрожки, но незанятой извощикъ нигде не попадался. Встречалось даже более народа, нежели бываетъ обыкновенно въ эту пору. Во всехъ однако, кто ни попадался мне тутъ навстречу, заметна была торопливость. Подошедъ къ соборной площади, я увиделъ, что вся она занята войсками на позиціи. Еще несколько отрядовъ находилось у Михайловскаго монастыря и въ другихъ местахъ. На соборной площади, перегналъ меня верховой козакъ, который отыскивалъ кого-то. Стоявшій возле, штабъ-офицеръ остановилъ его и взялъ изъ рукъ у него записку. Это было одно изъ распоряженій корпуснаго командира. Штабъ-офицеръ началъ было читать записку вслухъ, но я услышалъ только слова: «По первому выстрелу непріятеля»… Остальное прочтено было про-себя. И так, дело решенное, – подумалъ я, – бой не на жизнь, а на смерть. […]

…послышался первый выстрелъ. Это было въ половине 7-го. За нимъ другой, третій и завязалось дело. Выстрелы, сперва следовавшіе медленно одинъ за другимъ, становились потомъ все чаще и чаще. […]

Замечательно, что совершенная близость къ месту сраженія не произвела въ городе не-только никакихъ безпорядковъ, которыхъ многіе ожидали, но и никакой суматохи. Все шло, какъ будто дело ни до кого не касалось, хотя, повторяю, заботливость и торопливость видны были во всехъ. Каждый притомъ былъ серьезенъ и занятъ, разумеется, одной мыслію. […]

По дороге въ почтовую контору, увиделъ я первыя бомбы и гранаты. Оне разражались по близости отъ лицея и вообще на, такъ называемомъ, Греческомъ, до новой еврейской синагоги. Далее, въ это время, оне не достигали. Бо́льшая часть изъ нихъ притомъ или со всемъ не разрывались, или разрывались въ воздухе, оставляя по себе белое облачко, которое фантастически рисовалось на голубомъ небе.

Едва успелъ я придти къ своему товарищу, какъ мимо насъ по Ришельевской пронеслась пожарная команда второй части. Въ это время, отъ разорвавшейся бомбы, загорелся сенникъ въ доме князя М.С. Воронцова. Пожаръ былъ немедленно потушенъ, но пожарныя команды всехъ частей оставались целый день въ полной готовности на местахъ, подвергавшихся большей опасности. Генералъ-адъютантъ Н.Н. Анненковъ, и одесскій военный губернаторъ генералъ-лейтенантъ Н.И. Крузенштерн, который деятельно распоряжался всеми мерами къ сохраненію внутренней безопасности и порядка въ городе, съ первыхъ минутъ обратили строгое вниманіе на действія этихъ командъ и обезпечили спокойствіе жителей Одессы, въ этомъ отношеніи. Пожару не дали бы распространиться.

Дворец князя М.С. Воронцова (1854) 

Немного погодя, я вышелъ на улицу. Здесь, въ ожиданіи дальнейшихъ распоряженій, собрана была партія рекрутъ, подъ начальствомъ какого-то стараго унтеръ-офицера. Надобно заметить, что полки 16-й дивизіи, шедшіе въ Одессу изъ Москвы, въ это время были еще далеко отъ насъ. Они пришли уже после святой недели. Одесскій гарнизонъ, кроме уланъ и артиллеріи пешей и конной, состоялъ изъ резервной пехоты. Подошедъ къ команде, я началъ разговоръ. «Кабы въ штыки – дело бы иное,» сказалъ мне, между прочимъ, одинъ новобранецъ, у котораго, помнится, и волосъ не было на бороде.

Между темъ, къ половине 9-го часа, ветеръ поднялся и началъ заметно усиливаться. Онъ дулъ съ юго-запада и уносилъ звуки пушечной пальбы отъ города, такъ что они раздавались въ немъ не во всей силе и глухо. Бомбы продолжали летать на городъ и, кажется, оне то произвели, что онъ внезапно и заметно началъ пустеть. […]

Я сторговалъ извощика за три рубля серебромъ и отправился версты за три отъ центра города, на новую слободку, откуда видны были действія непріятельскихъ пароходовъ. […]

…подъ гуломъ непріятельскихъ выстреловъ, которые отсюда были уже слышнее, пріехалъ я на новую слободку. […]

Трава, не смотря на позднюю, весеннюю пору, только показывалась, и я спокойно расположился было на земле смотреть на, происходившее въ глазахъ моихъ, сраженіе, какъ вскоре, собравшаяся вблизи отъ меня, толпа людей привлекла мое вниманіе. Это были некоторые изъ жителей новой слободки, мещане и отставные солдаты. Между ними находились торговцы, имеющіе свои лавочки съ разнымъ мелочнымъ товаромъ на практической гавани. Двое изъ нихъ только-что возвратились съ этой гавани и были, казалось, лучшими свидетелями того, что происходило на ней. Тутъ однако живьемъ увиделъ я, какъ возникаютъ и распространяются въ простомъ народе самые ложные и нелепые слухи и толки. Пришедшіе съ гавани разсказывали между прочимъ, что будто половина бульвара уже въ развалинахъ, а домъ князя М.С. Воронцова весь обвалился. Бульваръ заслоненъ береговымъ возвышеніемъ отъ новой слободки, которая представляетъ открытый видъ только на заливъ. Потому, признаюсь, съ перваго раза, я поверилъ было словамъ техъ, которые, по-видимому, были лучшими свидетелями и очевидцами.

Да и трудно было не поверить, слыша непріятельскіе выстрелы, которые то шли по одиночке и становились реже, то вдругъ учащались и гремели залпами. Нельзя представить себе, съ какимъ адскимъ грохотомъ и трескомъ они раздавались. Неистовство это усилилось особенно въ 12-мъ часу. Казалось, это былъ хохотъ самого дьявола, который изрыгалъ имъ свои беснованія и потешался. […] Воображаю, какое впечатленіе должны были производить эти выстрелы на техъ, кто, выехавъ изъ города и оставивъ въ немъ близкихъ сердцу, принужденъ былъ все-таки слышать ихъ. […] Говорили еще, будто пушечный гулъ былъ слышенъ даже въ Херсоне и будто въ долинахъ по Тилигулу, речке, текущей между Одессой съ одной и Николаевомъ и Вознесенскомъ съ другой стороны, въ продолженіе всего следующаго дня, (воскресенье, 11 апреля), запахъ пороховаго дыму носился еще въ воздухе. Не знаю, справедливо ли все это, но сила и ярость вражьихъ выстреловъ придаютъ этимъ известіямъ некоторую достоверность. Съ нашей стороны, напротивъ того, выстрелы, производимые изъ орудій несравненно меньшаго калибра, не имели такой громкой, трескучей звучности и, уносимые ветромъ, слышались глухо. Притомъ раздавались они по одиночке и редко. Причины этого последняго обстоятельства я не могъ понять.

Надобно прибавить тутъ, что разсвирепевшій ветеръ несъ громадныя облака пыли изъ города на нашихъ враговъ. Зрелище было страшное: казалось, две стихіи, огонь и воздухъ, неистовствовали въ вихряхъ бури. Мрачное небо как-бы спустилось и повисло надъ землею, а море, въ негодованіи, подымало волны, рвалось и было темно. Ужасъ и смятеніе – и въ людяхъ, и въ природе.

Что происходило между темъ въ городе? Бо́льшая часть жителей, сколько нибудь достаточныхъ, оставили его и перебрались на Молдаванку, одни еще по утру, другіе въ обедъ, третьи къ вечеру, такъ что онъ пустелъ все более и более. Молдаванка-же представляла странную противоположность своихъ бедныхъ домовъ и хижинъ съ толпою мужчинъ и дамъ, одетыхъ въ городское платье и по моде. Многіе изъ здешнихъ французовъ гурьбой перебрались на фабрику стеариновыхъ свечей, къ Питансье, такъ что тутъ составилась особая, маленькая колонія. Въ самой Одессе, изредка только слышенъ былъ стукъ колесъ, или виденъ пешеходъ. Въ иныхъ однако домахъ, не смотря ни на что, пекли куличи, делали пасхи, варили и красили яйца. Вообще, по крайней мере въ большей части оставшихся въ городе, не было прямаго страха и темъ менее отчаянія или воплей. За-то почти во всехъ господствовало чувство какого-то тупаго, боязливаго недоуменія. Отъ этого чувства не совсемъ свободны были и кучки народа, которыя, съ самого утра, расположились на бульваре и всюду по прибрежной возвышенности, где только позволяла местность, не занятая дворами и жильемъ, чтобы смотреть и следить за сраженіемъ.

Были и такіе, которые сохраняли совершенное спокойствіе духа. Такимъ образомъ, баронъ Д.Е. Остенъ-Сакенъ, наблюдая за ходомъ боя на бульваре, заметилъ, что одна дама, подъ-руку съ мужчиной, проходила спокойно мимо сего. […] Это была девица Видманъ, дочь бывшаго казначея въ здешней думе, съ отцемъ своимъ. Разсказываютъ и много другихъ случаевъ удальства и народной отваги нашей въ этотъ день. Неуспевала, напримеръ, упасть неразорвавшаяся бомба, какъ мальчишки бежали къ ней, подымали и относили ее къ генераламъ барону Д.Е. Остенъ-Сакену и Н.Н. Анненкову, которые давали имъ деньги за эти приношенія. По этому, за обладаніе такой бомбой, дело доходило иногда до споровъ и драки. Еще: иной мужичекъ, лежа на мураве, зеленевшей кое-где по отлогости, подшучивалъ надъ англичанами, хулилъ иные выстрелы, подтрунивалъ, а другіе одобрялъ». […]

Невозмутимое спокойствие и выдержку одесситы сохраняли, – насколько это было возможно в такой тревожный час, – и слыша усиливавшийся грохот выстрелов со стороны англо-французского флота и последовавший затем взрыв пороховых ящиков на Щеголевской батарее. «Между темъ, после взрыва пороховыхъ ящиковъ, выстрелы сделались реже и вскоре все стихло: сраженіе прекратилось на-время. […]

Карантинная гавань

Замечательно, что первый выстрелъ съ англійскаго парохода сделанный по карантинной гавани, попалъ въ англійское, купеческое судно и ранилъ на немъ повара-матроса, родомъ ирландца. Следующими выстрелами въ туже сторону былъ разбитъ и потопленъ нашъ спасительный баркасъ, но более вреда, кроме разве некоторыхъ перебитыхъ и разорванныхъ снастей, здесь на карантинной гавани и на иностранныхъ судахъ, сделано не было. Должно предположить, что съ пароходовъ крышу нашего пассажирскаго квартала, которая снизу кажется будто лежитъ на самой прибрежной возвышенности, приняли за пороховой погребъ. По крайней мере, ясно было что выстрелы продольно направлены были противъ этой крыши. Директоръ карантина, Н.А. Хвощинскій, видя опасность, которой подвергаются лица, выдерживающія карантинъ, перевелъ ихъ, сохранивъ все карантинныя условія, отсюда въ другое, безопасное место.

Тутъ-то, т.е. въ первую пору до-обеденныхъ действій, бомбы чаще, нежели потомъ, падали на бульваръ, возле лицея и до почты, вообще на ту часть города, которую обыкновенно называютъ «Греческое», и которая есть одна изъ лучшихъ въ немъ. Много ихъ упало въ домъ, садъ и флигели кн. М.С. Воронцова, при чемъ зазженъ былъ здесь сарай съ сеномъ; одна бомба упала въ домъ М.А. Нарышкиной и разорвавшись произвела въ одной комнате страшное опустошеніе. Тутъ былъ отбитъ уголъ гранитнаго пьедестала въ памятнике герцогу Ришелье, уголъ между барельефами, изображающими справедливость и промышленность. Тутъ-же смертельно раненъ былъ молодой человекъ; Стремицкій, стоявшій на бульваре въ числе любопытныхъ.

Узнали-ли на пароходахъ, что крыша пассажирскаго квартала въ карантине была не пороховой погребъ и что выстрелы поражаютъ тутъ ихъ-же собственныя суда, или почему другому, только стрельба по этому направленію вскоре прекратилась. Пароходы, въ этомъ месте, обратились исключительно противъ батареи №3. Кроме этой батареи, целью непріятеля былъ здесь еще небольшой, деревянный маякъ съ каланчей, устроенный для означенія входа въ карантинную гавань. Маякъ этотъ остался целъ, но былъ разобранъ въ ночь съ субботы на воскресенье. На непріятельскій огонь, батарея №3 отвечала деятельно и не безъ успеха, особенно калеными ядрами. Непріятели вскоре однако совсемъ оставили ее. Только при передвиженіяхъ пароходовъ своихъ, и, подъ конецъ, при уходе съ поля битвы, пароходы, вызванные нашими выстрелами, стреляли по этой батарее. И тутъ наши действія были успешны. Еще до обеда у одного изъ двухъ пароходовъ, остановившихся было противъ батареи №3 и открывшихъ по ней огонь изъ бомбическихъ пушекъ, она отбила корму. Это заставило двухъ бойцевъ отойти за пушечный выстрелъ».

Очевидно, меры, предпринятые командованием Одессы, были крайне эффективны и позволили исключить в городе панику и беспорядки при неожиданности и абсолютной неготовности ко встрече соединенных флотов Англии и Франции, хотя, по словам г-на Зеленецкого, на некоторых горожан эти события наводили ужас. Было ли это нападение местью за очевидно измышленный обстрел парламентерской шлюпки? Хотя в своем письме барону Остен-Сакену англичане именно этим объясняли грядущее бомбардирование города, все же это маловероятно, поскольку, во-первых, из воспоминаний г-на Зеленецкого видно, что нападение это готовилось заранее, а, во-вторых, представляется как минимум нерациональным прибытие в Одесский залив таких несметных сил вооруженного флота двух великих государств только лишь ради мести за «обстрел парламентерской шлюпки». Однако, несмотря ни на что, одержав ряд побед в других сражениях во время Крымской войны, англо-французы поступили опрометчиво, приняв решение о бомбардировании Одессы. Тот же факт, что они оказались невероятно «щедры» на запасы вооружения против незащищенного и небольшого в то время торгового города, действительно, не делает им никакой чести и славы, особенно, учитывая столь неравные силы участников сражения, да еще тот факт, что Одесса стала домом для многих их соотечественников. Но все-таки неприятелю хватило решительности буквально забросать наш город бомбами так, что пришлось прятаться даже их подданным, а купцы из разных стран, в том числе и английские, понесли огромные убытки из-за пальбы по их кораблям. Как в свое время писал Михаил Феликсович де Рибас, правда, в другом контексте, «случай безпримерный даже между дикими народами».

Продолжение по ссылке.

Автор: Елена Эрманн