Все правильно, итог таков,
Что вовсе не итог:
Нельзя писать для дураков,
Ни двух, ни сотни строк.
И если первая строка
Окажется легка,
То со второй, ты сам герой,
Похож на дурака.
Судьба поэзии строга,
Безжалостен закон:
Одна уступка пошлякам
И станешь пошляком.
Но пуще всех других забот,
Пускай живет с тобой:
Нельзя работать на господ
Ни строчкой, ни судьбой.
Нельзя ворочать языком
Наживы и жатвы,
Нельзя. А преступил закон
— И нет стихов живых.
Всё это сказано, друзья,
По опыту, не зря:
и так нельзя, и сяк нельзя,
И не писать нельзя!
Юрий Михайлик
Есть мнение: все люди на земле, все миллиарды землян – творческие люди. Все — люди искусства. Только не все об этом знают. Очень многим мешают ощутить и понять своё творческое своеобразие, свои одарённость и индивидуальность условия жизни, всепоглощающее выживание. Но даже те, кто могли бы себе позволить роскошь такой самореализации, часто не добираются до этого за всю жизнь – сначала, с детства-отрочества, в них не верят окружающие, а после не веруют в себя (в этом смысле) и они сами. А без веры – какое же искусство. Тем более, одна из примет нашего времени — динамичный хаос, в том числе и в сфере творчества. К ней и в прежние времена прибивались люди случайные, не очень талантливые и не большого ума. Но сегодня, похоже, эта масса превышает критическую. Наиболее уязвимой в этом плане мне представляется литературное творчество: минимум технологии. И три с лишним десятка буквенных знаков, которых уж как-нибудь знают окончившие среднюю школу. Пиши – не хочу…
Оно конечно, развивая тему, можно было бы поговорить о беспрецедентном в истории бессмертного снобизма потоке макулатуры, формально отнесенной к литературному разряду и никакого отношения не имеющем к литературе. О восторженных охах и ахах бессмертного снобизма по адресу литературных бабочек-одноночек. О разрушении фундамента и потере школы. И о тревоге людей культуры по этому поводу. Но вышло так, что – по пути к этой теме, — я поговорила с человеком, вся жизнь которого связана с творчеством. И по большей части – именно литературным. А собеседник мой нередко ссылался на творческую продукцию другого человека, о котором можно и должно сказать то же самое. Поэт – о поэте. Писатель – о писателе. Художник – о художнике. А главное, ученик – об учителе. И подумалось: общие рассуждения никуда не убегут, поскольку ещё не завтра и не через год указанный хаос перейдёт диалектически в свою противоположность.
С этим собеседником свела меня Учебно-творческая студия журналистики Украинской Академии Наук. К участию в беседе с ним я и приглашаю Вас, дорогой читатель. Тема Вам уже известна. Идею, надеюсь, поймёте сами. Знакомьтесь – кто, почему-то всё ещё не знаком: поэт, драматург, публицист и художник, Заслуженный журналист Украины и руководитель нашей студии Ким Каневский.
К.Б. Каневский
- Ким Борисович, сначала – о вас самом: что привело вас в журналистику? Когда вы поняли, что это и есть ваше призвание? Мечтали о ней с детства?
-Чеховский герой говорил: настоящего своего призвания никто из нас не знает. Полагаю, он был прав, конечно, в детстве я даже слово «журналистика» не слыхал. Мечтал я быть большим военным. Мой отец сломал две с половиной войны, и она, последняя, еще висела в воздухе, все напоминало о ней: город был сплошь развалкой, и это были места наших детских игр. Песни пелись, даже над колыбелью, о войне, взрослые донашивали фронтовую одежду. Кое-что из неё перешивали и на нас, огольцов. Жаль, настоящей литературы о первых послевоенных годах у нас почти и нет. Конечно, все наши игры были в войну. В нашем большом доме номер сто двадцать три на Большой Арнаутской, мы, дети-Победы, являлись миру в сорок пятом, сорок шестом, сорок седьмом и сорок восьмом — по мере того, как отцы возвращались из армии, из госпиталей. Так что этих самых детей Победы было у нас – человек пятнадцать. Мы воевали. И генералом был я – может быть, потому, что офицером и наиболее представительным соседом был мой папаша. Кем же я должен был стать со временем? Ясное дело. Поэтому я знал, когда вырасту, буду генералом. Колебания были в отношение рода войск. Мой отец был кадровым кавалерийский офицером. Естественно, мне нравилась конница. Но в Отечественную войну он был в танковых войсках и в самоходной артиллерии. Так что нравилось и это. Любимой нами была авиация. О флоте нечего и говорить – роскошь. Эта амплитуда беспокоила. А я ещё и много рисовал. И сочинял стихи…
Старший брат занимался альпинизмом и горным туризмом, дома всегда были ледорубы, альпиштоки, коллекции минералов. Гербарии. Книги о путешествиях, по минералогии, геологии. На корешках книг значились Арсеньев, Семёнов-Тянь-Шаньский, Пржевальский, Обручев. Между прочим, многие из них были военными. Это тоже вдохновляло. А до журналистики было очень далеко.
- Возможно, было какое-то событие, как отправная точка, повлиявшая на принятие решения стать журналистом?
-
Я, конечно, хотел быть писателем. Знал, что многие военные были литераторами. С первого класса, я выпускал стенгазету, рисовал её и писал в ней. Я же еще и художником был! Кстати, очень долгое время, пока не определился в профессиональной журналистике, зарабатывая художественным ремеслом на хлеб. Художку закончил при Грековке, поступил на работу в так называемый Живописный цех (всё, что связано с оформительским ремеслом). Но я очень рано узнал из биографии больших писателей, что все они начинали поголовно в журналистике, многие всю жизнь оставались журналистами. И мои кумиры детства-отрочества в литературе — В. Багрицкий, Ю. Олеша, В. Катаев, С. Кирсанов, К. Паустовский, Ильф и Петров, они все были одесскими журналистами, молодыми ребятами бегая по газетам, зарабатывали журналистикой. А потом все это выливалось в книги, стали очень знаменитыми. И поэтому я стал подтягиваться к газете.
— О какой из одесских газет речь?
- Тогда в Одессе выходило… три газеты. Трудно поверить, сейчас их больше ста. Но поскольку две из них были партийно-скучными («Знамя коммунизма» и «Черноморская коммуна» — одни названия о чём говорят! Одесситы там читали только четвёртую полосу — объявления о телепрограмме и кто разводится, кто помер. А так все очень кисло было, «В свете решений», «Идя на встречу.»). Естественно, я потянулся к самой живой, одесской молодежной газете «Комсомольская искра». Старейшая молодежка в стране, да и в мире, наверное. Она старше «Комсомольской правды» на 3 года. Выходила с 1922 года официально, но на самом деле она родилась летом семнадцатого. Только не удалось доказать, не сохранились экземпляры.
А редакции я обнаружил себя среди очень интересных людей. К тому времени я таких видел-слышал только в кино.
- Что же, вы просто однажды пришли в редакцию: вот он, мол, я, хочу в журналистику!
— Тут совершенно особенная история. Еще первоклассником я услышал о мальчике, который учился у нас в восьмом. Юра Михайлик был поэтом. И уже тогда умудрился даже пострадать засвоё творчество – его вызывали на педсовет. Я носил ему свои стихи, показывая их. Потом Юрий закончил школу, поступил в университет, но мы продолжали общаться. Далее, он заведовал отделом в газете, я приходил в редакцию, и приводил с собой ребят — у нас была поэтическая студия «Эврика», это был примерно 1963-1964 года. Михайлик стал руководителем этой студии.
Юрий Николаевич Михайлик
По заданию редакции я писал маленькие заметочки: строчек двенадцать, двадцать. Вдохновлялся тем, что Олеша, Богрицкий, Катаев иже с ними приблизительно с этого и начинали. Кстати, за это платили вполне прилично. Главное, обострялся глаз, набивалась рука, становился своим человеком в уникальной этой гопкомпании. Когда-то Экзюпери сказал: стоит послушать поэзию прошлого, чтобы понять – как низко мы пали. Мне лично стоит мысленно вернуться в ту редакцию, когда нахожусь среди нонишних своих, так сказать, коллег, чтобы тоже кое-что понять. То, были университетские люди. И дети-войны. Поэтому они взросло выглядели, хотя и были молодыми совсем, но, что называется «знали жизнь». При этом они были невероятно эрудированны, образованы.
Например, заведующий отделом рабочей молодежи Борис Деревянко, именем которого сейчас названа площадь, совсем молодой был, он тогда еще не закончил университет, но голова была феноменальная. Александр Ануфриев, который был художником газеты, сегодня — знаменитый американский художник. Алик Варламов, вообще-то он Саша, но назвали его Аликом, стал заведующим международным отделом обкома партии. А легендарный редактор нашей «Комсомолки» Ервад Григорьянц! А его зам Игорь Лисаковский! Люда Гипфрихт, Бэлла Кердман. Евгений Голубовский. Вот в такой компании и лидировал тогда Юра Михайлик
— И вы передумали насчёт кавалерии?
- Конница отпала сама собой: был ликвидирован род войск. К сожалению. Но выяснилось: есть и военные журналисты. И в войну они отличились, и в мире есть еще и четвертая. Но она не относилась к городу, это был орган полит управления Одесского военного округа, называлась она «Защитник у нас четвёртая газета, военная. «Защитник родины». Сейчас называется «Слава и честь». Я познакомился, подружился с теми ребятами, военными журналисты, офицерами. ШГазте была органом политуправления округа – а он простирался аж до Тирасполя.Тот самый, которым одно время командовал сам маршал Жуков. Кстати, при мне командовал Герой Советского Союза, генерал-полковник Бабаджанян, изумительный человек, который нередко публиковал в этой газете свои материалы. Нет, журналист, я ещё тогда в этом убедился – более широкое понятие. Если он, конечно, журналист…
— А, как на ваш взгляд, кем является журналист?
- Он является всем. Дело в том, что профессии, на свете тысяч до сорока. Но все они, так или иначе, при всей своей широте, имеют свой чёткий круг. Слесарь и литейщик, пилот и штурман. Прокурор и судья. Учитель, адвокат, Водитель, врач. Но ни одна сатана не могла мне сказать, как очертить круг журналиста. Если только профессий сорок тысяч штук, и надо обо всех рассказывать. А межпрофессиональное пространство, отношения. Есть искусство, литература, в их иррациональном проявлении, в чем-то не постижимом, в импрессии. Куча всего. Поэтому журналист – это все. Отсюда: журналист – я не верю в другого журналиста. Знакомство с ними, уже названными, для меня началось со встречи с феноменальными эрудитами. Из тех, кто помладше — вот Борис Бурда, известный мне ещё студентом – он, ко всему прочему, и журналист, публицист. И поэт, автор-исполнитель ярких песен.
— Вы говорите о хорошей памяти?
- И о ней. Мне трудно поверить в журналиста со слабой памятью. Профнепригодность. Другое дело, даже средние способности в этом смысле можно тренировать и укреплять. Особенно это касается радио и телевизионной журналистики. У газетчика есть время на справки. В прямом эфире под рукой нет ничего, кроме души и головы. Вы вед видите, как бледно выглядят иные «журналисты» рядом с профессионалами своего дела – гостями эфира, особенно – в провинции.
— Чем ещё должен располагать человек, называвшийся журналистом? Как в смысле кодекса чести?
- Кодекс журналистской чести, по моим наблюдениям, если и существует, то как-то параллельно с журналистикой, отдельно от неё. Исключение и в данном случае, подтверждают правила, а они не утешительны. Кто всерьёз знакомится с реальной историей журналистики, идеализировать ее в целом не станет. Всяко бывало. Увы, специфика журналистской работы во все времена мало способствовала журналисту удержать себя от дурных поступков. Великий А.Чехов, который был, безусловно, журналистом, как все русские большие писатели, говорил о «газетной шушере». А уж он-то знал цену словам, и бросаться ими попросту бы не стал. Антон Павлович был очень трезвым и гуманным человеком. А.С. Пушкин завещал различать понятия и явления «Народ» и «Чернь», – совершенно разные вещи — надо же также различать журналистов и журналистскую шушеру. Например, разгром государственного телевидения, где концентрировались среди прочего и серьезные журналисты. Представьте, в одесском госрадиокомитете, в относительно небольшом коллективе, присутствовали два человека, которые указом президента в разное время стали заслуженными журналистами Украины. Оба они были доцентами двух высших заведений, оба они были писателями, авторами книг. Вот они-то оказались самыми лишними и были изгнаны. Но та, шушера, которая села в наши кресла, набрала с улицы людей. Им не нужны профессионалы и таланты. Сами они не страдают ни тем, ни другим. Им нужно удобство временного пребывании у кормушки. А с профессионалами, а с талантами — очень неудобно. Да и рядом эти слишком бледно выглядят. На что им тянуться к талантам и профессионалам? Проще – разогнать.
— С улицы приходят только бездари?
- В основном, да. Поверить в то, что можно вот так, запросто, формировать умонастроения массы современников, может только глупец, наглец и бездарь. Но когда я присматриваюсь к ним — за некоторых обидно, их можно было бы вывести в люди. Но там, среди шушеры, они надышатся этим «угарным газом». Адаптируются. И уже газосмесь не та. Собственно, это моя точка зрения, но другой у меня нет.
— А ещё составные профессии?
— Если журналист не историк и не философ, то он для меня смешон и страшен. В работе «Симулякры и симуляции» Жан Бодрийяр сказал:» «Мы находимся в мире, в котором все больше и больше информации, и все меньше и меньше смысла». Как говорится, точнее не скажешь. И это, думается, во многом именно связано со случившимся сдвигом тектонических пластов поколений и населения, охлократией в искусстве и литературе. Назвать это прогрессом язык не поворачивается…
— История – тоже понятие широкое.
— Разумеется. Я имею в виду известный историко-философский минимум. Общая история журналистики в контексте мировой истории, история искусств, история печати, радио- и тележурналистики, теория политики, как концентрированного выражения экономики. Поскольку журналист относится к интеллигенции, история мировой и отечественной интеллигенции. Журналистика стоит в одном ряду с живописцем, графиком, скульптором, прикладником – это писатель, прежде всего. И прежде всего артист.
— У нас так и говорят «по жизни артист».
- Артистическая натура, так будет точнее. Она, по идее, свойственна интеллигенции вообще, ведь речь интеллигента всегда была характерной. А теперь послушайте, послушайте, что и как многие нынешние журналисты говоря. Это Бог знает что! Для тех, кто работает или собирается работать на телевидении – нужны ещё и артистические дисциплины, система Станиславского, вхождение в образ, это экранная речь, это сценадвижение, мимика, жестикуляции, речь. Мне мои студенты говорили, теоретически согласны, но вот подруга чуть ли не проходила мимо какой-то компании, понравился способ ее передвижения, и она прямо из парикмахерской, пошевелив «нижним бюстом», как говорил Маяковский. И вуаля, она уже в эфире.
— Разве можно ее назвать журналистом? Это, просто, барышня в кадре?
- Любая эфирная журналистка на ТВ — барышня в кадре. Но обилие этих барышень из парикмахерских в кадре уже давненько зашкаливает. Как говорят в футболе, «взял мяч — и фигач!». Конечно, профанация. Но этого полно в эфире. Что ответишь? Преподавать профанацию – я не могу, я профессионал. Давать им ту сумму знаний и навыков, которые нужны для серьезной, настоящей работы – но ведь сама практика нередко смеётся над этим, пропуская их ровесников непосредственно мимо учёбы – в эфир. Журналистика, заодно с другими серьёзными сферами, и сейчас проходит фазу случайных людей. Надеюсь – временно.НО время это откровенно затягивается. И точка не возврата, кажись, не за горами. Случайный человек в СМИ – это также страшно, как в педагогике или в комсоставе на войне…
— При открытии нашей учебно-творческой студии вы, как-то назвали отечественную журналистику проходным двором.
- Проходной двор и есть. Как же иначе прикажете называть? Изначально – элитарная профессия, призванная к решению задачи из задач – помогать человечеству становиться вполне людьми, формировать умонастроение массы современников, проходя по диагонали через все классы и слои, все возраста и цеха. Посмотрите, во что превратилась? Теперь – «СМИ», за что купил – за то продал, там подслушал-подсмотрел. Для этого не нужно даже образование. Подросток в восьмом классе готов съездить на какое-то предприятие, воинскую часть, показать кому-то микрофон, чтобы наговорили, задать несколько заготовленных вопросов, потом расшифровать это, написать информацию в 25 строк. Или, если есть камера, оператор все снимет, смонтирует и будет в эфире материал. Какая это журналистика? Какое тут нужно образование? «Взял мяч и – фигач!». А их наниматели, мерзавцы, знают, где достать денег в этом бедном народе, чтобы купить такую дорогостоящую вещь, как газета и журнал, но представление не имеют о журналистике. Да им и не надо. И все, и привет. А ведь речь- о журналистике, о многожанровом, многородовом, многовидовом искусстве. И одного только найма с улицы, как и одной только сопливой наглости слишком мало, чтобы всё это потянуть. Как и в любом настоящем деле, структура многовековая и неизменна: ученик, подмастерье, мастер.
— Должен ли журналист быть беспристрастным?
- Конечно, по возможности. То есть, насколько это вообще возможно для такого субъекта, как человек. Говорят, истиной в последней инстанции располагает только Господь Бог. Человеку дано стремление к ней.
— Как вы считаете, журналист это что все-таки профессия или призвание?
- Это альтернатива встречается частенько. Но она надумана. Это не взаимоисключающие вещи. А живопись или вокал – что? Профессия или призвание? В идеале это изначально пробивающееся призвание. Одарённость, проявляющая себя и замеченная другими. Далее – ощущение и осознание цели. Целеустремлённость. Попытка реализовать себя, выразить себя. А далее – внимание взрослых и прочие стечения обстоятельств, вплоть до вакансий, вдохновения и творческих удач.
— Как выглядит журналистика, что она из себя представляет?
- Её современный портрет огромен, разнообразен и противоречив, сразу-едино не ответишь. НО заметно до очевидности: каша заварена такая, что даже умные профессионалы, авторы, ведущие, серьезные, мыслящие люди, просто вынуждены «дурить» головы потребителю своей продукции. И, как говорится, «пипл хавает» – вот и все. Кто-то охотно, аппетитом лопает на экране это повидло, кто-то — зажавши нос, пересиливая себя, делает это. Общий характер – погружение зрителя-читателя в подробности и мелочи, дабы не дать им разглядеть главное. Патологическая боязнь правды – об истине уж и не говорю. Часами, днями, годами «режут правде матку», как говорят гинекологи. А о сути, а о главном – ни слова. Я говорю о талантливых, серьезных журналистах, о людях, которые владеют мыслью и речью. О «шушере» и толковать тут нечего. И всё это — излет былых времен, наивные люди ностальгируют по ним, старым временам. Как будто бы нужно быть агрономом, чтобы понимать: вырасти может только то, что сеяли. Да-с, не то, о чём бухали во все колокола, а о том, что сеяли на самом деле. Несколько поколений социально-психологически адаптировались к двум правдам – для Первого мая, седьмого ноября, Дня конституции – и для самой жизни, для её повседневности и быта. Диалектики говорят: «Можно долго обманывать процесс, но нельзя обмануть результат».
— Счёт этой беды вы ведёте из дальнего далека?
- Он сам себя ведёт оттуда. Прорвались к власти, обманули массу тёмных, усталых, избитых до полусмерти людей, раздавали и задавили интеллигенцию (само слово объявили ругательным), утопили всё и вся в хамстве-жлобстве. Перерезали всех, кто понимал или мог понять случившееся. Затянули гайки-болты так, что из самих потекло. И ушли, оставив контраст величия достижений и нищеты быта, пафос побед и болото обывательщины. Это – не суд, я не судья. Это – другая профессия, суждения. Я и вас, юных и молодых, не смею судить, хоть нередко и чешутся руки. Не смею, потому что уже давно не могу не знать-понимать того, что Они оставили Нам. И что Мы оставляем Вам.
— Но ведь вы не отрицаете свойства человека заблуждаться.
- Разумеется. Я даже не отрицаю свойства человека не сразу замечать ошибки и упорствовать в них. Но здесь мы толкуем не о добросовестном заблуждении, а о заведомом вранье.
— Это не заблуждения, которые позволены человеку, а откровенное вранье! Как сказал поэт Юрий Михайлик —
…Словно некто слепой и упрямый
Программировал эту игру
В алгоритме падения в яму
С выползаньем в другую дыру,
И не шрам от штыка или сабли
Эти синие пятна у глаз –
Результат наступленья на грабли
В сотый раз
и в двухтысячный раз.
- Очень короткий, очень хороший, при этом парадоксальный вопрос. С одной стороны, журналист – это историк. Мне пришлось, параллельно литературоведческому, и историческое образование получать. Как историк, должен признать — всякая последующая социальная информация вроде бы была, с точки зрения социальной эволюции, – прогрессивна. Когда придумали колесо – все, вероятно, ахнули. А на другом, на нашем временном полюсе даже прогулка человека по Луне никого особенно не удивляет. С другой стороны, наш коллега журналист Станислав Ежи Лец сказал: «Прошибая стену лбом, подумай хорошенько, что ты будешь делать в соседней камере». То же – пресловутые грабли…
Подумайте сами – какую эпоху иллюстрируют эти строки Юрия Михайлика:
Вот и разжались железные когти драконы,
Стихло шипение, адское пламя погасло,
Вот и обрушились крепости Иерихона,
Как и написано в книгах – от трубного гласа.
Брат, не изведавший ни мятежа, ни побега,
Дымное празднество ноздри твои раздувает,
Как ни приплясывай – это не наша победа,
Слава те, Господи, наших побед не бывает?
Ну-с? О чем сие? О торжестве рабовладения над первобытной общиной? О рухнувшем Риме – под напором феодализма? О победе буржуазной демократии над Николаем Вторым? О победе диктатуры пролетариата над буржуазной демократией? Или, страшно подумать, о развале Союза нерушимого республик свободных? Человечество за последние пару тысяч лет получило уроки, вполне достаточные для фундаментальных выводов. Но… ,где же они, эти выводы? И что по этому поводу говорит журналистика?
Каждый следующий прогресс заплевывался кровью и заливался потом, и каждый раз люди говорили: «что это за жизнь, вот раньше жили люди…». Есть такой замечательный исторический анекдот. Восстание рабов в древнем Риме, демонстрация победителей, духовой оркестр, колонна гладиаторов. Впереди — Спартак, за ним два экс-раба несут плакат «Долой рабовладельческий строй! Да здравствует феодализм – светлое будущее всего человечества». А одна только средневековая инквизиция чего стоит…
Благородное рыцарство — тоже средневековье, но оно нам кажется чище, романтичнее, ярче происходящего сегодня. Вероятно, и в следующих формациях люди будут говорить: «ну что это за жизнь». И покажут на нас пальцем — на нас пальцем, мол, вот это жизнь у них была! А надежда? Да, она имеется. Но в основном потому, что без неё совсем тошно.
— Надежда… на кого?
- Да на вас же, Господи! На вас. Все равно это свалится на вас, кто-то может уклониться, но кому-то придется это все разгребать: придется восстанавливать, реабилитировать журналистику, поднимать ее снова на уровень. Придется превращать её из незамысловатых СМИ, в инструмент и материал честного, благородно и притом — позитивного воздействия на умонастроения общества.
Автор Каролина Бодина