Мы все под полуденным солнцем. Воспоминания и эссе

Хороший читатель не шапочно знаком с литературным творчеством Александра Бирштейна. Касается это и хорошего читателя нашего журнала. Известный писатель, автор многих книг и давний добрый друг нашего журнала, сотрудничал сотрудничает он с изданиями весьма выборочно. Так что его произведения публиковались в «Вестнике Грушевского» не случайно. Как и закономерным считаем наличие их в редакционном портфеле нашего журнала. Некоторые из них предлагаем Вашему высокому вниманию.

Александр Бирштейн

МЫ ВСЕ ПОД ПОЛУДЕННЫМ СОЛНЦЕМ
(Воспоминания и эссе)

Глава 1. Я ИХ ЗНАЛ, ЛЮБИЛ, ЛЮБЛЮ…

*СЦЕНА БЫЛА ЕЕ ЖИЗНЬЮ

Лия Исааковна Бугова оставила огромный след в истории и русского, и еврейского театра. Судьба ее не баловала, Бугова практически повторила судьбу героев романа Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды». Я расскажу о ней. Ладно?
Бугова… Лия Исааковна Бугова… Звезда Русского театра. Друг дома. Друг… И о ней хочется. Монологом…

Писать о ней легко и сложно. Довольно банальная фраза, но — что поделать – так оно и есть. Легко потому, что, как только вспоминаю Лию Исааковну, начинаю невольно улыбаться. А сложно, наверное, потому, что столько о ней уже написано… Но что делать? Вовсе не писать? Но этого она бы никогда не простила. На протяжении долгих лет я являлся ее, как бы это поточнее сказать… вот – провожающим рецензентом. Положительным, безусловно, а иначе и быть не могло.

Теперь, наверное, следует сказать о том, что означает этот термин – провожающий рецензент.

Дело в том, что Лия Исааковна частенько бывала у нас на Ольгиевской. Примерно раз-два в неделю, иногда реже. Вот тогда-то мне выпадала почетная обязанность провожать Лию Исааковну домой. Идти недалеко – от нашей Ольгиевской по Пастера до Преображенской (тогда ул. Советской Армии), где она жила. Но по дороге я, в обязательном порядке, должен был рассказывать, причем восторженно, о ее работах в театре. Представьте, я не кривил душой. Лия Исааковна была блестящей актрисой, и играла всегда прекрасно.

Я познакомился с Лией Исааковной осенью 1971 года в нашем Доме и, кажется, сразу покорил ее тем, что стал восторженно рассказывать о том, как сразу и на всю жизнь полюбил ее «Филумену Мортурано». Спектакль этот я увидел еще мальчишкой летом 1958 года, когда в поисках зрелища перелез через забор Зеленого театра в парке Шевченко. Увидев, что вместо концерта показывают театральную постановку, решил, было, ретироваться, но, привлеченный действием, остался. Вот я написал: «Привлеченный действием…»… Нет, неверно. Сначала меня привлек голос актрисы. Сильный, звенящий, наполненный болью. Я присел на скамейку. Присел? Нет, прирос к ней, боясь пошевелиться, даже, кажется, вздохнуть. Так, оцепенев, просидел до антракта. Было поздно, нужно бежать домой, но… я остался. Мама встречала меня на улице. Волновалась. Предупреждая ее упреки, я выпалил: «Мама! Я только что посмотрел спектакль «Филумена Мортурано!». Разом остыв, мама сказала: «Знаешь, я тоже очень люблю Бугову!». Так в мою жизнь вошло это имя.

Меня же она в день знакомства покорила другим, узнав, что я только-только вернулся из Грузии, где прожил два года, стала с огромным знанием дела обсуждать грузинскую кухню. Помнится, даже дискуссия возникла на тему: класть ли кинзу в сациви. Это блюдо, как оказалось, мы оба очень любили. Вообще, Лия Исааковна оказалась потрясающей кулинаркой. Предпочтение – надо же! – отдавала именно грузинской кухне и, более того, знала ее великолепно. Угощая, приобретала легкий грузинский акцент – гостеприимная грузинская женщина за грузинским столом… Может, поэтому она так органично смотрелась в спектаклях по пьесам Н. Думбадзе «Не беспокойся, мама» и О. Иоселиани «Пока арба не перевернулась». Чаще в гости к ней ходило «старшее поколение», а мы, младшие, с нетерпением ждали их возвращения, предвкушая сладкие гостинцы. Как маленькие! Кажется, Лия Исааковна догадывалась об этом, ибо количество вкусностей, передаваемых нам, всегда оказывалось огромным. Но мы справлялись.

После «Филумены» старался не пропускать спектакли с ее участием. Правда, родители охотно водили меня в театр. «Трагедия миссис Уоррен», «Странная миссис Сэвидж», «Каменное гнездо»… О, мне было о чем рассказать актрисе потом, позднее. Как радостно она слушала! Стоило вспомнить о какой-то, особенно запомнившейся, сцене, как Лия Исааковна, невзирая на прохожих, начинала ее играть. Голос, по-прежнему звучный и прекрасный, заставлял людей оглядываться. Впрочем, многие узнавали ее и останавливались, чтоб полюбоваться бесплатным театром. Заметив это, она не смущалась, а снова взяв меня под руку, увлекала дальше по улице. Пройдя в молчании несколько шагов, снова требовала, чтоб я говорил, и все начиналось сначала.

Несмотря на немолодые годы, Лия Исааковна всегда была элегантна, стройна, подтянута, я бы сказал: спортивна. И не спрашивайте, сколько ей было в начале семидесятых, когда она сыграла – и как! – совсем молодую женщину-туземку в спектакле по пьесе С. Моэма «Дождь». Как-то летом, пришла к нам на дачу, которую мы снимали на Французском бульваре, из санатория «Россия», где отдыхала. Естественно, потом я отправился ее провожать. По дороге, как обычно, стал рассказывать о том, как хороша она в новой роли. «Смотри, что я еще придумала!», — сказала она и стала показывать мне какие-то полинезийские телодвижения, что-то вроде танца, что-то напевая при этом. Представляете: Французский бульвар, курортники, просто отдыхающие и элегантно одетая, довольно немолодая дама, поющая и двигающаяся в ритме достаточно откровенного туземного танца. Уж не знаю, что о нас тогда подумали…

Последний раз она пришла к нам в Дом незадолго до смерти. Кажется, с чем-то поздравить. Было это в конце зимы – начале весны 1981 года. Она уже знала, что неизлечимо больна, но держалась с редким мужеством. Перед смертью почти никого к себе не пускала. «Не хочу, чтоб меня запомнили такой!».

Не волнуйтесь, Лия Исааковна! Все, кто видел Вас, кто восхищался Вашим талантом, запомнят Вас блестящей, талантливой, уверенной в себе и, несмотря на годы, всегда молодой и красивой.

*ЧЕЛОВЕК КРАСИВЫЙ ВО ВСЕМ

Знаете, есть люди, которые красивы всегда и во всем. И всегда молоды. Это редкая, всегда талантливая порода людей, которые, казалось бы, и предназначены для любви, обожания, любования, наконец. Но, повторяю, эти люди еще и талантливы. Во всем…

Молодым и красивым помнится мне и Борис Ильич Зайденберг. Он всегда был таким: прекрасным, ярким, добрым, талантливым и мужественным. Таким и остался. Теперь уже навсегда. За долгие годы знакомства редко видел его улыбающимся, радостным. Пожалуй, только когда приходил он к нам в гости вместе с Анжелой, своей тогдашней женой, жительницей Германии. А если и улыбался то, обычно, глаза его были печальными-печальными. Я на это внимание обратил еще в мастерской Иры Губаревой. Ира – школьная подруга моей жены. Она художница. А мастерская ее была во дворе русского театра. Естественно, актеров там водилось множество. Я, хоть и не актер, тоже любил там бывать. Губа роскошно варила кофе. Да и компания всегда интересная… Там и с Борисом Ильичем познакомился. А потом, время спустя, стал он бывать в нашем доме.

Я посмотрел за свою жизнь многие сотни спектаклей. Есть запомнившиеся, есть те, что просто отняли время. Из запомнившихся, из «самых-самых» особняком «Царь Федор Иоаннович» с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским в роли Федора и Борисом Ильичем Зайденбергом в роли Бориса. Вернее, это не один спектакль, а череда репетиций и спектаклей в первый приезд Смоктуновского. На первых репетициях Иннокентий Михайлович практически сам сыграл весь спектакль. Все роли… Кроме роли Бориса. Актеры ходили за ним, что-то записывали… Мэтру это нравилось.

— А вы почему не записываете? – вдруг спросил он Бориса Ильича.

— А зачем? – удивился тот. – У меня все тут! – с этими словами он приподнял свой черный свитерок и похлопал себя по животу.

Это было на самой первой, закрытой-презакрытой репетиции, куда пошли мы с Бертой Яковлевной Барской. Уже известно было, что мэтр приехал, что вот-вот начнется репетиция, но… В театр попасть было невозможно. Но попали! Тещу мою любили и уважали в городе, тем более, в театральных кругах.

Вот тогда я впервые увидел этот удивительный дуэт двух гениальных актеров. Причем, один из них был признан и любим повсеместно, а другой… При всей своей внешней мягкости, Борис Ильич был очень бескомпромиссным человеком. Сам, по зову души он мог горы свернуть, но заставить его делать то, что ему не по душе, кривить этой самой душой он не умел. Может поэтому, любимый и уважаемый коллегами, он мало был известен за пределами города. А жаль, очень жаль… Его высочайший дар заслужил много-много большего признания.

Но я отвлекся. Репетиция прошла под овации. Но я ждал, ждал спектаклей, понимая, что такого Бориса я больше никогда не увижу.

И действительно, когда пошли спектакли, Борис был нисколько не хуже Федора. Каждый новый спектакль был другим. В зависимости от настроения, мироощущения Смоктуновского. Играл Иннокентий Михайлович гениально. Но Борис Ильич играл не хуже! Более того, и его настроение, мироощущение в данный конкретный день тоже сказывались на звучании спектаклей. Как это было интересно! Помнится отчетливо и явно, как в одном из спектаклей Борис Ильич был настолько мощен, что я поймал себя на мысли, что Борис Годунов – жесткий, коварный, прагматичный – вдруг стал мною понимаем и , о, Боже!, одобряем!

После завершения гастрольных спектаклей, на ужине у нас дома, слегка выпив, я сказал Иннокентию Михайловичу о том, что, на мой взгляд, Борис был ничуть не хуже Федора. Смоктуновский, слегка опешив, все-таки со мной согласился. Но потом добавил:

— Я – царь! А он будущий царь!

Еще чем Борис Ильич меня поразил в те годы – талантом, и огромным, скульптора. Лепил он маленькие, с сигаретную пачку, слегка шаржированные портреты знакомых, в основном актеров. Это было так узнаваемо и точно. Помню, выпрашивал у него «ну, хоть одну-у-у!…», но, увы, не судилось. Скульптурки отдавались тем, с кого лепились.

Борис Ильич как-то неожиданно для всех бросил актерский труд и стал режиссером. Удачным и удачливым режиссером, боготворимым актерами. Еще бы, прежде малоизвестные актеры становились звездами в его спектаклях. Но… Актера – Зайденберга не хватало! Не хватало публике, не хватало коллегам… По сути, так никто до конца и не понял, почему Борис Ильич покинул сцену.

Версий имелось множество. Лично я считаю, что такому великому актеру просто не хватало адекватного режиссера. А подчиняться серости, играть в посредственных спектаклях посредственных же режиссеров ему просто надоело. Последним режиссером, с которым успешно работал Борис Ильич в русском театре, был Виктор Максимович Стрижов. Герострат… Федор… А ведь, по сути, Зайденберг был настолько сильнее партнеров, что в спектаклях происходил эффект, который я как-то назвал «эффектом Жеглова». Отрицательный герой в исполнении Бориса Ильича настолько превосходил своего положительного оппонента, что весь спектакль звучал по-иному. По-Зайденберговски. Взять тот же спектакль «Забыть Герострата». Борис Ильич играл Герострата. Ну, отрицательней героя не бывает. Но… В какой-то момент симпатии публики перешли на его сторону. И когда полностью положительный и правильный герой Павла Михайлова – прекраснейшего, кстати, актера, — убивал Герострата, то по залу несся вздох сожаления.

При встречах с Борисом Ильичем мы часто говорили о том, как он необходим сцене. Он не говорил «нет», но от актерской работы уклонялся. Помню только один случай, когда Борис Ильич твердо обещал сыграть. Мы сидели в СТД после того, как все вместе собрались отметить одну из годовщин смерти Иры Шайкевич. Люди уже разошлись, только Борис Ильич, Толя Антонюк – мой близкий друг, актер и режиссер и Валера Бассэль – актер, в прошлом, русского театра, режиссер и автор передач «Хаббад», остались посидеть-поговорить. Разговор зашел о своем маленьком театре, о «Короле Лире»… Оказалось, что этот спектакль – мечта каждого из нас. Думали над тем, как достать денег, как создать театр…

В последние месяцы жизни Борис Ильич побывал в Америке. Приехал окрыленный. Он рассказывал Тамаре Афанасьевне Сазоновой, другу нашей семьи и другу Бориса Ильича, о том, что деньги, вроде, найдены, звал ее директором этого нового театра… В те же, примерно, дни встретились мы на Пушкинской угол Троицкой. Поговорили, немного помечтали…

Разве мог я знать, что вижу его в последний раз?

*ТО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО

Когда Иннокентий Михайлович Смоктуновский ушел из Малого театра, его роль царя Федора в спектакле «Царь Федор Иоаннович» стал исполнять Юрий Соломин, прославившийся в народе исполнением главной роли адъютанта, а заодно и большевика-подпольщика, в телефильме «Адъютант его превосходительства».

Посмотрев этот спектакль Малого театра, Фаина Георгиевна Раневская брезгливо сказала:

— Адъютант того превосходительства!

А Смоктуновский, подался на уговоры и сыграл Федора в спектакле Одесского Русского театра.

Надо сказать, что и до Иннокентия Михайловича это был хороший спектакль. Царя Федорова играл Владимир Наумцев и играл хорошо. Постановка В. Стрижова, как по мне, была интересней, чем постановка Б. Равенских в Малом. А уж сценография М. Ивницкого вообще не знала себе равных.

Но я не об этом. А о том…

Сначала по Одессе пронесся слух.

Потом слух стал обрастать деталями.

— Фира Наумовна (администратор Русского театра) уже в Москве! Уговорила!

Поздно, очень поздно вечером 5 февраля 1977 года у нас раздался телефонный звонок. Звонила Лидия Филипповна Полякова. Она и ее муж Евгений Александрович Котов – оба актеры Русского театра – были одними из ближайших друзей нашего дома. Лидия Филипповна сообщила, что Смоктуновский прямо с поезда пришел в театр, что начинается ночная репетиция, а завтра будет еще одна утром. Но это большой секрет.

Решено было, что мы с Бертой Яковлевной обязательно отправимся на репетицию.

Секрет…

Перед театром было столько народу, сколько нынче не собирает ни один митинг. Человек триста толпились перед театром. А в театр не пускали. Мы растерянно топтались перед театром, рассеянно отвечая на поклоны знакомых. Это было немыслимо – не попасть на репетицию!

Выручила Маргарита Ивановна Демина. Ведь театр оперетты, где она была примой, начинал свою работу в Одессе в здании нынешнего ТЮЗа, вплотную примыкавшему к Русскому театру. Оказывается, из театра в театр можно было пройти подвалами, общими для обоих театров.

Те, кто знал мою тещу, могут себе представить, как это все происходило.

В зале Русского театра людей было не меньше, чем на улице. Практически все друг друга знали. Актеры ходили по сцене, охотно переговариваясь с залом. Маэстро запаздывал.

Он появился неожиданно. Поздоровался. И… сразу началась репетиция.

Как я понял, Иннокентий Михайлович хотел быть условным Гамлетом, который выхил и… стал русским царем. Труппа должна была этому способствовать. Причем, войти в новую для себя реальность практически сразу, с двух репетиций. Смоктуновский пошел очень действенным методом – он проигрывал за актера его роль. Показывал, что он хочет.

Это было необыкновенно интересно. Актеры ходили с блокнотиками и записывали. Все, кроме Бориса Ильича Зайденберга, игравшего Бориса Годунова. Зайденберг не спорит с маэстро, но игрой отстаивает свое понимание роли. Но играет, как всегда, блестяще. Смоктуновский поражен. Но еще настаивает:

— Вы почему не записываете?

— А у меня все тут! – Зайденберг приподнимает край черного свитерка и хлопает себя по животу.

Ну, что ж… Они были достойны друг друга – Федор и Борис!

Я видел спектакль Малого театра. Я видел «Царя Федора» в ленинградском театреп им. Комиссаржевской в постановке Агамирзяна, я видел Федора симферопольского театра с Сашей Голобородько Я посмотрел с десяток спектаклей и репетиций в театре нашем. И могу твердо сказать – таких Федора и Бориса больше не будет никогда! Два гениальных актера сошлись во времени и месте, и это было потрясающе!

Царицу Ирину играла титулованная прима театра В. Стороженко. Вообще-то Ирин в театре было трое. Кроме Стороженко еще Г. Ноженко и совсем молодая тогда Наташа Дубровская, которая и тогда прекрасно справлялась с ролью и была бы отличной партнершей Иннокентию Михайловичу. Но кто ж даст молодой актрисе играть с великим актером. Говорят, что Стороженка была еще и членом парткома. Короче, все спектакли играла она. И играла… Доигралась до реплики Смоктуновского:

— Тогда еще не было 8 марта!

В спектакле есть сцена, где Федор волочит Ирину, душа ее. Смоктуновский жаловался:

— Так хотелось действительно ее задушить!

Вечером состоялся почти семейный совет. Кроме нас участвовали и Котовы. Первый вопрос решился очень быстро. Маэстро приехал в плаще и тонком замшевом пиджаке. Замерзает.

— Боба! Новый свитер тебе совсем не идет! – сказала Берта Яковлевна Борису Александровичу, и он понял, что нового свитера у него уже нет.

Второй вопрос был посложней. Маэстро хотел репетировать каждый день с утра. А после репетиций не видел смысла уходить в гостиницу до вечера. Он хотел оставаться в театре, сохраняя настрой. Но артист нуждался в питании.

Готовить еду взялись Берта Яковлевна и Ира. А доставлять судки по месту кормления должны были попеременно я и Борис Александрович. Впрочем, тесть быстро «соскочил». Семинары, лекции, кафедра…

В принципе, я был не против. Носить еду великому актеру, общаться с ним. Заманчиво!

Ага! Тот случай! Смоктуновский молча брал у меня судки, уходил, потом мне передавали их обратно. За все время – ни слова!

Зато я смотрел репетиции и спектакли.

Репетиции становились все интересней, а спектакли… Нет, все они потрясали. Но были совсем разными. Как разными были Федор и Борис. Вот Федор не в настроении. Он жестче, резче, властней, чем обычно. И сразу же натыкается на ответную жесткость Бориса. Ну, словно, рубятся на мечах. Аж искры проскакивают.

А вот Федор улыбчив, мягок. И сразу мягчеет Борис. Зачем рубиться, если своего можно достичь и так?

Они противостояли друг другу слабый, болезненный и добрый Федор, с трудом несущий груз самодержца, и Борис – государственник, жестокий и умный царедворец, идущий к своей цели любыми путями.

И в противостоянии этом рождался новый, необычный, невероятно интересный спектакль.

Гастроли Смоктуновского подходили к концу. Идея собраться, посидеть, поговорить принадлежала Нелли Харченко. Неля была первым диктором одесского телевидения и личностью более, чем легендарной. В общем, она вбросила идею. Ее, конечно, поддержали. Собраться решили у нас.

За столом нас было десятеро. Смоктуновский, Нелли Харченко, ее муж Шурик, Котов, Полякова, тесть с тещей, Ира и мы с Яной. Хотя… Было еще двое очень важных личностей. Наша пятилетняя дочь Лида и эрдель Бао-Барт, который небезосновательно считал себя членом семьи. Кстати, он при встрече пытался, как и любого гостя, облобызать Смоктуновского, но тот, почему-то от подобной чести уклонился.

Сели, выпили, закусили. Поговорили. Опять выпили. Иннокентий Михайлович, до того державшийся очень скованно, постепенно осваивался, становился разговорчивей. Он показывал партнеров, рассказывал о поездке в Англию на премьеру Гамлета, опять показывал, как ехал в машине, которую вела сестра английской королевы. Было хорошо.

Но тут раздался звонок в дверь. Так всегда бывает.

Пришла администратор театра Фира Наумовна. Женщина необыкновенных размеров и редкой деликатности. Представьте себе почти двухметровую, минимум десятипудовую даму от двери орущую:

— Шо! Обещали только на полчаса забежать к ним, а сами торчите тут уже два часа!

— Успокойтесь, моя дюймовочка! – ласково урезонивал ее Смоктуновский. – Посидите с нами.

К столу-то она села… Но опекать Смоктуновского продолжила.

— Не пейте больше! Этот салат вам вредно! Это неприличный анекдот…

Веселый, добрый вечер медленно подходил к концу.

Стали расходиться. Напоследок Смоктуновский как бы, наконец, заметил меня. Царским жестом пригласил подойти, полуобнял и молвил:

— Это мой хлебодарец! Необыкновенно молчаливый человек! Я от него ни слова не дождался!

Тут я разозлился и не нашел ничего лучшего, как ляпнуть:

— А Борис был не хуже Федора!

Присутствующие обомлели.

А Иннокентий Михайлович ответил:

— Я – царь, а он только будет царем!