(литературная запись со слов ветерана, пожелавшего еще некоторое время оставаться неизвестным).
Да-да, всё это — не литературная выдумка. Выдумать можно было бы еще интереснее. Но эксперимент мой в том и состоял, чтобы самым странным публицистическим выдумкам противопоставить то, что выдерживает логическую критику. Или попросту говоря, саму жизнь, в которой почти ничего из того, во что всегда так спешил поверить читатель и зритель, не было и быть не могло. Потому что, как говорится, Бог не фраер и обман, даже и самый неожиданный, самый яркий — все равно грех.
Нет-нет, я человек неверующий. Именно: атеист. И даже одно время специализировался на этой, как выяснилось, бесперспективной тематике. Но, жить научен по-божески и греха страшусь.
Может быть, именно эти наивные мотивы привели меня на ту тяжкую стезю испытаний, о которой речь. Я — публицист-испытатель, извольте осведомиться.
Испытывал я, разумеется, не публицистику — дело проверенное и вполне благонадёжное. Но именно с помощью этого инструмента я изучал самое загадочное, самое притягательное и притом самое грозное явление природы: читателя. Да-да, моего общестатистического согражданина, поделённого на конкретных себе подобных и помноженного на активную жизненную позицию.
Давным-давно, еще в отрочестве, я почему-то (почему?!) обратил внимание на совершенно очевидные нелепости отечественной публицистики. Стал присматриваться. Втянулся, дальше в лес — больше дров. Нет-нет, не авторы меня смущали — мало ли кто чего пишет; у каждого свой способ существовать, свой товар, своя продукция. Но я уже знал, что предложения, такова уж их природа, определяются спросом — ну, как с теми звездами, которые зажигаются только при определённых условиях.
Что? Социальный заказ? Разумеется, знал я и об этом.
И смущали меня вовсе не его авторы: их логика была безупречна, а моральная сторона вопроса меня, как истинного исследователя, не интересовала. Меня вдруг, однажды и навсегда, неотвратимо заинтересовал потребитель публицистической продукции. И та давняя, почти младенческая догадка обрекла меня на сии испытания. И был избран путь: вещать, публиковать, жечь этим самым, как, бишь, его… Да-да, глаголом сердца людей. И ждать, когда, наконец, читатель не выдержит.
Абсолютно всё, что я публиковал, было замечательно уязвимо с точки зрения самой простой, первичной общедоступной логики.
Как замечательна была и её робкая травка, неизменно пробивающаяся сквозь асфальт моих слов, строк, строф, абзацев. И был бы Бог, был бы и свидетель того, как ждал я, что драгоценный, бесценный мой читатель брезгливо плюнет на асфальт и восхитится зелёной этой травкой. Или хотя бы заметит её. И подумает, что в ней-то всё и дело.
Итог жизни и борьбы: эксперимент не удался. Травка хотя и остается травкой, но и асфальт — в полном порядке. Я публиковал и публикую, а читатель читал и читает. И активизирует свою жизненную позицию на основе моих публикаций. Я недооценил и себя, и его.
О, знал бы я, что так бывает — тогда, когда только шел на это испытание, когда жил ожиданием прекрасного мгновения выхода к нему, разгневанному, улюлюкающему, клеймящему меня — и раскрою карты. И он поймёт, оценит. Может быть, даже наградит…
Ах, догадка-догадка! Давным-давно ты уже — никакая не догадка. Что поздно ахать-охать? Ближе к делу? Тоже верно. Тогда, отправляясь на испытание, я бубнил под нос слова известного прокурора конца тридцатых: «Факты — упрямая вещь, но мы тоже не лыком шиты!». И первым из публицистической братии стал смело разоблачать культ личности Сталина — всего лишь через каких-нибудь три года после его смерти и расстрела Берия.
Что три года? Травка сквозь асфальт: никому из моих читателей и в голову не пришло спросить — а почему не через два? Или через год? И — не стоит ли на рукописях моих отважных разоблачений виза ближайшего соратника Сталина — Никитысергеича?
Показалось, что-то не подрассчитал. Но в юности некогда останавливаться на неудачах — почти без перерыва я смелейшим образом (и заметьте, под той же фамилией — необходимое условие эксперимента!) опубликовал разоблачение культа личности самого Никитысергеича — с визой, разумеется, Леонидаильича.
Великий Боже, как зажмурился я, ожидая шквала читательских негодований. Или, как минимум, вопросов типа: почему в первом случае я опустил художества самого Никитысергеича в конце тридцатых, в сороковых и пятидесятых годах? И почему это в обоих случаях я был так аккуратен с художествами Климентефремыча и Анастасиваныча, Михаландреича и… ну, и — иже с ними?
Увы, читатель читал и сжимал скулы. И темнел взором. И плевал на травку, твёрдо ступая на асфальт. Ну, точка в точку как теперь, когда он в местной газете знакомится с отвагой нынешнего молодого публициста, отважно разоблачающего Ягоду и Ежова, расстрелянных в тридцатые годы. Я остаюсь непонятым не только читателем: мои нынешние последователи приняли экс-перимент слишком всерьёз.
Но тогда я шел дальше и добивался большего. Когда вышли из моды мои сплетни про Леонидильича, я — первым в новое время, — взялся просто за Ильича. Так и опубликовал: мол, это именно Ленин взял да и сделал эту ужасную революцию.
Ну, думаю, теперь держись, испытатель, посыплются на бедную твою голову вопросы: как это он её взял и сделал, когда узнал о ней из газет, живя за границей и ещё в шестнадцатом году полагая, что их поколение не доживет до переворота? И как это он, скромный журналист, маленький, лысенький, картавенький и ужасно одинокенький даже среди соратников, взял да и перевернул вверх дыбом шестую часть всей суши — с остальными пятью частями заодно?
Да-да, никаких-таких вопросов не воспоследовало. Я ясно видел, как у читателя в очередной раз открываются глаза, как он опять прозревает. Говорю «опять», имея в виду не только свой жизненный опыт, но и накопленное моими предшественниками: оно было к моим услугам еще на заре испытания. Всего через семь лет после победы Красной Армии в гражданской войне её создатель, наркомвоенмордел и предвоенсовета Республики был выслан за контрреволюцию. А еще через десять лет и значительно, значительно дальше были высланы герои революции — и на том же основании. Готовясь к подвигу, я читал эти материалы, изучал мнения читателей-сограждан. Во был асфальт! Броня! Никого не отвлекла от него робкая зелененькая травка логики.
Что? Зачем же я пускался на дебют? Но я-то думал: время идёт, читатель-согражданин меняется…
Сейчас вряд ли помнят, чья это подпись стояла под первой в 90-е годы публикацией о кайзеровском шпионе Ульянове. Ясное дело: моя. Это от меня новое поколение узнало, а старое припомнило, на чьи, собственно говоря, денежки Ленин приехал в Россию и устроил революцию. Что-с? В результате и в Германии произошла революция? Что-с, выходит, кайзер Вильгельм слетел с трона за свои собственные денежки?
Нет-нет, это я — так. Не задал читатель и этих простых и ясных, прямо вытекающих из моей публицистики вопросов. Как при Керенском, ей богу: охали, ахали, гневались на Ленина и просили меня «так держать!». И я держал: грохотал в прессе, по радио и на ТВ об этих проклятущих большевиках, которые только и мечтали о восстании и захвате власти. Я еще надеялся на первые сомнения сограждан, которые бы свелись к тому, что абсолютное большинство ЦК большевиков было категорически против какого бы то ни было восстания. А большинство рядовых членов партии, как и вся Россия, об этом попросту ничего не знали. Мне, казалось, предстоят вопросы о том, почему же Ленин трижды ставил на ЦК вопрос о восстании — не мог просвещенный мой читатель не знать о том, что только-только вышедший из подполья, вернувшийся из тюрьмы, из ссылки, из эмиграции ЦК был счастлив перспективой легальной оппозиционной партии, сражающейся исключительно за места в парламенте (сиречь в Совете) и ни за что конкретно не отвечающей.
И что только ультиматум Ленина об отставке, с правом агитации в низах партии против ЦК, привёл к решению о восстании…
Увы, и на этом этапе эксперимент не встретил осложнений. Не помогли и напоминания о том, что представители ленинской гвардии и члены ленинского ЦК с последнего тайного заседания прямиком направились в буржуазную «Новую Жизнь», где опубликовали свой протест против восстания — и руки умыли, и план выдали с головой. Ничего не изменил намёк на то, что этот всемогущий Ленин требовал исключить их из партии — и ни черта не добился, их даже не вывели из ЦК, а при перевороте дали высшие партийные и государственные посты. И что так бывало не раз, и что даже в двадцать втором году Ульянов пытался сместить Кобу-Сталина с поста генерального секретаря партии — с тем же успехом.
Не привлекала читателя свежая травка, топал он бодро по асфальту и свято верил в то, что беспредельно-могучий Ленин мановением руки сотворил всё то, за что и должен отвечать, хотя и посмертно.
— Он и его сатрапы убили Николая Второго! — продолжал я (в порядке испытания) сосредотачивать внимание сограждан на этом неслыханно-невиданном в истории злодеянии. И они охотно сосредотачивались. И не спрашивали — а почему, собственно, невиданно-неслыханно? Это что же, большевики зверски убили Павла Первого? Это марксисты зарезали в Угличе царевича. Димитрия, невинную душу? Это чекисты триста лет готовили и осуществляли цареубийства Дома Романовых? Это из ГПУ получали указания Малюта Скуратов, князь-кесарь Ромодановский?
Это начитавшись Ленина, резали помещиков-офицеров-попов Пугачев, Разин, Булавин? Это Сталин велел жечь усадьбы и сдирать заживо кожу с дворян и попов? Или, всё же, большевиков следует судить прежде всего за то, что к российской истории они ничего особенно новенького и не добавили?
Господи, а сколько бумаги-чернил ушло у меня на единоличный захват власти большевиками! До чего не терпелось услышать читательское: не-е-ет, ошибаетесь, голуба! Первое советское правительство было не однопартийным, а коалиционным, составленным из двух советских партий — большевиков (от рабочих) и левых эсеров (от крестьян). И что в Москве работали два ЦК. И что заместителем председателя ВЧК большевика Дзержинского был отнюдь не большевик, а очень даже левый эсер — Александрович. И что председателем московской ЧК был левый эсер Блюмкин, убивший немецкого посла именно по решению своего, левоэсеровского ЦК. И что этот ужасно всесильный
Железный Феликс Дзержинский, прибыв тогда в особый отряд ВЧК, был там разоружен и арестован. Говорят, даже и по шее перепало.
— Вы что же, не знали, что только летом восемнадцатого, на девятом месяце советской власти, правительство стало однопартийным, потому что одна правящая партия подняла вооруженный мятеж против другой, не пожелав решать вопрос парламентски на 5-ом съезде Советов — о Бресте?! — галлюцинировал я, все еще надеясь на простую логику читателя и потому почти ясно предслышал его вопросы: — Не подвели ли тут коалицию эсеровские нервишки и народовольческие традиции, с которыми так боролись и царская охранка, и большевистская партия?
Само собой, галлюцинациями сыт не будешь: с моей лёгкой руки молодежь знает о том, что большевики делали все, что сказал Ленин, а остальные делали все, что сказали большевики — вот вам и гражданская война. И теперь это знают все, даже и те, кому не вполне ясно — зачем большевикам, уже имеющим власть в стране, нужна срочно гражданская война? Ведь в результате они могут либо сохранить власть, либо потерять её.
Нет, никто из внимательнейших моих читателей не посмел предположить, что гражданскую войну разожгли те, кто в семнадцатом враз потеряли заводы-фабрики, пароходы-латифундии, ордена-погоны. Никто не вывел три года кровопролития из простого стремления всё это вернуть — с помощью просвещенной Европы, которая только так и могла рассчитывать на возврат царских долгов. Я проиграл и этот этап испытаний: особенно люто мой читатель ненавидит большевиков именно за гражданскую войну, особенно горячо приветствует меня за мужество обличений.
Вот ведь мерзавцы, объявили Красный Террор! Грубые, неинтеллигентные люди, помесь слесаря и присяжного поверенного! Не способны к дискуссии, в которой только и рождается истина! Не желали искать логические аргументы, все бы им стрелять, стрелять… И все это Ленин, да дружки его — Урицкий, председатель ПетроЧК, да Володарский сотоварищи… Правда, однажды некое, по всей видимости, весьма интеллигентное лицо, выстрелило в Ленина. Из револьверчика, маленького такого. Безо всяких там дискуссий и без старорежимных «Обороняйся!» или «Иду на вы!» — в упор, трижды. И в Володарского. И в Урицкого. И так ли уж трудно увидеть, что только после этого прекратились уговоры и отпускание контрреволюционеров из-под ареста (вроде генералов Корнилова,Деникина и Краснова) на все четыре под подписку — не поднимать оружие против новой власти? Но ведь это травка, а суть в асфальте, броня которого надежно покрывает историческую почву.
Словом, тара, которая была приготовлена мною на заре эксперимента для читательских вопросов-протестов, продолжала сиротски пустовать, на какие бы обличения я не пускался. «Задурили, черти, головы своей агитацией-пропагандой рабочим и крестьянам!» (тара для сомнений: так ли глупы были в семнадцатом наши рабочие и крестьяне, чтобы их можно было запросто подбить на дурное дело? И не есть ли эта моя публикация оскорблением народа?). Отомстим Ленину, снесем его памятники! (Тара для вопроса — а что, это Ленин сам себе памятники ставил?)
Проклянем Сталина — он на костях рабочих и крестьян провел индустриализацию, построил Беломорканал! (Тара для предложений проклясть Петра Великого — он и флот, и Санкт-Петербург средь топей болот построил на костях рабочих и крестьян).
Оказавшись у власти, большевики уничтожили науку, культуру, военное дело, технику. (Тара для вопросов о самой мощной военной технике и победе во Второй мировой, о первом в мире искусственном спутнике Земли, первом космонавте, о Маяковском, о Багрицком, Олеше, Катаеве, Ильфе-Петрове, Паустовском, Светлове, Алексее Николаевиче Толстом, о Дейнеке, Пименове, Грабаре…).
Уж и не знаю, стоит ли далее толковать, коль результат испытаний мало связан с изначальными намерениями. Нет, не в добрый час посетила в юности меня сия страшная догадка — которой и сейчас, кажется, я не решаюсь дать имя. Видимо, не дождется тара предполагаемого содержания и впредь. Хотя сложности всё это — так называемого морального порядка, из области травки в асфальтовых трещинках. Но травка ведь — не моя специальность.
Я не ботаник. Я публицист-испытатель на излёте героического и притом бесславного эксперимента, в котором восторжествовало побочное и осталось невостребованным основное.
Практику вопроса несколько облегчает ощущение того, что я не один, что меня ценят коллеги и что мною гордятся ученики.
И мы единым фронтом продолжаем свои отважные публичные разоблачения. И это, видимо, тем более убедительно для читателя, что нас уж никто не заподозрит в личных обидах и мелкой мести: уж нам-то на большевиков за что дуться? Много лет, десятилетий нас ласкали пионерия-комсомолия, профсоюзия и партия. Мы спокойненько заканчивали школы и техникумы, институты и университеты, и даже высшие партийные школы, при
ЦК. Получали квартиры, портфели и оклады. Наши чады-домочадцы горя не знали. Мы руководили газетами, радио, телевидением, за рубеж ездили бесплатно — руководителями групп, каковые мы инструктировали строго с партийных позиций. И так далее. И тому подобное. И глаза-уши партии ни в чем дурном нас не подозревали, хоть и, как говорится, стояли на ушах.
Ну-с, что прикажете делать? Ничего? Согласен. Тем более, нет худа без добра: никто из наших читателей и зрителей не спросит нас о наличии совести и чести, никто не потребует сменить обличительный тон на покаянный, ни одна сатана не напомнит, что мы не из ГУЛАГа вернулись и потому не смеем рвать рубаху на груди, обличая застой — в котором катались, как сыр в масле. Потому что всё это — та самая робкая зелёная травка: может, кто её и видит, может, кто в неё даже и влюблен. Может, у кого и сердце сжимается при чтении этих строк — чего в мире не бывает. Собственно, только им, этим немногим, я и посвятил свой рассказ. Но помните: с читателем не экспериментируют и с догадками на его счет не шутят. Какие уж тут шутки! А там более — догадки…
Послесловие редактора: Ах, если бы автор дожил до светлых наших времён и знал бы, что первый в истории Президент независимой демократической набожной антибольшевистской Украины придёт на эту должность с поста члена ЦК КПСС, секретаря ЦК компартии республики — и даже не по промышленности или сельскому хозяйству — по идеологии (т.е. по тому самому марксизьму-ленинизьму-сицилизьму-атеизьму-антикапитализьму)…