Разговоры о гомеопатии запорожского характерника.
От редакции: своеобразие предлагаемого вашему вниманию материала, прежде всего в том, что связывает он современность с Х1Х веком, в котором вывел впервые эти строки для журнала «Врач-гомеопат» некий просвещенный сельский житель, по всей видимости – коллега и современник А.П. Чехова. По месту действия и персонажам этих записок всякий настоящий читатель сейчас же вспомнит чеховские рассказы аналогичного круга. Представляемые заметки, разумеется, не претендуют на место в мировой литклассике. Но приоткрывают ещё одно окошко в старину и знакомят с картинками прошлого, несдобренными приправой изящной словесности и правды искусства. Всё здесь просто, откровенно и искренне. Само собой, вы не встретите здесь ни «Яти», ни «Фиты» — старинный шрифт заменён современным. Но язык оригинала практически сохранён в неприкосновенности. Что до очевидной профессиональной тенденциозности автора – такое наблюдается и у современных лекарей. Свойственна она была им и в старину. Итак…
— «Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною,
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?..
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня».
— «Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык,
И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся во мгле;
Но вижу твой жребий на светлом челе».
(А.С.Пушкин «Песнь о вещем Олеге»).
Вероятно, большинству читателей нашего почтенного журнала, живущим в столицах и очень населенных центрах, почти неизвестны коренные условия провинциального хуторского быта. Вам совершенно незнакома ни наша разобщенность, ни убожество мысли, ни под час гнетущая нас до мозга костей мысль искательства идейной правды! В наших украинских народных песнях даже часто поем: «Правда, де ти, обізвися?!..» Всю жизнь часто стремимся к правде и, несмотря на то, только в свой последний смертный час видим и познаем, наконец, самую правду — не будучи уже в состоянии поделиться с окружающими нас о том, что увидели и познали и в чем состоит правда! Высший дар, данный Господом Богом человеку — жизнь и здоровье; крайний предел жизни и здоровья — смерть; но между крайними этими пределами, как известно, существуют множество недомоганий и болезней, которые всегда (в особенности для провинциальных хуторских жителей), гораздо страшнее самой смерти. А между тем, мы бываем принуждены часто бороться с этим нашим страшным врагом… с помощью чего? Да хоть бы с помощью нашей аллопатической медицины, все болезни лечащей, почти ничем не помогающей и в случаях частой смертности нас утешающей, — « Наука наша, мол, о лечении болезней — бессильна! Вот если бы дело шло о хирургическом случае — там мы могли бы многое сделать!» И только. Кроме того, и те немногие выздоравливающие при аллопатическом лечении больные, которые оказались в состоянии только пережить болезнь плюс лечение, предстают перед нами до того захиревшими, измученными и обессиленными, что в течение долгих лет не в состоянии оправиться. И нередко умирают уже от лекарственных болезней. А ведь иногда просто больно слушать, как ругают представители научной медицины наших знахарей народных, лечащих многие болезни наговорами, нашептываниями, непочатой водой и домашними средствами, редко вредящими больному. Тогда как «представители научной медицины» лечат разными своими отвлекающими, противовоспалительными, слабительными и рвотными средствами, отнюдь не безвредными для пациентов. Где же правда?!
***
В навсегда памятном мне 1889 году крайне тяжело заболели у меня дифтеритом горла разновременно, с 4-го по 8 октября, пятеро моих деток возрастом 3-11 лет. Уже чрез сутки после начала заболевания, двое младших — сын Григорий и дочь Надежда… лежали в гробу. Еще чрез три дня скончался сын Александр, а 2 дня спустя – Сергей. И в 25 верстах от моего имения в тот же день умерла мачеха моя, добрейшая женщина, и двое деток-сирот призреваемых ею; трое последние умерли также от дифтерита горла.
С первого же момента заболевания детей дифтеритом, четыре наших аллопатических врача и два фельдшера делали все, что подсказывал их клинический опыт и профессиональное знание. Но тем не менее из 8 заболевших дифтеритом уцелел у меня лишь один сын Владимир 7 лет. А ведь лечившие больных деток моих 4 аллопата были очень хорошими врачами, людьми доброго сердца и вполне самоотверженной души. По смерти моих деток все четыре аллопата откровенно сознали предо мной полное бессилие представляемой ими науки в борьбе с дифтеритом.
Понесенные мною в 1889 год невосполнимые утраты и горькие разочарования соответствующим образом на меня повлияли, и я стал ипохондриком. Были моменты моей жизни, когда я, при оставшихся живыми сыновьях (старший Василия и меньший Владимира), чаще и чаще задумывался о смерти. Несмотря на смертную разлуку с нежно и безгранично любимыми детками, я вообще изверился как-то в жизни и если бы только не моя искренняя религиозность и чувство благовоспитанной порядочности, все расчеты мои с земной жизнью могли бы легко быть покончены помощью одного лишь патрона моего Кольтовского револьвера.
Более всего в данном случае меня угнетало сознание полного бессилия всех рационалистических приемов якобы научной медицины в борьбе со злым началом смертельных заболеваний вообще, а также в полной физической невозможности сознательно и вполне разумно (как я думал тогда!..) бороться позитивными знаниями с непроницаемой тайной причины смертельных заболеваний. Какая там уже жизнь без сознательной борьбы и даже надежды когда-либо в будущем познать рационально — непознаваемое! Я впал в полное медицинское безверие. В то время, неосторожно произнесенное слово «медицина» или «терапия» заставляло меня подчас спешно схватывать шапку и уходить подальше от общества людей, так невозбранно трактовавших о таких страшных для меня вещах, как нынешние «медицина» и «терапия».
Прошло, таким образом, еще 2 года. За это время я, кроме холодной и теплой воды, никакой другой медицины не признавал и не практиковал; а между тем, чаще и чаще повторявшиеся у меня приступы невралгической Hemicraniae всё сильнее давали себя чувствовать. Необходимо следовало бы полечиться, но я молча терпел, перемогался и все-таки, кроме теплой и холодной воды, ничего другого не предпринимал. Как-то в марте месяце 1891 года у меня появилась невралгическая боль верхней челюсти, сопряженная со страданием уха; промучившись с этим заболеванием дней двадцать, не в состоянии съесть хоть что-нибудь и спать по ночам, наконец я совершенно ослабел и духом, и телом. И принужден был пригласить врачей-аллопатов. Посмотрели, пощупали, промерили температуру, прописали микстуру г-да аллопаты. Принял лекарство — мне стало хуже. Еще раз приехали аллопаты, посмотрели, подумали, прописали, я принял, стало ещё хуже. Тогда (лучше сказать – в связи со всем этим), моя ротовая полость была превращена г-ми аллопатами в какое-то отделение физиологической лаборатории — чего там не перебывало только! В конце концов, слизистая оболочка моего рта сродировалась, невралгические боли усилились, я уже решительно не мог ни спать, ни есть и целые дни и ночи просиживал в каком-то полузабытьи, мало сознавая, что со мной, и не зная, что следует предпринять далее. Как теперь помнится, кажется, на 25-й день моего заболевания, зашел ко мне по делу учитель ближайшей народной школы Гр. Ал. Насветов. И, осведомившись о причинах моих страданий, великодушно предложил мне испытать еще и гомеопатическое лечение.
К стыду своему и с полной откровенностью признаюсь: несмотря на великодушную готовность помочь моим страданиям, вскипел я полным негодованием в ответ на таковое предложение уважаемого мною Г.А. Насветова. Главным, как теперь помню, мотивом такой реакции было сознание изверившегося человека в целебной мощи рациональной медицины, взамен которой мне предлагали прибегнуть к помощи какой-то спиртной дребедени, продуктам лжемудрствований Ганемана! «Это недостойно мало-мальски мыслящего человека!», — кипел я.
Но, несмотря на крайне суровый и уж совсем неделикатный отпор мой, Г.А. Насветов с искренней христианской кротостью и неотразимой логикой своего светлого природного ума, сумел точно оценить болезненный аффект, под влиянием которого я тогда находился. И всё же меня убедил решиться принять гомеопатическое лекарство.
Чрез полчаса, принадлежащая г. Насветову гомеопатическая аптечка была мне любезно принесена им и рядом был положен лечебник Руддока. Как раз в то самое время, как теперь помню, страшные невралгические боли мои как будто несколько стихли, было обеденное время и на стол был подан суп. Вкусный запах хорошо сваренного супа до такой степени заманчиво возбудил мой аппетит, что я, страшно голодный и в конец измучившийся страдалец, настойчиво решил во что бы то ни стало отведать супу. Суп был налит в тарелку и жена моя начала остужать его. В это же время Г.А. Насветов, вынув из своей аптечки пузырек с лекарством Arsenicum 3, накапал в полрюмки воды 2 капли и дал мне их выпить. Хорошо помню, что в момент приема лекарства у меня вовсе не ощущалось невралгических болей; прошло минуты три — не более четырех — и вот в тот самый момент, когда я поднес к губам первую ложку остуженного супа, меня хватили внезапные невралгические боли, до такой степени стреляющие, жгучие и решительно невыносимые, что я, вскочив из-за стола, чтобы выйти из комнаты, не попал в дверь, начал буквально «лезть на стенку»! Чрез каких-нибудь 5-6 минут мои страшные боли постепенно стихли; обедать я уже не мог. Сел под печкой в кресло, как-то забылся – потом говорили, что я уснул и сидя проспал 2 часа; это был первый мой здоровый сон, за три с половиною недели невыносимых страданий! Проснувшись и почувствовав себя почти здоровым, я невольно бросился к бутылочке с лекарством Arsenicum 3 и, осмотрев ее внимательно с каким-то суеверным страхом, решился принять опять то же лекарство, но уже не 2, а только одну каплю. Опять также, не далее 4 минут с момента приема, ощущал я сильные невралгические боли, чрез 2-3 минуты совершенно прекратившиеся. Того же дня вечером, я мог уже съесть разогретый суп. Ту же ночь проспал здоровым сном. Весь следующий день был здоров совершенно, и не ощущал ничего, кроме слегка болезненного слущивания всей слизистой оболочки рта, обожженной прежде примененными аллопатическими лекарствами. Через два дня я был совершенно здоров и мог мирно заняться неводной ловлей рыбы по лесным озерам.
Противопоставим следующие соображения:
Три недели с половиною невыносимых невралгических страданий, против которых применялись в аллопатических дозах: Natrum salicilicum, Chininum bisulfuricum, Morphium aceticum, чуть не с дюжины различных патентованных зубных капель, эликсиров, полосканий и проч., даже были употреблены Emplastr. cantharidi, и ничто не действовало! Между тем всего два приема гомеопатического лекарства, в общем 3 капли Arsenicum 3, сделали свое дело в 5-6 минут! Это было первое чудо, мною на себе испытанное!..
Изверившиеся в жизнь люди склонны бывают верить только чудесам, но для того, чтобы я поверил совершенно и вполне убежденно, мне необходимо было видеть и испытать еще более чудес! Вы, может быть, подумаете, уважаемые читатели, что я после описанного мною случая немедленно стал гомеопатом?.. И не думал, отвечу я вам. Я немедленно же прочел «от доски — до доски» да еще 2 раза, «Vade mecum» Руддока, — потом целую серию купленных мною брошюр по гомеопатии, страшно озлился при этом на всех пропагандистов и последователей гомеопатии, и на радикальное извращение моего позитивного миросозерцания. И целых 9 месяцев посвятил исключительно литературному ознакомлению с гомеопатической доктриной вообще, вследствие чего и составил себе довольно обстоятельную библиотеку по гомеопатии на трех языках, задавшись целью (не скрою от вас!), так сказать, систематически и документально разоблачить все их подвохи и, путем настойчивого критического анализа, обличить, в моем мнении, все их заблуждения.
В 45 лет трудно стать добросовестным студентом; но я с Божией помощью стал опять таковым, и посвящая в течение целых 9 месяцев по 4-5 часов почти каждый день знакомству с литературой предмета, между прочими моими прямыми обязанностями, сумел, наконец, ориентироваться во всей этой (как мне тогда казалось) путанице общепринятых человеческих понятий.
Ознакомившись по возможности обстоятельно с литературой заинтересовавшей меня доктрины, я мог пересилить себя настолько, что стал смотреть на порядок вещей «гомеопатическим оком» и теперь искренно сознаюсь, что тогда же сразу увидел такое многое в совершенно новом для меня виде, чего мне до тех пор никогда видать не приходилось! Но тем не менее, стойко преследуя принятый мною к руководству девиз: «Где правда?!» я не мог быть подкуплен одними словами и рассуждениями, мне необходимо было, — до душевной боли, — видеть дело. Целый год я молча практиковал гомеопатию, постоянно ошибаясь, вследствие невозможности полного отрешения от антагонистических аллопатических принципов, назначал гомеопатические лекарства, большею частью невпопад. Но наконец-таки, мало-помалу, начал налаживать, зорко наблюдать, самым решительным образом обдумывать совершающиеся у меня на глазах явления и… возможно ли подумать — я стал вдруг самым убежденным и искренним гомеопатом!
Простите меня за несколько восторженный тон; уверяю вас, читатели, что он искренен и вытекает прямо из моего субъективного взгляда на жизнь вообще! По моему мнению, жизнь в целой природе есть самая совершенная истинно Божественная драма, и наоборот — самая совершенная драма есть жизнь. Жизнь без драматических побуждений и моментов есть удел так называемой мертвой природы, неорганической, проявление которой мы видим: в кристаллизации, химико-физических реакциях и плавлении тел. Всё же то, что периодически растет, дышит, движется, множится и умирает — есть природа органическая. Раз, по моему мнению, есть жизнь и смерть, то там есть и драма, как высшее функциональное проявление взаимоотношений и распорядка вещей всей одухотворённой природы.
Я повторяю, что это мой личный взгляд; и никому его не навязываю!
Господа! Случалось ли вам когда-либо в жизни смотреть в глаза смерти?!
Я мою собственную смерть видал три раза. Откровенно сознаюсь, что видеть свою собственную смерть вблизи себя, — как рукой подать, куда жутко!
Но видать целый ряд смертей близких вам людей — никакими земными выражениями непередаваемая картина…
К смерти каждого человека я питаю самое глубокое уважение, — но теперь с помощью гомеопатии… всегда охотно вступаю с ней в бой! Верьте моему слову — это не фраза; и чтобы не быть голословным, передам вам целый ряд случаев из моей гомеопатической практики.
В 1894 году, приблизительно в начале мая месяца, работая в моем садике, расположенном рядом с нашей приходской церковью, — я в неслужебный день заметил нашего священника, направлявшегося, видимо, со Св. Дарами по улице нашей деревни.
Зная близко быт всех обывателей нашего селения, меня особенно поразило то обстоятельство, что наш священник направился в ближайшую избу — третью от моей усадьбы. Насколько я был осведомлен, не только в указанной избе, но даже в целой деревне нашей не было тяжко больного.
Интересуясь узнать, что бы это значило, я отправился вслед за священником.
Вошедши в избу, я застал нашего батюшку приобщавшим Св. Причастием тяжко больного, моего ближайшего соседа, отставного николаевского солдата. Здесь же я, к немалому моему изумлению, узнал, что мой ближайший сосед болен уже около 2-х недель и что теперь, чувствуя приближение своей смерти, пожелал исполнить свой последний христианский долг.
Я выждал конец совершения Таинства, перекрестился и вышел.
Вышел я от больного с крайне тяжелым чувством! Около 2-х недель, или более 2-х недель, — болен сосед и меня о том даже не оповестили! Ведь живу всего в каких-нибудь 100 шагах от него, почему же меня о том не известили?! Неужели это факт недоверия ко мне?! Вернувшись в свой садик, я при всём желании не мог снова приняться за работу и, повозившись немного в саду, зашел к себе в дом, захватил на всякий случай стетоскоп и отправился опять к больному.
В его избе находились: батюшка, жена больного и он сам больной. Первое впечатление, меня поразившее — какая-то тихая торжественность настроения. Вся окружающая обстановка, образцовая малороссийская опрятность всей избы и даже белья указывали мне ясно, что недалеко уже, во мнении окружавших больного лиц, та минута, откуда нет возврата.
Приступив вплотную к больному, я попросил у него разрешения выслушать его; больной только утвердительно кивнул мне головой. Он лежал на спине, с высоко приподнятой головой. Сильное хрипяще-свистящее дыхание, с постоянным перхотным кашлем ни минуты не давали ему покоя. Грудь сильно была вздута. Левая половина груди на целый сантиметр выше правой. Глаза выкатившиеся, с полуостеклившимся взглядом, с тёмно-обведёнными кругами (взгляд удавленника), лицо бледное, со втянутыми щеками. Больной дышит верхушкой левого лёгкого и малой частью правого. Пульс нитевидный, с частыми перебоями, работа сердца, если можно так выразиться, какая-то «растрёпанная». Подвздошье — несколько выпяченное. В области левого лёгкого — громадный выпот, нижняя половина правого лёгкого и нижняя половина левого лёгкого немы. Общее состояние больного в его возрасте — более 70 лет — из рук вон плохое. Единственной пока надеждой — на возможность принять хотя некоторые лекарственные меры, — служили мне несколько чистых звуков работы сердца, которые, как казалось тогда, — удалось мне расслышать. План моего боя со смертью был совершенно условный и строился на следующих комбинациях: если выпот в области лёгких не распространится далее и не увеличится в объёме (отсутствие лихорадочного состояния) и сердце в своём, очевидно сдавленном выпотом состоянии, выдержит ещё хоть половину суток свою трудную работу, то действовать следует. А если нет, то на всё воля Божья! И вот с согласия больного мною в 10 часов утра ему было дано Bryonia 6 (в виду его опасного состояния) через час по одной капле. Часов в 12 того же дня у больного появилось первое обильное отхаркивание. Чрез четыре часа — дыхание лучше. Пульс — меньше перебоев и несколько полнее. Вечером — короткий восстановляющий сон и первый пот. Утром следующего дня значительное улучшение, но большая слабость — лекарство оставить. К вечеру 2-го дня — редкими приступами, но сильный потрясающий кашель, пульс полный и лёгкая лихорадка. Дано Phosphor. 15. К утру 3-го дня кашель гораздо меньше, лихорадки нет; при стетоскопировании груди — площадь уплотнения лёгких гораздо меньше, но демаркационная линия опеченения ткани лёгких — выдаётся по слуху резче. В груди местами влажные хрипы. Phosphor. 15 оставлен вовсе. Опять назначено 2 приёма Bryoniae 6. К утру 3-го дня больному значительно лучше. Больной уже два дня ест. Грудные хрипы почти исчезли, но опять появился потрясающий кашель. Дано опять Phosphor. 15 чрез три часа по одной капле. К утру 5-го дня — кашель значительно реже, но такой же потрясающий. Пульс — очень хорош. Больной просится встать с постели. Общее состояние очень удовлетворительное. Разрешено ему встать с постели и назначено опять Phosphor. 15 — только два раза в день.
На 6-й день, больной сидел уже на дворе под своей избой в полушубке.
На 7-й день — кашляет очень редко; по-видимому, совсем здоров и ходит по двору без полушубка.
На 8-й день больному дано — ради очистки гомеопатической совести, — один приём Sulfur 6.
9-й день — бывший тяжко больным с топором в руках ладит свой сарай.
На 11-й день, я, рано утром, опять работал в своём садике, а мой бывший тяжко больной через улицу зычным голосом вёл перебранку с какой-то непокорной бабой.
Было ясное майское утро; на безоблачном синем небе ярко сверкал крест нашей церкви, вся природа вокруг меня жила и радовалась! Я глянул на горевший в синем небе крест и истово перекрестился. Велика твоя сила, Всемогущий Бог, в нашей маленькой гомеопатии, — произнёс я!
Если вы спросите, может быть, а что же дальше стало с вашим больным, я вам с удовольствием отвечу. Он жив и совершенно здоров, по настоящий (1895 г., 15 декабря), большой мастер до сих пор вести перебранку с уличными бабами. Только, как я заметил, всегда избегает встреч со мною. Он очень вежлив в обращении со мной, но я по его глазам вижу ясно, что он меня почему-то боится и вероятно считает знахарем.
***
Года два назад, — помню хорошо, было это в мае месяце, часов в 9 утра собирался я выехать из дому по делам моей службы земству, — ко мне явился малорос, казак Б. моей волости и, встретив меня уже на крыльце моего дома, обратился с просьбой дать ему «вовчого жиру».
«Навіщо тобі, земляче, вовчий жир?» — осведомился я у него.
«Від болячки на нозі у моей дочки!» — было мне ответом.
Здесь же рядом с ним, ухватившись ручкой за «каптан» своего батька, стояла девочка, его дочь, черноокая Тытяна лет одиннадцати.
Приступив к подробному осмотру больной девочки, я нашел следующее:
Девочке 11 лет. Сложена она правильно, но в лице и вообще во всей фигуре ребенка запечатлено тяжкое и видно долговременное страдание. Правая ножка короче левой вершка на полтора, кроме того, начиная от колена вплоть до большого пальца ступни страдалицы больная ножка значительно худее левой, какая-то «полувысохшая». Под правым коленком видна гноеточащая фистула, коленко плоско, припухло и холодно. Выделяемый фистулой гной без запаха. Значительное давление пальцами на опухоль коленка особой боли не вызывает. Подчеслюстные железы больного ребенка уплотнены и затекши несколько. Все тело какое-то дряблое, полустарческое, в нем мало жизненной энергии. Болеет ногой более 2-х лет. Больная долго лечилась у земских врачей и фельдшеров и при последнем посещении ею больницы заведующий больницей врач, со слов отца больной, посоветовал ему дать время больной поправиться телом и затем ампутировать по колено больную ногу.
Жалея покалечить ребенка, отец просил меня полечить его дочь.
Расспрашивая долго и подробно отца и самую больную о причинах первоначального заболевания ребёнка, я между прочим узнал, что в роду матери девочки были страдавшие чахоткой лёгких, и что самая девочка заболела с того времени, как у нее скрылась какая-то сыпь по телу. Усадив на стул больную и внимательно прощупывая больное коленко, мне особенно бросилось в глаза следующее обстоятельство: наложивши два пальца на больное коленко, слышны в коленке характерные скрипы, как бы шелковой ткани о шерстяную, что, по мнению Jousset (Elements de medicine pratique), составляет капитальное указание на страдание «Tumor alba genu», так называемую белую опухоль колена. Взвесив внимательно и добросовестно все мною добытые указания, я немедленно отпустил больной:
Bryoniae alba 6, 12 капель на три унца воды и Sulfur 6, 12 капель на 3 унца воды. Принимать по четверть рюмки попеременно 2 раза в день. Явиться мне через 2 недели.
Чрез 2 недели явившийся ко мне с больной дочкой отец сообщил мне, что ей значительно лучше и что больная даже может слегка ступать больной ногой. Выделение гноя почти прекратилось, опухоль коленка значительно уменьшилась.
Я назначил вновь:
Silicea 6, 12 капель на три унца воды. Принимать по 2 раза в день по четверть рюмки; явиться ко мне через неделю.
Ровно через неделю явившийся ко мне отец больной сообщил мне, что его дочь совершенно выздоровела и не только свободно ходит, но даже бегает.
Помогай ей Господь Бог, ответил я и, принимая от него пустую склянку от лекарства, повернулся, чтобы выйти в другую комнату, но в это время я услышал возглас казака Б.:
«Та ви, пане, хоть би подивились на мою дочку», — двери передней открылись и больная, весело вбежав в комнату, припала губами к моей руке. Она была совершенно здорова и жизнерадостна.
«Чим же мені тепер Вам дякувати, пане, скільки мені вам по серцю грошей платити?» — спрашивал меня отец.
На мой отказ от получения платы за лечение, он всё-таки продолжал настаивать:
«Чи може Вам годованого підсвинка або свиню привезти, чи вам бажалось би качок та гусей або хоч гусячого пуху та пір’я!»
***
В прошлом году летом, в один из приёмных моих дней (по воскресеньям и средам от 6 до 9 часов утра), во время моего амбулаторного приёма больных, мне показалось, что кто-то плачет и причитает у меня на крыльце. Покончив с приёмом очередной больной, я вышел на крыльцо дома осведомиться о том, кто там плачет. В ряду 11 или 12-ти больных, еще не принятых мною, сгорбившись, у стены дома стояла старушка бедно одетая, с закутанной головой и спущенным на глаза платком, громко плача и причитая, как оказалось, от невыносимой глазно-головной боли. Не считая себя вправе нарушать чью-либо очередь приёма, я просил старушку немного потерпеть и обещал её затем сейчас же принять. Но, несмотря на мои увещания, старушка не унималась и всё время приёма мною другой очередной больной, выла благим матом. Присутствовавшие на крыльце очередные больные наконец сжалились над причитаниями старушки, уступили ей очередь, и она была впущена в комнату. После очень трудного осмотра и опроса больной, прерываемого постоянно плачем, причитанием и качанием со стороны на сторону головы больной, оказалось следующее: у больной полгода назад была снята катаракта с левого глаза. Вследствие внезапной простуды и затем работы на ярком солнцепёке, больная получила 3 недели назад сильное воспаление правого глаза, была пользована затем в земской больнице и, не будучи наконец в состоянии выдерживать далее невыносимого страдания глаза, «узяла та утекла из больниці» ко мне за помощью. Насколько я в состоянии был определить страдание её, это было так называемое общее воспаление белковины глаза, сопряженное и сильными невралгическими надглазничными страданиями (Neuralgia supraorbitalis dextra). Весь правый глаз значительно опух и помутнел. Более доброго осмотра и исследования больного глаза в данном случае я произвести не мог за крайней чувствительностью к прикосновению больного органа, и мне поэтому предстояла крайне трудная и неблагодарная задача, руководствоваться исключительно субъективными симптомами самой больной, но вместе с тем, во что бы то ни стало, помочь страдалице. Здесь было мало умалить воспаление или даже в близком будущем облегчить самую болезнь. Здесь требовалась немедленная помощь, что называется «с места в карьер», так как вполне очевидные страдания были очень сильными, доводившими больную прямо до исступления!
Что мне было делать?!
Первой мыслью моей было — наркотизирование больной! При всём моём самом искреннем презрении к аллопатическому принципу «contraria contrariis», я почти готов был прибегнуть в данном случае к помощи шприца Prawatz’а и морфию, но осторожно прощупывая «regionem supraorbitalem», я нащупал несколько подкожных мелких бугорков и лучше присмотревшись, увидал 2-3 еле заметных места укола кожи. Со слов больной оказалось, что в больнице ей уже было произведено несколько, видимо, морфийных впрыскиваний, но, по словам больной, «голова неначе у мене сдуріла, не знаю, чи я спала, чи не спала, а тільки моєму окові, то що під шкуру мені пускали, ничего не помогло, тільки гірш розболілось!» Значит, сама судьба очевидно меня оберегала от проступка против моей «гомеопатической» совести, и я теперь тем более должен был спасать «честь моего знамени»!
Но на чём мне в данном случае следовало остановиться, какое средство я должен был выбрать из всего богатого ассортимента наших гомеопатических успокаивающих лекарств?!.. Самые субъективные симптомы старушки-страдалицы были крайне для меня сбивчивы: в покое — хуже, в мерном и лёгком движении — как будто легче, холодные компрессы — хуже, горячие припарки — невыносимо хуже!.. Извольте-ка здесь разобраться! Можно бы было применить и Aconitum, и Belladonna, и Arsenicum, и Zincum, и Apis — да мало ли чего еще, но суммируя в общем, каким-то более внутренним чувством, чем патогенетическим анализом, я скорее чуял сердцем, чем головой, что в данном случае должна находиться одна какая-то выдающаяся характерная черта страданий, несвойственная, сколько я мог помнить, ни одному из наиболее или чаще употребляемых гомеопатических лекарств! Больная старушка, держась рукой за больной глаз, постоянно причитая и плача, всё твердила: «Неначе мені око виривають!» У какого лекарства этот симптом наиболее рельефно выражен? Пресвятый Микола, помоги мне припомнить! И судорожно перелистывая фармакологию Дерикера, я каким-то внутренним безсознательным чувством разворачиваю литеру G — читаю Guarea (стр. 241) — «боль, как будто глаз выдирают». Немедленно же, я приготовляю лекарство:
Guarea 6, 12 капель на 3 унца воды, через полчаса по четверть рюмки, и затем Guarea же 3, 12 капель на 3 унца воды, в виде наружной примочки.
Лекарство немедленно дано внутрь, а смоченная примочкой повязка наложена на глаз и больная посажена на диван на некоторое время. Увлёкшись приёмом моих остальных очередных больных, я принял всех до последнего, и тогда только вспомнил о больной старушке. К моему удивлению её уже не было в комнате и мне сообщили, что она около получаса как ушла, причём проводником её был нищий, привёдший её ко мне.
Ровно через неделю, в мой приёмный день, я рано утром вышел на крыльцо осведомиться, много ли собралось больных в ожидании открытия приёма, как в первом ряду сидевших больных женщин я заметил благообразную, просто, но чисто одетую, по-видимому, мне незнакомую старушку, державшую в руках курицу и платочек с чем-то. Я как-то невольно улыбнулся и шутя её спросил: «Невже у тебе, баба, і курка захворіла?» «Здоровісенька, паночку, ей-же ти Богу здоровісенька! Це я тобі паночку, мій голубе сивий, найкращеньку й вибрала на гостинець, за твою ласку, та за твою ліку, а оце на додачу і п’ятеро крашаночок, що вона знесла! Прийми не погеньбай!» Благообразная старушка, не узнанная мною, была моя пациентка с больным глазом — теперь совершенно здоровая. По словам выздоровевшей с момента дачи ей Guarea 6 — не более «так як с пів гін прийти» 10-12 минут приблизительно, страшные глазные и головные боли стали стихать; к вечеру того же дня боли совершенно утихли; к вечеру следующего дня опухоль глаза опала и зрение начало восстанавливаться. Чрез следующие два дня она уже совершенно была здорова! При тщательном осмотре выздоровевшего глаза мною было обнаружено очень лёгкое помутнение роговины, чрез неделю совершенно очистившееся под влиянием приёмов Belladonnae 6. Невольно, как сам собою, при этом напрашиваются вопрос: Чьи наркотики (болеутоляющие) сильнее, — наши ли гомеопатические или аллопатические?! А ведь арифметическая разница-то дозирования лекарств громадная!
Употребление морфиума при подкожном вспрыскивании равняется от 0,1-0,25 грана; а Guarea, данная мною в 6-сотенном делении, равнялась всего 0,0000000000001 грана?!..
***
В 1893 году в течение июня месяца, самая младшая дочь моя Сашурка, тогда ещё трёхлетний ребёнок, находилась под присмотром нанятой нами няни, взрослой девки, исключительной и единственной обязанностью которой был присмотр за малым ребёнком — на глазах, или лучше сказать под наблюдением жены моей. В один «несчастный» для меня день, мы сидели всем семейством за обедом, а маленькая дочь Сашурка, как ранее пообедавшая, гуляла у крыльца дома, под присмотром своей няни. Как вдруг среди обеда мы внезапно услыхали душераздирающий крик ребёнка, — затем всё стихло! Немедленно жена моя бросилась на крик ребёнка и затем я услыхал рыдание жены: «ах моя бедная Сашурка убита, совсем убита!» Вскочив из-за стола, я бросился из дому, но на пороге встретил жену, нёсшую на руках маленькую Сашурку, с окровавленным лицом и безжизненно висевшими ручками и ножками; ребёнок даже не кричал, а только изредка вздрагивал и слабо стонал. Оказалось, зазевавшаяся няня упустила её из глаз, а ребёнок, играя по двору, приблизился к пасшемуся 2-летнему жеребёнку и схватила его заднюю ногу; испугавшийся внезапного прикосновения жеребёнок лягнул девочку и попал копытом в правую околовисочную область бедной Сашурки, причём, к счастью ребёнка, удар копыта занял всю околовисочную область — не коснувшись собственно тонкой височной кости.
Удар копытом был настолько силён для трёхлетнего ребёнка, что по прошествии каких-нибудь 5-8 минут с момента нанесения удара вся площадь поражения сделалась сине-багровой и, кроме того, из носу ребёнка сочилась кровь.
Бедный ребёнок, положенный в кроватку, продолжал глухо стонать, изредка вздрагивать, закатывая по временам глаза под лоб. Передо мной, очевидно, был не просто травматический случай, а было сильное сотрясение мозга. К довершению несчастья здесь у постели моей маленькой страдалицы я был прежде всего отцом нежно любимого ребёнка — а затем уже растерявшимся врачом; как видите, крайне тяжкая двойственность положения!..
Скрепя сердце и напрягши все интеллектуальные силы, я наконец сообразил, что предаваться отчаянию не время, а необходимо действовать и действовать вполне сознательно. Откупорив склянку с Arnica, я откапал 2 капли лекарства в чайную ложку отварной воды и хотя с большим трудом, но тем не менее ввёл в рот указанное лекарство, сквозь плотно сомкнутые зубы ребёнка. Минут через двадцать, больной ребёнок стал будто бы спокойнее, но всё-таки общее его состояние было очень тяжкое. Вплоть до 9 часов вечера того же дня, больному ребёнку продолжал я давать чрез каждые 2 часа по 1 капле Arnica 6. Прибывший к тому времени врач-аллопат, осмотревши маленькую страдалицу, нашел ее состояние очень тяжким и посоветовал мне: приложить больной к голове пузырь со льдом, поставить мушку на затылок и, кроме того, дать несколько приемов каломеля внутрь! Я не сделал ни первого, ни второго, ни третьего. В десять часов вечера появился у больной бред, при красном налитом лице и жаре головы. Одна капля Belladonnae 6 — успокоила больную. Больная всю короткую летнюю ночь проспала тревожным сном. Часов в 6 утра следующего дня, больная проснулась и очевидно пришедши в себя, сидя в постели с открытыми глазами, впервые попросила есть. Кормя малютку, евшую с большим аппетитом, я вел с ней разговор, при чем заметил, что больная с значительным трудом произносит членораздельные слова. К полудню того же дня, больная попросилась погулять, ей стало лучше, но ходить она не могла и все время держала головку на бок. Я продолжал весь день до вечера давать больной Arnica 6, каждые 2 часа. Следующую ночь больная провела лучше, хотя у нее был легкий бред, который опять уняла Belladonnae 6. На третий день утром проснувшаяся больная попросила, чтобы ее одели и впервые сошла на пол и начала ходить. Больной значительно лучше, аппетит хороший, лихорадочного состояния нет, но она по-прежнему владеет несвободно членораздельной речью и почему-то скучна — неохотно играет и задумчива. На четвертый день, больной значительно лучше; ушибленная околовисочная область вследствие начавшегося всасывания кровоподтека сделалась зелено-сине-серой и больная охотнее играет. На 5-й день больная почти здорова, за исключением несколько слабого затруднения речи; она уже свободно бегает и играет, но вместе с тем по всему личику выздоравливающей в нескольких местах начали выступать красноватые пустулы, чрез несколько дней превратившиеся в плоские бородавки. С появлением плоских бородавок по всему личику почти на смерть ушибленной дочери моей она совершенно выздоровела и жива-здорова по сей день, слава Богу. Врач-аллопат, посетивший меня затем, осмотревши бородавки, посоветовал мне начать их прижигать адским камнем, но я этого не сделал, а, сообразившись с общими симптомами страданий и предшествовавшей причиной появления бородавок, начал давать моей дочери Causticum 6. В продолжение 3-х недель с лица моей малютки, по влиянием Causticum, свалилось 28 штук бородавок величиною от просяного зерна и до крупной горошины. Затем девочка моя совершенно выздоровела и по настоящий день прекрасно растет и развивается.
Из вышеприведенного случая я, по крайней мере, для себя лично вывел следующее заключение: что при самых тяжких травматических случаях, сопряженных даже с сотрясением мозга, Arnica — могущественное средство; что бородавочный диатез, развившийся под влиянием травмы с его характерными чрезвычайно плотными бородавками (которые с большим трудом раздавливаются даже ногтями) излечим посредством Causticum — в противоположность бородавкам, соответствующим Nitri acid. Thuja.
В смежном с нашим хутором селе, года два тому назад, крестьянка, женщина лет 48-ми, совершенно неожиданно для себя забеременела и родила двойню — двух мальчиков. Самые роды протекли довольно благополучно, но простая малороссийская деревенская бабка прозевала выход места, следствием чего явилось прекращение маточных выделений, большая вспухлость всего живота, жар, лихорадочное состояние и бред с перемежающейся потерей сознания.
Родильница была беднейшая крестьянка, брошенная своим мужем на произвол судьбы. Роды прошли без моего участия и даже ведома, а посему я был крайне удивлен, когда жена моя обратилась ко мне за советом, чем помочь такой-то крестьянке, в виде описанного мною ее положения. Приняв хотя заглазно во внимание положение родильницы, я ей пояснил, что у больной вероятно уже развилась родильная горячка, а потому мне придется сегодня же вечером лично навестить ее и после осмотра назначить ей соответственное лекарство. Жена моя, принимавшая большое участие в судьбе этой бедной женщины, продолжала настаивать, чтобы я немедленно хотя за глаза дал бы больной какое-либо лекарство. Несмотря на все мое нежелание в данном случае сделать уступку капризу женщины, я осведомился, сколько дней прошло с тех пор как прекратились выделения у родильницы, при чем жена мне сообщила, что настал уже 6 день. Не имея возможности немедленно отправиться к больной для осмотра ее, я заглазно отпустил двенадцать капель Pulsatilla 12, на три унца воды, принимать каждый час по столовой ложке впредь до улучшения. Перед вечером того же дня сиделка больной, приходившая брать лекарство для родильницы, принесла пустую склянку от Pulsatilla 12 и сообщила мне, что часа через три после 1-го приема лекарства больной сделалось значительно лучше, и у нее вдруг полились так обильно очищения, смешанные с гноем и кусками запекшейся крови, что даже сиделка испугалась, но затем больная окончательно пришла в себя и потребовала даже поднести к своим грудям обоих новорожденных, чтобы покормить их грудью, — чего она до тех пор сделать не могла. На следующий день в виду возможности появления Piaemiae у родильницы ей была послана Arnica 6. Дней через десять после описанного события вполне выздоровевшая родильница уже занималась поденной работой.
***
Года два назад в начале июля мне необходимо было съездить в близлежащий уездный город. По дороге к городу я встретил знакомого мне крестьянина Ивана Сотника, вёзшего на конной повозке нечто покрытое рядном (попоной) не то битое мясо, не то труп человека. Любопытствуя узнать, что бы это могло быть, я спросил его:
«Шо це ти, Іване, везеш?»
«Брата мого, Олексія, до дохтура» — было мне ответом. Остановив моего коня и вылезши из брички, я подошел к повозке Сотника и, раскрыв рядно, увидал… полуживой скелет человека!
Много раз в моей жизни прежде приходилось мне и приходится часто в настоящее время заглядывать смерти в глаза, но до такой степени измождённого болезнью и страданием мученика, как лежавший предо мною страдалец, мне еще видать не приходилось! Окончательно, до нельзя исхудавший больной решительно напоминал собою полуживую мумию, с характерной желто-серой окраской кожи, гиппократическим лицом, полуостеклившимися глазами, нитчатым слабым пульсом и еле заметным дыханием; сухие, тонкие и полуистрескавшиеся губы, безпомощно размётанные руки и ноги, костлявая с выдавшимися ребрами грудь заставила меня несколько раз ставить себе вопрос: «в чем же тут еще держится душа страдальца?»…
Вдобавок ко всему этому, больной страдал беспрерывно лихорадкой гнетучкой. Положение больного, на мой взгляд, было из рук вон плохим, скажу даже более, вполне безнадёжным! Взяться самому лечить больного, в его настоящем положении, я в данном случае, после долгого соображения всех «pro» и «contra» считал просто неуместной иронией. Скрепя сердце, я перекрестил больного и приказал брату пациента, немедленно же везти его в земскую больницу; а на случай если бы больного в больнице не приняли, на следующий день утром (если больной доживёт!) привезти его ко мне.
К тяготе моего положения в данном случае, я считаю себя обязанным пояснить, что между больным страдальцем Алексеем Сотником и мной существовала нравственная связь. Крестьянин А. Сотник два года подряд до того служил у меня кочегаром при молотильном паро-комплекте. Был он человеком вполне трезвым, чрезвычайно рачительным работником, полюбившим свою специальность до увлечения. На локомобиль, молотильную машину и элеватор он смотрел, как на детей своих, и даже своеобразно любил их, как истинный музыкант любит свой инструмент. Служа при машинах под моим личным руководством, он прекрасно изучил кочегарное дело и даже дал название локомобилю «Запоріжець», а молотилке — «Маруся».
Моему слову Алексей верил безусловно. Не далее как два месяца назад, при весенней молотьбе зазимовавшего у меня хлеба, когда нанятый мною ученый машинист, получая жалованья 60 руб. в месяц, стал себя держать относительно управления и ухода за машинами «grand seigneur’ом», отказываясь подчиняться моим категорическим приказаниям, я вынужден был в начале работы разчесть учёного машиниста, причем мы вдвоём с Алексеем — я за машиниста, он за кочегара, вполне успешно произвели молотьбу 2500 копен хлеба, ни одного раза не порвав ремней молотилки и ни разу не застопорив рабочий ход машины. Короче сказать, между Алексеем и мною установилась совершенно не преднамеренно своеобразная дружественная связь, и Алексеем я очень дорожил как хорошим, честным работником, товарищем и человеком.
Следующий день, Воскресенье, был моим амбулаторным приёмным днём, а поэтому я с раннего утра занялся приёмом больных. На веранде моего домика собралось душ 30 больных, и я открыл приём. Вышедши в промежутке приёма на крыльцо, я увидал у подъезда дома вчерашнюю злополучную повозку, нагруженную своею скорбною кладью, покрытой рядном, и около стоявшим Иваном Сотником. Из моих подробных опросов брата привезённого ко мне больного оказалось следующее: в земской больнице Ивану Сотнику сказали, что, в виду тяжкого и вполне безнадёжного состояния больного, ему лучше будет не помещать там брата, так как он всё равно умрёт, а между тем Ивану Сотинку придётся потом платить деньги за содержание и лечение умершего.
При подробном осмотре оказалось следующее: больной находился в полудремотном состоянии и в полном упадке сил. По словам брата, у больного бывали частые обмороки с тошнотой и по временам он часто бредил. Очень характерным симптомом в моих глазах было следующее обстоятельство: по словам брата, больной, постоянно томясь, не был очевидно в состоянии крепко заснуть, но когда наконец больной крепко засыпал, то, проснувшись, ему становилось значительно хуже — симптом Lachesis, по Farrington’у «Klinische Arzneimittellehre». У больного пульс был мелкий, ускоренный, при горячей коже; стеснённое дыхание и удушье при кашле. Перкуссионные тоны груди указывали на распространённый бронхит, внутренних выпотов не было. При поворачивании больного на левую сторону, ему становилось значительно хуже. При подробном исследовании оказалось, что, по-видимому, страдает больше вся левая сторона тела больного. Опять характерный симптом Lachesis’а! Сильная жажда, при совершенно плохом позыве на пищу. Полнейшее исхудание больного, с желто-серым цветом всей кожи тела, с редкими кое-где разбросанными красными крапинками, как от укуса блохи. Общее лихорадочное состояние. Тоны сердца значительно слабы, с редкими, но как бы тремолирующими перебоями. Живот сейчас втянут внутрь; но бывает временами вспученным и крайне болезненным к ощупыванию. Область селезёнки значительно увеличена, печень также значительно выступает над втянутым животом. Лицо мертвенное; глаза мутные и слезоточащие. Больной постоянно в полубреду, жалуется на головную боль и боль живота. Редкие испражнения больного, отходящие с большой натугой, обладают специфическим очень зловонным запахом. (Опять характерный симптом Lachesis’а!) Моча тёмно-жёлтая, окрашивающая белье, и пенистая. Охриплость горла при очевидной сухости. Гортань без опухлости, но очень чувствительна к прикосновению. (Опять характерный симптом Lachesis’а!) Шея чувствительна к нажиму. Временами у больного выступает общий холодный пот. Заключения общие: состояние больного — безнадёжное. У него очевидно злая кавказская лихорадка; надежды на излечение, по моему мнению, не было никакой. Больной, будучи в страшном упадке сил, должен, по-видимому, не сегодня — завтра умереть!
Где мог только больной схватить такую злокачественную лихорадку, решительно несвойственную нашей местности?..
Путём опроса брата я узнал следующее: больной, закончив свой срок службы у меня в начале мая месяца того же года отправился на заработки в Кубанскую Область. Нанявшись в срок у одного из землевладельцев в окрестности города Майкопа, А. Сотник заболел там пять недель назад лихорадкой. Будучи пользуем хозяином своим порошками хины, больному стало настолько хуже, что хозяин его, опасаясь смерти рабочего, расчел его и, довёзши до ближайшей железно-дорожной станции, купил ему билет, с которым больной и доехал до станции Белики Х.-Н. жел. дор. Что я мог сделать в данном случае? При всём моём неограниченном доверии к помощи наших гомеопатических лекарств смел ли я в данном случае, положа руку на сердце, допустить мысль, что больной под влиянием моего лечения выздоровеет?.. Нет, нет и нет, подсказывало моё внутреннее сознание; очевидно, что песнь больного уже спета и ему не оживать! Суммируя патогенетические симптомы, я должен был вместе с тем nolens-volens соображаться с «status praesens» моего больного, который в данном случае выражался, прежде всего для меня, полным упадком сил и сильной слабостью больного, а затем уже злокачественной лихорадкой. Но ведь если я мог бы или должен бы был допустить и принять к руководству подобные соображения, то я этим самым врывался в чуждую и противную мне область «эмпиризма», между тем как в данном случае, если и могла существовать для меня какая-либо хотя слабая надежда, то таковая, по моим соображениям, могла только исключительно исходить из нашего «simile — similibus»… После целой внутренней бури соображений и колебаний, я, наконец, пришёл к следующему решению.
Прежде администрирования какого-либо лекарства, я в данном случае считал нужным испытать витальную реакцию больного, применив также по возможности и внушение, но не гипнотизируя его.
Подошедши опять к повозке, на которой лежал больной, я, приложив мои губы к его уху, спросил его громко:
«Чи ти пізнав мене, Олексію?»
«Пі…знав, па-не», — ответил мне больной.
«Чи ти чуєш усе, що я тобі кажу?»
«Ч-у-ю, п-а-н-е, у-усе», — ответил он опять.
«Слухай же добре, що я тобі казатиму: я тобі дам лікарство, від твоєї хвороби; пий его тричі у день по пів рюмки. А Бог дасть, доживеш до ген тої неділі, то приходь до мене своїми ногами, хоть рачки лізь — а приходь! Чуєш мене?» «Чую, п-а-н-е, — п-р-и-д-у!», — ответил опять мне больной. И стремясь еще более фиксировать в сознании больного сделанное мною ему внушение, я ему добавил опять на ухо:
«Бо як не прийдеш до мене, то я без тебе разведу пар у «Запоріжця» (локомобиле) та дам так голосно третій посвист, що мертвий будеш, так почуєш!».
«Хоть що б-у-д-е, а п-р-и-й-д-у», — ответил мне больной.
В виде пояснения я вынужден сказать, что мой больной, как прежний мой кочегар, считал всегда чуть не за наказание для себя, если он почему-либо был в отлучке от локомобиля во время дачи третьего свистка, — сигнала начала работы.
Долго соображать и подбирать больному лекарство мне не приходилось; слишком уже очевидны в данном случае для меня были все «similie» Lachesis’а, а поэтому я отпустил ему: Lachesis 10, 12 капель на три унца воды. Принимать лекарство три раза в день по полрюмки. До следующего Воскресенья, — значит в продолжение семи дней, — я моего больного не видел.
Наступило, наконец, следующее Воскресенье. Часов в 5 утра открыл я приём больных. Утро было безветренное, тихое, чисто летнее, и солнце, невысоко поднявшись над горизонтом, бросало косые лучи на ворота моего двора. Разговаривая на крыльце моего дома с собравшимися ко мне на приём больными, я вдруг услышал за спиной у себя возгласы: «Он, он — дивіться, мертвак іде!» Несколько протянутых указательных пальцев больных указывали мне направление, по которому «ішов мертвак».
Я глянул по указанному мне направлению и искренно, сознаюсь, даже теперь как-то невольно опешил.
Как раз в воротах моего дома обрисовывалась высокая, худая до неузнаваемости, сгорбленная фигура человека, тяжело опиравшаяся на палку и с трудом выступавшая на подгибающихся ногах. Нечёсанные жёсткие рыжие волосы, каким-то словно огненным ореолом разметались из-под надетой на голову фуражки.
Левая рука, болтаясь свободно около тела этой фигуры, как-то безпомощно всё выворачивалась кверху ладонью. До нельзя исхудавшие костлявые длинные ноги проглядывали своей худобой сквозь тонкую ткань летних штанов. Закорюченный тонкий жёлто-серый нос клонился к заострённому худому и жёлтому подбородку. Вдобавок ко всему этому, косые лучи утреннего солнца, падавшие прямо в лицо двигавшегося живого мертвеца, до такой степени своенравно и странно освещали его, что глазам нашим невольно казалось, что двигавшаяся фигура то смеялась, то плакала.
Наконец фигура, более и более надвигаясь на нас, пододвинулась почти вплотную ко мне и, сунувшись как-то книзу, не села, а скорее пала у ног моих. «Оце далі — не підійду; хоть убийте мене», — произнесла она.
Живой мертвец, пришедший своими ногами на приём ко мне, был Алексей Сотник.
В конец уставший, с крупными каплями пота на лбу и тяжело дышащий больной, повалившийся к ногам моим, возбудил тотчас во мне мысль о возможности сердечного шока от перенапряжения при его общей слабости, а посему я, справившись с работой его сердца, немедленно вынес ему рюмку вина и слегка покормил его белым хлебом, заставив его с полчаса отдыхать. Во время моих манипуляций и хлопот с больным, полулежавшим у моих ног, за моей спиной вполне явственно для моего слуха, со стороны окружавших нас больных, велся следующий разговор:
— Вістимо характерник, що й казати!
— Де ж таки! оцему бідоласі Олексієві уже мабуть ще позавчора пора було вмерти! Ожеж він его и да се своїм власним словом держит на цім світі, та ще ж заставляя и ходити! Одно слово — характерник! — очевидно по моему адресу.
Вполне отдышавшийся и несколько оправившийся больной сообщил мне следующее. После третьего приёма данного ему лекарства (Lachesis 12) гнетущая лихорадка совершенно прекратилась, и он стал, кроме того, сознавать окружавшую его обстановку. Еще через день самочувствие стало лучше. На третий день он был в состоянии сидеть. На пятый день он уже прохаживался по избе.
На восьмой день, больной с помощью палки, правда, с большим напряжением, был в состоянии прийти «своими ногами» ко мне за полверсты на приём, причём, по словам его, на прохождение этого расстояния он употребил около 1 часа времени.
Будучи поражен просто «потрясающим» для меня действием Lachesis’а, я, сознаюсь откровенно, пожелал сохранить патогенетическое действие этого лекарства во всей его чистоте, а посему в виде контрольной проверки его радикального воздействия на организм больного я не дал больному ни Arsenicum, ни China, — на что я имел много данных, — а отпустил ему Sulfur 6, — 10 капель на три унца воды. Принимать по 1 разу в день.
Тот самый Sulfur, по образному выражению талантливейшего клинициста блаженной памяти Фаррингтона, дача которого, в случаях поверхностных излечений болезней или инветерированных страданиях «равняется доброму подзатыльнику под гору бегущему человеку» (дословный перевод)!
Ровно опять неделю спустя явившийся ко мне на приём больной что-то уж очень медлил со своей очередью, и, наконец, подошёл ко мне с лицом, плотно укутанным платком. Подозревая худшее и удивившись закутанной голове моего пациента, я поспешил обнажить голову и лицо его, при чём я как-то невольно от удивления отступил три шага назад! Не только лицо больного, но рука и, как потом оказалось, всё тело больного было сплошь покрыто такой страшной сыпью и корками, что и мне, небрезгливому и привыкшему с больными человеку, стало жутко. О лихорадке не было и помину; силы больного значительно прибавились и полное выздоровление шло к больному очевидно гигантскими шагами, если бы не страшный зуд всей кожи, который то и дело заставлял больного то скрести сыпь ногтями, то постоянно передёргивать плечами.
Больному на этот раз было мною отпущено Aquae fontanae, — явиться ко мне через неделю.
В следующее Воскресенье, на явившемся ко мне больном замечалось общее шелушение сыпи. Больной еще значительнее оправился, — лихорадка более не возвращалась.
На следующий же день, мой выздоравливающий больной был мною опять нанят за кочегара и уже никакого лекарства не принимал. Состоя на хорошей питательной пище и на относительно лёгкой работе, Алексей Сотник в течение следующих 2-х недель совершенно оправился и вполне выздоровел, настолько, что я с ним провел весь молотильный сезон и затем отпустил его домой вдвое против прежнего пополневшим.
По настоящий день (17 апреля 1896 года), Алексей Сотник жив и вполне здоров. Если бы я был мистиком, назвал бы рассказанный мною случай чудом. Если бы я был аллопатом, я воспел бы Lachesis, как панацею против лихорадок вообще. Но так как я последователь гомеопатии, то я скажу:
Г-да товарищи: не вдавайтесь никогда в рутину; индивидуализируйте строго каждый особый случай болезни, и хотите лечить и вылечивать, то держитесь строго принципа similia similibus, в нём одном и спасенне для вашего больного, и спасение вашей профессиональной чести.
Источник: статья запорожского характерника (хутор Горішні-Млини, Кобелякского уезда, Полтавской губ.) «Задушевные разговоры о гомеопатии», опубликованная в журнале «Врачъ-гомеопатъ» (1896).
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua