Это не должно повториться…

В память о погибших евреях на территории Транснистрии…

 Память о Холокосте необходима,
чтобы наши дети никогда не были жертвами,
палачами или равнодушными наблюдателями.
Иегуда Бауэр

Каждый год в конце января весь мир отмечает Международный День памяти жертв Холокоста, установленный Генеральной Ассамблеей ООН 1 ноября 2005 года (Резолюция № 60/7). 27 января 1945 года войска Советской Армии освободили первый и один из самых страшных нацистских лагерей смерти Аушвиц-Биркенау, известный также по польскому названию Освенцим, расположенный в 70 километрах от Кракова. Но это лишь один из множества лагерей, в которых гитлеровцы планомерно осуществляли принятое на государственном уровне «Окончательное решение еврейского вопроса».

В 1953 году в Иерусалиме был основан музей Яд ва-Шем — национальный мемориал Катастрофы и Героизма, который увековечил память о евреях-жертвах нацизма. В центре зала горит вечный огонь, а вблизи него — памятная плита, под которой покоится пепел сожженных тел, доставленный из лагерей смерти. И когда говорят о Холокосте, чаще всего вспоминают Аушвиц-Биркенау, Майданек, Варшавское гетто, Бабий Яр, но крайне редко говорят об Одессе, Богдановке, регионе Транснистрии,  хотя в материалах Нюрнбергского процесса гетто в Богдановке упоминается сразу после Дахау и Аушвица.

По данным исследователей и оценкам «Энциклопедии Холокоста», изданной музеем Яд ва-Шем в 1990 году, на Украине погибло больше всего евреев бывшего СССР — 1,5 миллиона человек. При этом весомый процент от этого числа занимают евреи, которые проживали на юге Украины: на территории губернаторства Транснистрии — административно-территориальной единице, образованной румынскими властями на территории части оккупированных Винницкой, Одесской, Николаевской областей Украинской ССР и левобережной части Молдавской ССР во время Второй мировой войны.

С целью почтить память всех погибших и уничтоженных евреев в период Второй мировой войны наш специальный корреспондент  побеседовала с председателем Одесской региональной ассоциации евреев — бывших узников гетто и нацистских концлагерей, вице-президентом Всеукраинской ассоциации евреев — бывших узников гетто и нацистских концлагерей, заместителем председателя Совета Одесского общества еврейской культуры и руководителем его социально-культурного центра Романом Марковичем  Шварцманом.

Вице-президент Всеукраинской ассоциации евреев –
бывших узников гетто и нацистских концлагерей
Роман Маркович Шварцман

***

— Добрый день, Роман Маркович. Спасибо за  эту нашу встречу.  Тема Холокоста – необычайно непроста, но крайне важна. Особенно в настоящее время, когда все меньше остается тех, кто не просто видел, но и сам пережил все ужасы Второй мировой. Когда началась война, вам было всего около 5 лет. Возможно, вы запомнили какие-то фрагменты того, как для вас началась Вторая мировая война и Холокост?

— Добрый день. Благодарю вас за эту беседу. Тема действительно необычайно важна. Для моей семьи, для меня лично вторая мировая война началась буквально 22 июня 1941 года. Мы жили в городке Бершадь  Винницкой области, откуда я родом и где родился, также как и все мои братья и сёстры. Этот город расположен недалеко от границы, поэтому мы сразу узнали, что началась война. Но на тот момент новости о ней доходили до нас пока только эхом.

Когда отец был мобилизован и призван в армию, он уже ночевал в военкомате.  Но, помню, что пришел однажды, попрощался с нами…. Я очень хорошо запомнил этот момент. Он чётко отпечатался в моей памяти. Мы все тогда еще были детьми,  когда отец уходил на фронт, нас было уже восемь  братьев и сестер. Самой младшей не было и года.   Самый старший брат, Хаим, ещё в 1940 году по возрасту был призван служить в армию.  Он погиб в 1942 году. Музей Яд Вашем прислал нам письмо о том, что в «Чёрной книге» есть запись, что Шварцман Хаим Маркович погиб при обороне Ленинграда.

Отец нам сказал, что надо обязательно эвакуироваться из этого города. Но вместе с тем ходили слухи и от старых евреев, которые участвовали еще в Первой мировой войне. Они были в плену у немцев, и  очень хорошо отзывались о них. Говорили тогда, что немцы — хорошие люди, они евреев любили и не уничтожали, а наоборот: когда их отпускали, ещё и подарки давали с собой. Так действительно было в период Первой мировой войны. По этой причине люди и не особенно стремились уезжать и эвакуироваться из своих мест, потому что считали, что немцы и сейчас их не обидят. Но это была большая ошибка евреев,  поверивших в то, что такой вариант развития событий будет и в этот раз.

            Тем не менее, наша семья в составе уже восьми детей (повторюсь, самый старший брат тогда уже был призван в армию) и нашей мамы начали собираться в дорогу. От Бершадского спиртового завода, где работал отец, нам выделили специальную повозку с двумя лошадьми. Мы погрузили туда всё, что можно было погрузить, и присоединились к колонне других людей, которые двигались на Восток. Это был уже июль 1941 года. Колонна беженцев была очень длинной, много людей тогда покинули свои родные дома.

Очень запомнилось, что в то время были невероятно жаркие летние дни.  Шли кто пешком, кто тащил за собой тележку, кто на повозке ехал, кто помогал и толкал застрявшие тележки. Так все двигались в колонне. Периодически останавливались и ночевали в поле. Днем немецкие самолёты бомбили колонну беженцев. Мы уже узнавали по их гулу. Как только слышали этот рев, сразу убегали в поля. Они тогда были неубранными: там остались высокие кукуруза и подсолнухи, и было удобно в них прятаться.

После того, как немецкие самолеты улетали, многие уже не выходили обратно, не возвращались в колонну. Так как бомбы падали на поля, много кто погиб. Но колонна из тех, кто сумел выжить, продолжала двигаться все дальше и дальше на Восток.

Так мы шли больше двух  недель. Потом, где-то во второй половине июля 1941 года колонна вдруг остановилась. Стало известно, что впереди идут немецкие танки. Немцы возвращают всех обратно. Дальше нам идти было нельзя. Поэтому всех развернули, и каждый начал двигаться обратно в направлении своих поселений — в свои родные края. Мы также возвратились в свой родной дом – в Бершадь.

Надо сказать, что дома у нас осталась наша бабушка Эстер, мать моего отца. Она не поехала вместе с нами в эвакуацию, сказала: «Нет, я не поеду. Я слишком старенькая…».  В общем, она осталась тогда в Бершаде. Поэтому когда мы вернулись обратно, бабушка Эстер обрадовалась. Лошадей и повозку у нас сразу забрали. Мы поселились снова в свой домик. Стали жить там и с тревогой ждать, что будет дальше.

Буквально к концу июля 1941 в местечко вошли немцы, точнее их танковая часть. Конечно,  сама часть двинулась дальше, но какое-то количество немцев осталось в городке. Они начали наводить порядки. Буквально через день-два после их прихода было объявлено, чтобы все евреи явились на Базарную площадь для регистрации.

Бершадь — местечко маленькое, в нем все рядом и близко друг от друга. Мы жили на улице Набережная, в доме №4. Наш домик был буквально на берегу реки, недалеко от моста. Сама по себе Базарная площадь тоже небольшая. И все евреи местечка Бершадь, кто мог двигаться, начали сходиться и собираться на этой площади. Мне тогда шел уже 5-й год и я мог ходить. Я помню, как мама меня взяла за руку и мы пошли туда. А сестричка и меньший братик были совсем маленькие и остались с бабушкой дома.

На Базарной площади всем сказали зарегистрироваться, и что в городе будет организовано гетто. Немцы сразу определили и обозначили его границы, как это будет выглядеть: в эту зону вошли улица Набережная, где мы жили, а также улица Первомайская. По сути, всего несколько улиц должны были составить гетто.

Помню, как на второй день в город на повозке привезли целые мотки колючей проволоки, начали забивать сваи и столбы. И всё это делалось очень оперативно. Да, мы вроде как бы жили у себя дома, но наша площадь обитания уже была сильно ограничена только тем местом, где мы жили. Передвигаться свободно по городу мы уже не могли.

Немцы сразу предписали, кто должен работать. В нашей семье это была мама, моя старшая сестра Хейвуд и брат Йосеф. Так началась для нас война.

Роман Шварцман в юности со своим братом и сестрой, 1950-е годы

— Были ли ещё другие национальности в этом городке? Или это был по большей части еврейский город? 

— До войны в Бершаде проживало более 5500 евреев. Это был еврейский городок, особенно много евреев жило в центре. Вокруг городка были села, и все были дружны с местными жителями. Когда же в город пришли немцы, был организован юденрат. Старостой там избрали Яшу. Мы его называли Яша Деройтер (в переводе на идише «Яша рыжий»). Он получал задания от немцев, определял, кто-что должен делать. Это был август (1941 года) — время уборки урожая на полях, а затем ближе к осени как раз и картофель должен был подоспеть, и буряк также были необходимо убирать.

С первых дней оккупации мы начали остро ощущать отсутствие пищи и воды, хотя жили у речки. Подход к речке был невозможен, так как колючая проволока ограждала все гетто. И то, что человек мог заработать, то он и приносил в семью. К работам, повторюсь, привлекались мама, сестра и брат. То есть хоть что-то можно было добыть из еды и принести домой. И то, немцы не разрешали это делать. Люди прятали еду, каким-то образом пытались в тайне что-то взять домой, накормить своих родных и близких. По сути, пытались каким-то образом выжить.

Мне врезалось в детскую память страшная ситуация, которая произошла в первые дни оккупации. Немцы повесили на центральной площади одну девочку и парня. Они были активистами нашего городка, но не евреями. Это было сделано специально для усиления страха людей, чтобы запугать еще больше.

— Что происходило дальше?

— Несколько месяцев, пока в местечке находились немцы, было очень страшно. Потому что они «вырывали» людей из дома, и их после уже больше не видели, и не знали где они, что с ними произошло. Они ушли в небытие… По сути, были уничтожены. Среди них были и наши соседи.

К октябрю-ноябрю 1941 передовая часть немцев, которая организовала гетто, ушла. Передали власть румынам, и мы перешли под их юрисдикцию. Лучшие квартиры, которые располагались в центре местечка, где жили изначально более-менее богатые по меркам Бершади люди (фотографы, парикмахеры, модистки) — их выгнали из собственного жилья, а там обустроилось румыны. В одном из изданий они сделали для своих солдат столовую. Для работы в ней румыны периодически забирали людей из гетто: к примеру, для того, чтобы чистить картошку на кухне, мыть посуду, убирать.

Я помню, что моя мама и сестра Хейвуд несколько раз ходили туда. Из столовой им тогда разрешили взять после чистки картошки кожуру от нее.  Для нас это тогда было как деликатес. Эту кожуру можно было сварить или на печке поджарить. Вот такую «еду» пару раз удавалось маме и сестре принести домой.

С приближением зимы ситуация становилась все хуже, стало совсем плохо. Страшные моменты, которые мне запомнились — это постоянный голод, отсутствие воды. Как я говорил, на речку пойти мы не могли. Из гетто был всего один выход –  центральный вход. Там стояли охранники румыны, и через него пропускали только тогда, когда выводили на работу и только по списку. Возвратиться в гетто должны были столько же людей и по списку.

— Как вы пережили зиму?

— Зима для нас только начиналась, потому что в это время произошло несколько страшных моментов, касающихся членов нашей семьи.

Наш дом, где мы жили, был недалеко от центральной дороги. Эта дорога проходила через мост, а дальше за ним шло еврейское кладбище. Мы всегда могли наблюдать как проезжала вереница телег с телами умерших от болезней (от тифа), от голода, от холода и убитых. Трупы находились на телегах иногда даже без одежды.

Пока еще было тепло и можно было хоронить людей, копать землю – тела умерших из гетто вывозили туда. Но с наступлением зимы невозможно было копать могилы. Трупы начали складывать буквально возле домов. Это сложно передать словами, но для нас тогда, маленьких детей, видеть эти трупы на улице, спать рядом с ними…  мы настолько привыкли видеть перед нашим глазами ежедневно такую картину, что это стало до жути «нормально».

Когда потеплело, оккупанты заставляли наших людей ходить по дворам и собирать все эти трупы. Собирали кто чем — кто тележками, кто вручную, и на повозке увозили на кладбище закапывать всех. Поэтому в Бершади есть несколько братских могил.

— Это действительно страшно.

—  В январе 1942 года произошло одно из страшных событий. Я уже упоминал, что недалеко от нашего дома был мост через реку, который соединяет две части Бершади. С одной и с другой стороны моста река замерзала. Сам мост был деревянный, и уже достаточно расшатанный. По нему и танки проходили, поэтому во многих местах он был еще и провален. И я помню, как к нам в один из дней пришёл руководитель юденрата. Моему брату Йосефу (Йосе) тогда было 16 лет, он был здоровый крепкий парень, и его забрали в бригаду для ремонта этого моста.

Надо сказать, что зимы в Бершади суровые. Но, несмотря на это, ремонт моста осуществлялся. Они его ремонтировали несколько дней, заменяли балки, деревянные брусья… И тут в один из дней к маме прибежали и сказали «Брана, твоего сына убили!». Мама побежала туда, к мосту.

— Что там произошло?

— Мост был построен таким образом, что вода перетекала с одной части реки в другую часть по специальным перегородкам. На зиму эти заставы открываются, и вода там течет всё время. Следовательно, не замерзает. Мой брат нес очень тяжелое бревно вместе с товарищем. Он был впереди, а его товарищ — нес сзади. Йосеф, заходя на мост, поскользнулся. Так как не было перил, он упал в речку. В этот момент румын-надзиратель, который охранял их, подумал, что мой брат удирает, и застрелил его.

Только через несколько дней разрешили забрать тело брата. Мы его погрузили на тележку и увезли на еврейское кладбище, похоронили в ту яму, где сейчас братская могила, куда сбрасывали все тела умерших и убитых.

Вторая трагедия в нашей семье связана с моей сестрой Хейвуд. В осенне-весенний период мою сестру и маму забирали сажать огороды, засевать поля, убирать урожай. А в зимний период они иногда убирали где-то… Мы тоже все помогали, как могли. Мне уже было на тот момент 6-7 лет. И я работал: чистил конюшни, дорогу, убирал снег. Шли туда, куда посылали. Выполняли все команды руководства юденрата.

Однажды мама пришла домой одна, без сестры. Мы спросили у нее, где Хейвуд, на что мама ответила, что сестру оставили работать. На тот момент они работали в той столовой, которую организовали для солдат румын. И оказалось, что румыны, которые обедали в этой столовой,  обратили внимание на мою сестру. Она там помогала на кухне. Солдаты забрали её к себе, где они жили.

Уже потом, после войны сестра рассказывала,  что ей было сказано убрать комнату, где они проживали. Во время уборки румынские солдаты приставали к ней, и в результате – надругались…  Сестра вернулась домой истерзанной, подавленной и ни с кем не хотела говорить. Я запомнил это очень хорошо, но тогда еще не знал, что произошло на самом деле.

Спустя время она родила мальчика. Его назвали Боря. Его не было чем кормить. Условия были тяжелые. К концу 1943 года из-за отсутствия питания и болезни – он умер. Мы его похоронили уже в другую братскую могилу.

Фотография семьи Романа Шварцмана. В нижнем ряду по центру — его родители

Еще один случай произошел с другим моим братом – Ициком.

Он родился в 1930 году. И в 1942-1943 ему уже было 12-13 лет. Он тоже работал – убирал в стойле за лошадьми. Их кормили овсом. И когда Ицик убирал в конюшне, хотел набрать немного овса, чтобы принести домой. В этот момент в конюшню зашёл румын и увидел, как брат набирает овес в карманы. Румын начал его бить прикладом винтовки. В результате сломал ему два ребра. Это сказалось на его здоровье на протяжении всей его жизни. Он стал инвалидом.

(Продолжение следует)

Статью подготовила журналист Майя Шнедович