Неизвестные странички жизни известных одесситов
…А история стихосложенья
Насчитала шесть тысяч лет.
Возраст требует уваженья,
Уважайте себя, поэт.
Юрий Михайлик
Вообще говоря, уважение к себе следует пожелать любому человеку – хоть поэту, хоть читателю. Но время от времени крутые повороты истории образуют возвышенности и разломы жизни. И в первом случае, на подъёме жизни, людям вообще, а поэтам – в особенности, несколько легче и проще уважать себя и других. Всё или очень многое вокруг как бы дышит надеждой, радостью, подъёмом. И кажется, сам земной шар вращается специально для нас. А во втором, наоборот, выступают на авансцену и плотно окружают нас сомнения, противоречия, прочий негатив. И тогда с верой-надеждой-любовью и уважением намного сложнее. Всякий школьник видит разницу между мраком средневековья и взлётом Возрождения. Не забыты ещё шестидесятые годы ХХ-го века, которые – с лёгкой руки Ильи Еренбурга (по названию его романа) в СССР назвали Оттепелью. И полпредов тех годочков неспроста именуем шестидесятниками. Как зауважали тогда себя поэты! И как зауважали их государство и общество! Плеяда больших шестидесятников всё ещё известна – ну, относительно культурным нашим согражданам. И не только потому, что многие их стихи являлись народу откровением и пророчеством: авторы совершенно разные, они были едиными в уважении к своему искусству и ремеслу, в феноменальном синтезе богатства чувства, мысли и словаря, пронзительной искренности и иронии, владения формой и музыкальностью строфы. Давайте – так, навскидку: Булат Окуджава, Юрий Левитанский, Арсений Тарковский. Давид Самойлов, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Инна Кашежева и Новелла Матвеева, Юнна Мориц, Александр Городницкий и Юрий Визбор.…
Это всё – так сказать, столичные имена, люди журнала «Юность» и «Литературной газеты». Но мой собеседник, знаток темы, именно в их числе называет и поэта, который теснейшим образом связан с Одессой. ЮРИЙ МИХАЙЛИК. Знаете? Слыхали? Нет? Мне удалось побеседовать с выдающимся человеком, писателем, заслуженным журналистом Украины и главным редактором «Вестника Грушевского» Кимом Борисовичем Каневским, который ещё в раннем детстве познакомился с Юрием Николаевичем Михайликом. И с тех пор по сей день считает его своим учителем на литературном поприще. Разговор сам по себе пошел не только об этом поэте. Но главным образом – о нём. Ибо мой собеседник, безоговорочно признавая талант и ремесло Юрий Николаевича, считает его судьбу ещё и призмой, преломившей эпоху.
Ким Борисович Каневский –писатель, заслуженный журналист Украины и главный редактор «Вестник Грушевского»
— Во все времена имелись поэты и те, кто пишет в столбик и в рифму. Разница небольшая: первые, немногие, талантливы и мастеровиты. А талант – прежде всего своеобразие. Именно этим термином предлагал Л. Толстой заменить хеттское слово «Талант» (буквально – мера золота). С такой, для меня – единственно верной точки зрения, — Юрий Михайлик самой судьбой сопричтён к лику талантливых поэтов. Принято болтать, мол, в Одессе их всегда было множество. Но одну из своих публикаций в «Вечёрке» он не зря назвал так: «Искусства не бывает слишком много». К тому же достойные светлой памяти великие одесские писатели стали таковыми, только покинув наш город. Мы по праву гордимся именами Константина Паустовского, Эдуарда Багрицкого, Юрия Олеши, Ильи Ильфа, Евгения Петрова, Валентина Катаева (его старшего брата), Семёна Кирсанова и других. Но звёздами первой величины они стали на столичной и международной орбитах. А мы поговорим сегодня о другой судьбе…
Юрий Николаевич Михайлик — русский поэт, прозаик
— Вы говорите об известных, малоизвестных и неизвестных творцах?
- Можно сказать и так. Говорят, мировая война не закончена, пока не названы все её герои. У художественного творчества, у литературы – в особенности, — очень много общего с войной. И никакая история никакого периода этого круга не может считаться полной, пока в ней не воспеты все достойные. Почему даже известных в разной степени отечественных творцов можно назвать малоизвестными и даже просто неизвестными? В наше замечательное, хотя не в меру демократическое время, систематически провожу опросы на сей счёт. Причем, не среди людей, задавленных тяжелым трудом, нищетой и безысходностью, вовсе нет.
Позабытые поэты
как сгоревшие кометы —
нет ни света, ни следа.
Свет недолог, след нестоек,
вспомнит разве что историк —
кто там, что там и когда. Позабытые поэты
как сгоревшие кометы —
нет ни света, ни следа.
Свет недолог, след нестоек,
вспомнит разве что историк —
кто там, что там и когда.
— Я опрашивал у относительно благополучных, снабженных аттестатами зрелости, как минимум. Знаю людей, которые имеют наглость называть себя моими коллегами и могут предоставить ассортимент дипломов. И которые, при этом, либо вообще впервые слышат эти фамилии, либо что-то где-то как-то слышали. Уж не говоря о том, что и как они пишут. Но, во всяком случае, беседовать с ними о жизни, деятельности и творческой продукции этих всемирно известных людей – бесполезно. Встречается и обратная крайность – агрессивный одесский захолустный снобизм, от безапелляционных знаний которого тошнит…
…Но когда-то там, далёко,
в черном холоде полёта
тот, кто сгинул и пропал,
до того, как пал и сгинул,
в чуждый космос строчку кинул,
огненную, как запал.
И навек осталось тайной,
где упал огонь случайный,
содрогаясь и лучась?
Что за связь меж этим словом
и рождением Сверхновой,
той, что светит и сейчас?
— А если иметь в виду Юрия Николаевича Михайлика?
— Это его стихи. В числе писателей, вполне достойных очень серьезной славы и которых, окромя немногих серьёзных литературоведов, писателей и хороших читателей, мало кто знает или просто никто не знает, я обязан назвать и Юрия Михайлика. Если бы даже я не знал о нём ничего, кроме нескольких стихотворений разных лет, уже считал бы именно так. А тут ещё судьба – познакомился с ним в раннем детстве. И едва ли есть стихи этого поэта, мне не известные. Во всяком случае, я не раз начитывал его строки – и он спрашивал: «Это – мои стихи?». Да, так сложилось – знаю те его вещи, которых сам он не помнит.
- Что, вы считаете, нужно знать об этом читателям, заинтересовавшимся этим материалом?
-
Мальчик довоенного рождения. Где-то конец разнообразно знаменитых советских тридцатых. Сын войны. А значит, с первых шагов – человек весьма не простой судьбы. Мягко говоря. При знакомстве в детстве с такими ребятами я сразу замечал: они были взрослее, чем мы в их возрасте. Им-то и детьми особо не удалось побывать. Что не могло не отразиться в их характерах и творчестве. Кто же впечатлительнее и восприимчивее детей.
Весна сорок пятого года,
Наш маленький домик над Волгой,
Шальная пальба ледохода
И ветер — промозглый и волглый,
Как хлопал расколотый ставень,
Как жили тогда мы! Что ели!
Но мама сказала: «Вот травень
Настанет – и хату побелим.
Кругом исходили слезами,
Загадывали, ворожили,
Мы кисть из мочалы связали,
Извёстки ведро одолжили.
Над Волгой шальными утрами
Гремели ледовые взрывы…
Ой, мама, наверное – травень,
Уже и трава на обрыве.
За несколько дней до победы,
В апреле, весной, в сорок пятом
Над Волгою пятнышком белым
Светился наш домик дощатый.
— У меня под рукой нет его сборников, читаю на память. Но за то, что это – точно или очень близко к тексту, ручаюсь. Вы, вероятно, знаете: свои лекции я иллюстрирую стихами. И слушатели меня нередко спрашивают: как вы это запоминаете. А я не понимаю – как это можно забыть. Неожиданный поворот темы, пронзительность этой ноты, пульсирующий нерв строфы, проступающие сквозь простоту, обыденность и при том – совершенно особое изящество изложения с первой встречи врезалось в память навсегда. И чаще всего я читаю Михайлика, уж икается ему там, на чужбине, или нет.
-Вот и расскажите, Ким Борисович, о том, кто значительнейшую часть своей жизни, детство-отрочество-юность, молодость и зрелость, прожил и проработал в Одессе. И чьи стихи, как вы считаете, приходя к нам, всякий раз – практически без исключения, — становились и откровением, и пророчеством.
- Должен предварить: в конце концов, где-то в середине шестидесятых и, в особенности – в конце семидесятых отношения наши стали замутняться. И осложнились почти до разрыва. Потому что большой этот учитель давал уроки мне не только в сфере художественного творчества. Но ни одна сатана, пардон, не припомнит ни единого моего дурного отзыва о его творчестве, не солгав. По сути, с давних пор для меня существуют два Михайлика. Один из них – Поэт. Сегодня я считаю, этого вполне достаточно, чтобы не толковать о втором.
-
Хорошо, воля ваша. Давайте о поэте. Вы говорили об особенностях его стихов.
Поэты виноваты всегда, как башмаки,
И в том, что маловаты, и в том, что велики.
Но как горька свобода быть вольным башмаком,
Когда толпа народа гуляет босиком.
— Есть у этих его стихов и ещё одна, по-моему, особенность. Экзюпери говорил, когда читаешь стихи «так себе» — в общем-то, понятно, о чём пишет автор; а когда встречаешь настоящие стихи, то это всегда ещё и хоть немного, но о тебе самом. И так, как ты сам хотел бы написать. На этом ощущении поймал я себя при первых, вторых, третьих встречах со стихами Юрия Михайлика. И в дальнейшем, на протяжение десятков лет на таких перекрёстках другого ощущения не было. Более того, в шестидесятые я спотыкался о ситуацию: зашевелилось стихотворение в груди, заварилось, подступило к горлу, вот-вот вырвется в мир. И вдруг выясняется, что его уже сочинил Юра.
Краткий промельк, вспышка света,
слабым голосом пропета
жизнь, прочтённая с листа.
Как стремительна орбита —
дерзость, молодость, обида,
гордость, горечь, пустота.
— Вы помните самую первую вашу встречу?
-Даже она вышла необычной и даже, я бы сказал, роковой. Это больше похоже на литературу, чем на реальность жизни. И, тем не менее, вышло именно так. Представьте себе, ни много, ни мало, самое начало осени пятьдесят третьего года. Для вас это – каменный век, а я вижу очень ясно. Как вчера. В том марте умер Сталин и вся страна, от мала до велика сотряслась, почувствовала этот самый разлом времён. А в сентябре я пошел в первый класс. Это была Одесская средняя мужская (!) школа номер сто восемнадцать. Собираясь прославиться на изобразительной ниве, я притащил в класс собственноручный портрет Сталина. И пожал большой успех соучеников. Но после уроков меня оставила классная. Бледная, как стенка, с глазами партизанки после пыток, она прошипела нечто о том, что я наделал-натворил! Я не имел права рисовать товарища Сталина. Даже не все настоящие художники (так и сказала) имеют такое право. Только некоторые. Утверждённые. И далее: «Вот у нас там, на втором этаже, в восьмом классе есть мальчик. Юра Михайлик. Он написал стихи о товарище Сталине. Хорошие стихи. Но мы его вызвали на педсовет и проработали. И он понял. И обещал больше о товарище Сталине не писать. Сейчас замечу: по моим пристальным наблюдениям, Юра сдержал слово, данное педсовету – больше о Сталине никогда не писал. А тогда, помнится, со стыда и страху готов был провалиться сквозь пол, готовился к худшему (учтите, если можете, ту атмосферу). И отпущенный на все четыре, почувствовал себя заново родившимся. Я, конечно, потащился наверх – посмотреть на потерпевшего от культа личности. Мы познакомились. Тем более, он с моим старшим братом, девятиклассником, были в географическом кружке и приятельствовали. Стал носить Юре свои стихи. Так и повелось…
— Из мглы того былого – прыгнем в наше светлое время: как вы считаете, обойден ли поэт Юрий Михайлик славой? Некоторые сведения я почерпнула из всезнающего «Google»: Юрий Николаевич Михайлик — русский поэт, прозаик. Родился в 1939 г., жил в Одессе. Был речником, моряком и геологом. Закончил филологический факультет Одесского университета, работал в местных газетах. Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Юность», «Звезда», «Радуга» (Киев) и в других изданиях. Автор 12 книг стихов и 5 книг прозы. В 1980-е гг. вел литературную студию «Круг», в которую входили неофициальные одесские поэты и прозаики. Составитель антологии неофициальной одесской поэзии «Вольный город» (Одесса, 1991)…
- Обратите внимание, — краткая, но весьма авторитетная характеристика. Какие издания охотно принимали-публиковали его стихи. Но – ни слова о той, самой первой литстудии, которой Юра руководил с 1964 года. Между тем, это было началом его работы с молодыми, породившей плеяду одарённых и серьёзных, отчасти и известных в дальнейшем писателей. Как первый и пожизненный ответсекретарь этой студии, утверждаю: тезис о любви к нам, студийцам, был для руководителя рефренным. Можно сказать, первая любовь. Что же ей места не нашлось в такой справке? Не знаю, кто её составлял. Но не могла она, многократно повторяемая в таком виде различными источниками, остаться незамеченной её героем. Не посчитавшим нужным внести исправление и уточнение. Нет-с, не случайно это. Но уже сказано: для меня их – двое. И Поэт из них – один…
— После окончания школы вы общались?
— Общались, но долгое время много реже. Юра серьёзно готовился к университету, который тогда ещё не был проходным двором. И в этом он проявил своеобразие, на чём и погорел. Абитуриентики все, как один, писали нормальные вступительные сочинения. Ну, там, Андрей Болконский, Татьяна Ларина. Типичный образ. Согласно рекомендации Минпроса. А Михайлик своё сочинение написал в стихах. Я их, конечно, не читал. Но знаю: он сделал там двенадцать ошибок. Ну, и… Сами понимаете… Деталей о том, как он после этого оказался в Заполярье, не знаю. От рассказов об этом он упорно уклонялся. Зато охотно читал стихи, навеянные тем вояжем.
…Другие возят заграничные подарки,
Духи, чулки, бананы из-за рубежа,
А у меня такое плаванье – Полярка,
Одни моржи. Не привозить же ей моржа…
-Первый сборник, «Север-Юг», был сенсацией ещё и потому, что молодые поэты и мечтать ни о чём подобном тогда не могли. Стихи этой книженции (мягенькая обложка, плохая бумага) были, главным образом, геолого-географических тем и интонаций. В общем-то, в духе шестидесятых. Но поэзия завораживала, звала в даль светлую. Кто знает, не под её ли влиянием я однажды, шестнадцати лет, махнул за Урал, в Казахстан – на целину.
Спасибо, милые, спасибо,
За южный ветер,
Из всех невзгод, что быть могли бы,
Я выбрал эти,
Стоять во мгле вторую вечность,
На самой грани,
И ждать: подует южный ветер,
И знать: нагрянет…
-А он еще и песни сочинял, хотя не играл ни на одном инструменте – сам себе аккомпанировал на… спичечном коробке. Она захватила и потрясла читающую публику. А таковая была обширна: мы жили в самой пишущей и самой читающей стране. Помню, получил его сборничек с автографом. И в трамвае открыл на середине: «Речь Бори Матюшина, председателя приполярного колхоза».
Вы все говорите правильно
И я согласен со всеми.
И очень приятно слушать
Про тундру и про тайгу,
Но ваши гордые лоси
Жрут колхозное сено
И с этим, как председатель,
согласиться я не могу…
-Да, это было так не похоже на то, что читали нам, сопливым, маститые члены Союза Писателей по вторникам на встречах в библиотеке имени Маяковского. А Юра в университет, всё же, поступил. И вполне прилично его закончил – сочинений в стихах больше не писал. Видно, окончательно разделил для себя правду искусства и правду жизни. Впрочем, процесс этот для него, возможно, начался ещё там и тогда, в пятьдесят третьем – на педсовете сто восемнадцатой одесской мужской средней школы. Когда впоследствии он находил у меня ошибки, а я огрызался – мол, университетов не кончал! – он неизменно повторял: «Если я чего и знаю, то не благодаря университету, а вопреки ему». Но производил впечатление классически-университетского человека, блестящего филолога, литературоведа и феноменального эрудита. И окружали его очень яркие личности, когда стал работать в «Комсомольской Искре». Газета более чем своеобразная – первая в истории СССР молодёжная газета. Официально выходила с 1922 года. Сравните: «Комсомольска правда» выходила с 1925 года. Её называли «напивмалёваною» — все четыре полосы хорошо иллюстрировались. Первую и вторую полосы рисовал штатный художник редакции Саша Ануфриев – ныне известный американский художник. А третью-четвёртую полосу обрисовывал слуга ваш покорный.
- Но это было уже позже, в шестьдесят четвёртом — шестьдесят пятом и далее. А Юра пришел в штат редакции ещё студентом последнего курса. В тот период в газете собралась плеяда писательских феноменов: Борис Деревянко, – создатель «Вечерней Одессы», именем которого сейчас названа площадь; Белла Кердман – талантливый публицист, живет в Израиле. Людмила Гипфрих, замредактора «Вечёрки», Саша Варламов, международник, Евгений Голубовский, вице-глава Всемирного Клуба Одесситов. Кто ещё? Катя Чечкина. Легендарный редактор – писатель Ервант Григорьянц. Его симпатичный и талантливый зам – Игорь Лисаковский. Фотокорреспондент – Михаил Рыбак, отец Алика Рыбака, главы «Порто-Франко». Утверждаю категорически: изумительная компания. Но… как назвать эти имена? Известные? Не известные? Широко известные в узких кругах, как шутил Юра.
. — Причудлива судьба: когда он сидел в кресле заведующим отделом, а я приносил ему свои рукописи, обоим в голову не приходило, что когда-нибудь я буду сидеть на его месте. И рукописи молодых будут, как говорится, на мою голову. И что я буду главным редактором государственного телевидения и автором-ведущим передач, в которых гостем эфира будет Михайлик. И что в один ненастный день он сядет на поезд. И уедет далеко-далеко. И навсегда…
Ах, как сладко выбирать —
где придется умирать.
То ли там, от ностальгии —
задыхаясь и дрожа.
То ль от здешней хирургии —
от кастета и ножа.
На излёте глупой жизни
этот выбор все трудней:
там — от нежности к отчизне,
здесь — от ненависти к ней.
-А тогда мы, юные одесские поэты, сбились в некую стайку. И создали поэтическую студию при Дворце Студентов – хоть студентами ещё не были. Я уже говорил об особом в то время отношении к поэтам: нам выделили помещение с роялем, видом на ЦПКиО и ставкой для руководителя. Причём, дали самим право подобрать лидера. Я, само собой, повёл ребят к Юре в редакцию. Вот когда его образ стал для меня раздваиваться. На предложение (эти слова не забуду и на Страшном Суде) он ответил буквально: «Меня уговаривать не надо. Будут деньги – буду работать, не будут – нет». Это было тем более странно, потому что вопрос с деньгами был решен. А главное, очень мало связан, собственно, с поэзией – по крайней мере, в тогдашнем моём понимании. Хотя эта работа заключалась в том, чтобы встречаться с нами по вторникам, беседовать, слушать наши стихи и анализировать их. Видимо, понимая пошлятину своих слов, он мне пояснил – дело, мол, не в деньгах, а в том, что он не любит самодеятельности. А в вестибюле Дворца Студентов висело расписание работы художественной самодеятельности, где – между хором и танцевальным коллективом он сам значился в числе руководителей этой самой самодеятельности. За что и начислялась зарплата. Это всё мне казалось чертовщиной ещё и потому, что не имело никакого отношения к его стихам и их лирическому герою. И еще: потому, что удивляло отнюдь не всех членов литстудии. Были ребята и поумнее меня…
- Он был плодовитым автором?
-
Да как сказать… Вообще-то я ставил бы при жизни памятники газетчикам, ещё и пишущим хорошие стихи и прозу. Читатели едва ли представляют себе рабочие сутки журналиста нашей эпохи. Свистопляска-мясорубка-карусель. Ильф и Петров достаточно точно описали редакционную заваруху. И тут ещё, вырвавшись из неё, поэт дома садится к пишмашинке…
Слова, что приходят в голову,
Приблизительны и случайны,
Ритмы большого города
Переламывают строку…
В комнату входи любимая:
«А может, ты выпьешь чаю?
Я этот стук машинки
Слышать уже не могу…
— А ведь у него – не только стихи. Значительный резонанс, особенно в среде ветеранов войны, вызвала его книга прозы «Храбро и Честно…» — об обороне Одессы. Многие старики были очень недовольны. Его страницы противоречили принятому тогда представлению о том, как на нас напали и как мы им дали. Говорят, художник – это стиль. В этом смысле мы, несомненно, толкуем с вами о большом художнике. Носитель хорошего вкуса, великолепной памяти и эрудиции, он безо всяких усилий привораживал творческую молодёжь. Так было и в клубе творческой молодёжи, где мы встречались по четвергам – в филармоническом Доме Актёра. И когда Юра читал новые свои стихи, не приходилось требовать тишины.
Ты пришла во сне, босая,
Наклонилась к изголовью…
Может, мир не нас спасает –
Сам спасается любовью?
Разлучая наши души,
Раздвигая наши тени,
Можно что-нибудь нарушить
В этой солнечной системе.
— Если вслушаться, рассказ ваш ещё и о несладких уроках жизни, дававшихся тем же наставником. Мне не почудилось?
- Да-с, Юрий Николаевич давал великолепные уроки профессии. И, увы, очень горькие уроки жизни. Но всякий, кто знаком с историей искусства, знает, что человеку таланты даются не за высокие моральные качества. Возьмём заведомо -апробированных великих: те, кто строят свое отношение к А.С. Пушкину по его лирическим героям, экранизациям, памятникам и названиям улиц, представления не имею, что это был за человек и каково жилось с ним даже друзьям, близким, любимым. Но это всё уходит- или за горизонт, или вообще с прочерком между двумя датами. А улицы и площади, а памятники и мемориальные доски, а стихи и проза остаются. И если они настоящие – живут дальше…
Лирический герой Юрия Михайлика – его «alter ego» (второе Я) сказал так:
«Я в этом виноват едва ли, да, предстоят и нам бои, но те другие, принимали все пули смертные мои. Мой смертный час мне был отпущен, я должен был упасть когда-то, но падал снег, убитый Пушкин, меня прикрывший как комбата. И вспоминаю, я растерял седых решительных ребят, что на полковых расстрелах, меня толкали в задний ряд. Чтоб не убит и не сломлен, и не растрачен временами, я все-таки сказал то слово, которое они не знали. И каждый день сквозь грохот улиц живет их страшное условие – скажи и защити от пули, еще не сказанное слово».
-Он никогда не отрицал моих способностей. А я просто боготворил его лирического героя. Но, увы, наступил момент, когда я уже не мог, не отдавая себе отчет в том, что не от одной пули первое его «Я» меня и моих товарищей не защитило. А нередко – и наоборот. И в это трудно было поверить, казалось — просто очередное недоразумение, что-то не так , что-то не этак. Пока не выяснилось, что этого нельзя было уже не замечать. Много об этом можно говорить. Ничто не проходит бесследно. Но стоит ли? Как прикажете мне (не без колебаний, конечно), решившему раз и навсегда: «Что будет с нами – будет и со мной!» относиться к обывательскому скулёжу из-за бугорка об утраченном Отечестве? Я предпочитаю подробничать о Михайлике, как о талантливом поэте.
В конце прошлого года, к своему 80-летию поэт Юрий Михайлик издал сборник стихов «Длина Разлуки» — эта первая книга, опубликованная в Австралии. Об этом событии и его жизни в Австралии написал научно-культурный российский журнал. Автор статьи говорит о том, что смена жительства Юрию Михайлику далась нелегко, об этом свидетельствует и название изданного сборника стихов.
Из тех, кто помнил мой город, остался лишь я один.
А было людей в моем городе – словно в банке сардин.
Теперь они где попало – в раю и в чужом краю
(наверное, плавают в масле), и я черт те где стою.
Талантливо, верно? Но – не точно: из тех, кто помнил этот город, мало кто остался. Но – есть. Есть! Как видите! Во всяком случае, пока…
P.S. Известный учёный-геофизик, путешественник и бард-шестидесятник Александр Городницкий посетил Австралию. И в Сиднее побеседовал с Юрием Михайликом, которого хорошо знал по его произведениям. Фрагментом этого интервью я и завершаю свою публикацию.
– Юра, вы живёте в Австралии достаточно долго. Чувствуете ли вы себя здесь дома?
— Австралия — замечательная страна, очень красивая, если, конечно, бывают некрасивые страны. Очень дружелюбная, я ей чрезвычайно признателен за всё, что здесь происходило со мной, но домом я её не считаю. До сегодняшнего дня, как говорят австралийцы, “I don’t belong to this country” — „я не принадлежу к этой стране”, хотя очень хорошо к ней отношусь.
— Вы, как человек, пишущий за рубежом, ощущаете ли вокруг себя нехватку русского языка?
— Я ощущаю это чудовищно! Хотя, конечно, понимаю, что это — моё личное. Мне представляется, что тот же Бродский за рубежом стал более значительным поэтом, чем был в России. То есть ему нехватка языка, о которой он, кстати, всё время писал, не мешала. Мне же она мешает чрезвычайно. Кроме того, в моей стране я всё понимал. Очень многие вещи улавливал из существующей вокруг атмосферы языка, которая менялась, переливалась, двигалась. Этого начисто нет здесь. Мне очень не хватает людей, с которыми можно общаться и знать, что они понимают…».