Сегодня гостем нашей редакции стал врач, кандидат медицинских наук, судмедэксперт с более чем 25-ти летним опытом работы в Одесском бюро судебно-медицинской экспертизы – Борис Игоревич Яворский.
– Давайте, пусть читатель наш сейчас начнёт со знакомства с Вами. Расскажите о себе, о своей семье. Были ли в Вашей родне медики?
– Родился я в Одессе. Мать всю жизнь проработала в переплётном цеху, переплётчицей. И она, и отец – одесситы. Отец со своими родителями уехал из страны вскоре после моего рождения и далее связи с ним не было. Тогда говорили — «полусирота». Что касается семьи, в более ранних поколениях дед, отец матери, был расстрелян, так сказать — за слишком острый язык. Ему приписали контрреволюционную деятельность. Впоследствии реабилитирован посмертно. Бабушка всю жизнь проработала маляром на стройке. После того, как ее мужа расстреляли, она вернулась в Одессу, домой.
И дед, и бабушка – одесситы, познакомились и поженились в Одессе, в начале 30-х годов. Деда в середине 30-х направили работать в Якутск, бухгалтером; там родилась моя мать, вскорости после чего дед был арестован. После ареста деда бабушка с детьми отправилась из Якутска домой, в Одессу.
Учился я в третьей школе – впоследствии Мариинская гимназия. Затем поступил в одесский медицинский институт. Еще тогда понял, что меня интересует, куда я хочу идти, и уже целенаправленно форматировался под судебную медицину.
– А что было толчком, все-таки, какие предпосылки, вдохновляли Вас, привлекали-ориентировали герои, персонажи литературы, кино?
– Никакого конкретного толчка я, пожалуй, найти в памяти не могу. Возможно, из зарубежной классики, персонажи Артура Конана Дойла и повлияли, некоторые герои Жюля Верна, естественники, эрудиты, с познаниями энциклопедическими. Просто, в какой-то момент я понял, что эта сфера – дело чрезвычайно интересное, в котором не соскучишься, постоянно – какие-то яркие, динамичные сюжеты. Что удовлетворяет некоторую потребность человека в романтике, поскольку таковая потребность имеется.
– Сама сфера в общем-то экзотична. Медицина – явление широкое, многогранное. Можно быть детским врачом, а можно хирургом. А можно посветить жизнь такому направлению, постоянному контакту со смертью.
– Если идти от общего к частному, меня никогда не интересовала и не привлекала работа клиническая. Приходилось работать в клинике – было очень дискомфортно, – это совершенно не мое. Я довольно-таки малообщительный человек. Все общение, которое у меня происходит в значительной части по необходимости.
– Можно сказать, врач, который специализируется на человеческих трагедиях, и как минимум на драме.
– Думаю, это узко сказано. Почему-то принято считать, что смерть трагедия. Хотя на самом деле, смерть – это естественная часть природы человеческой жизни. Смерть может оказаться трагедией для близких людей, когда она преждевременна и можно было её избежать. Смерть же сама по себе вообще – ни в коем случае не трагедии. Все имеет начало и конец и воспринимать, что первое, что второе как трагедию – это странно.
– Придерживаетесь ли Вы каких-то вероисповеданий, религии?
– Я человек невоцерковленный и неверующий. При этом я не атеист, не занимаюсь богоборчеством. Я со всем уважением отношусь к верующим людям. У меня просто нет опыта веры. Я — человек такого психологического склада, что мне во что-то верить – противоестественно.
– Представим, что Бог есть, всемогущий. Каким образом он вам представляется, каким Вы видите, его?
– Прежде всего, в образе чего-то непостижимого. И когда мы говорим о чем-то непостижимом, немедленно на этом и должны заканчивать. Потому что любое расширение непостижимого — это уже противоречие самому.
– То есть, суть в том, чтобы постигать смысл?
– Постигать это, конечно, замечательно, это всегда интересно, это лучшее, что есть у человека. Можно что-то понимать, формулировать новые смыслы. На самом деле, каждое человеческое тело – это временный инструмент и сиюминутное явление. Надо постоянно помнить, что подойдя к какому-то возрастному рубежу, человек теряет возможность получать радости телесные. С каждым годом отказывают разные системы, удовольствия от еды и питья к определенному возрасту так же меняются. Но, единственное удовольствие, которое не отнимает природа с возрастом, это удовольствие от понимания, постижении, удовольствие от создания новых смыслов.
– Вы верите в инкарнацию или реинкарнацию?
– Нет. Я вообще ни во что не верю. Модель как модель. Мне она не нужна, она не дает никаких смыслов интересных, чтобы дальше можно было как-то развивать идею. Я скорее склонен считать, что человек умирает и на этом все заканчивается. Для меня это так же странно, как допустим, если мы имеем флешку с какой-то информацией и если ее сломали, сожгли… Куда делась информация с флешки? Ее просто нет больше. Было, а теперь нет. То, что все сущее рано или поздно может превратиться в несущее, это не должно вызывать никакой паники. Это нормально.
– Вопрос, навеянный голливудскими кинофильмами. Не приходилось ли видеть улетающие души? Синего или зеленого цвета?
– Нет, конечно (смеется). Никакого цвета. Мистических и околомистический явлений люди моего склада не видят.
– Говорят еще, когда душа покидает человека, она на 21 грамм становится легче. Тоже выдумки кинорежиссеров? Не взвешиваете трупы?
– Целиком не взвешиваем. Во-первых, взвешивание трупа целиком не предусмотрено нашей нормативной базой, правилами, которые регламентируют нашу работу. Во-вторых, даже захоти мы проявить инициативу, возникнет техническая проблема: к нам поступают нередко тела весьма крупные, далеко за сто килограммов; а весы, которые будут рассчитаны на подобный груз и дадут при этом точность замера до граммов – такие весы поискать надо. Эти байки распространяют только люди около мистической направленности.
– У Чехова был описан случай, когда в захолустье пьяный фельдшер попытался вскрыть живого человека. Бывали ли такие случаи в Вашей практике?
– Ну, Чехов, конечно, с высоким чувством юмора. Я его обожаю, как писателя и особенно как журналиста. Тут весь вопрос в том, как организована судебно-медицинская служба и смежные службы В Украине – по крайней мере, в Одессе. Сообщение о трупе запускает систему, которая давно налажена и работает относительно бесперебойно ещё с советских времён. На место происшествия сначала приезжает патрульная полиция – ранее милиция – и осматривает. Потом тело изучает оперативно-следственная группа в ходе осмотра места происшествия. И, наконец, тело осматривается при поступлении в морг. И всякий раз одной из важных задач осмотра является установление факта смерти, выявление достоверных её признаков; проще говоря, всякий раз участники процесса должны удостовериться, что перед ними действительно труп. И на первом этапе этого процесса, возможна ошибка, когда полиция принимает живого человека за мёртвого. Но на этапе осмотра места происшествия, когда приезжает группа, включающая в себя судмедэксперта, эти случаи однозначно отсеиваются. Если эксперт не видит абсолютных признаков смерти на трупе, он немедленно должен начинать реанимационные мероприятия, вызывать скорую помощь. И, как правило, в такой ситуации человек отправляется не в морг, а в больницу. Другое дело, что из больницы он может поступить в морг, но уже не вызывая никаких сомнений в факте своей смерти. С другой стороны, Одесса – это крупный город, где достаточно хорошо работает вся эта система. Предполагаю, где-нибудь, в глухой провинции, в какой-нибудь Хацапетовке, где другие люди, другая организация процессов, вполне возможно, что в морг может попасть живой человек. Но я такого за свою практику в Одессе не видел ни разу.
– У того же, опять-таки, Чехова в рассказе «Попрыгунья» некий земский врач порезал палец при вскрытии и мог получить серьёзное заражение. Чем небезопасна Ваша профессия?
– Вспоминая Чехова, Тургенева, с его «Отцами и детьми», с образом Базарова, который заразился смертельным заболеванием от трупа. Такое, теоретически возможно. С другой стороны, чтобы этого не происходило, есть техника безопасности, которая написана кровью, и которую, в общем-то, нужно соблюдать прежде всего для собственной безопасности.
Вообще, есть такая книжка «Профессиональная болезнь» – толстый учебник, для студентов-медиков. Если ее полистать и посмотреть, какие бывают опасности, связанные с разными видами работ, то, наверное, единственной такой опасности, которой нет в нашей работе – это вибрационная болезнь. Есть такая патология, которая бывает у танкистов, у моряков. Так вот, все остальные профессиональные вредности, кроме вибрационной болезни, у нас есть. Начиная от ненормированного рабочего дня и психологических нагрузок, стрессов и заканчивая непосредственным контактом с потенциально зараженным биоматериалом. Все эти вредности есть. Это плата за интересную работу, приходится мириться.
– Нельзя не упомянуть нашу ситуацию с пандемией, ходит много слухов, и в новостях пишут о том, что запрещено вскрывать трупы, чтобы не заразиться и не распространить далее коронавирус. Насколько все это дело имеет место быть?
– Насколько я помню, запрет на вскрытие трупа касается довольно узкого ряда особо опасных инфекций. К примеру, сибирская язва. Трупы лиц, инфицированных сибирской язвой, вскрытию не подлежат.
Что же касается Ковид и подобных патологий, хотя это и пандемия, но не то, что входит в список особо опасных инфекций. В Украине и во всех учреждениях, которые я знаю, работа идет вполне обычным образом с соблюдением норм предосторожностей. Надо понимать, что это не сибирская язва, ни какое-то заболевание с 90% летальностью, это грипп. Неприятный, опасный, но грипп.
– Именно грипп?
– По сути – грипп. И, что касается ковида, нужно заметить, что в основном со случаями смерти от него работает не наша служба. Это в большей степени удел патологоанатомов, врачей, которые работают в больничных моргах. Другое дело, что к нам тоже поступают умершие, которые, вполне возможно, инфицированы или больны ковидом: такие люди тоже могут попасть под машину или скоропостижно умереть. Делать же тотальное тестирование всех поступающих к нам умерших и задерживать исследование до получения результатов совершенно нереально. Поэтому мы спокойно работаем, соблюдая меры безопасности.
– На вас не «перекидывают» работу из-за нагрузки у патологоанатомов, где как раз могут быть зараженные?
– У каждой службы есть свой контингент, свой набор обстоятельств смерти, в зависимости от которых тело направляется в то или иное учреждение, скажем, наши соседи – инфекционная больница, где в основном лежат тяжело больные с ковидом и иногда умирают. Там же есть патологоанатомическое отделение. У нас с коллегами из этого отделения вполне добрососедские отношения, никакого «перекидывания» нет, каждый знает, с каким он контингентом работает.
– Возвращаясь к вопросу выбора профессий: патологоанатом или судмедэксперт. Как у Вас решение выбора определилось? Я так понимаю, вас не привлекает обычная работа патологоанатома, только судмедэкспертиза?
– Патологическая анатомия, конечно, тоже очень интересная сфера. Но лично мне более интересна наша деятельность: в ней более острые сюжеты, занятные персонажи и неожиданные развязки.
– Если бы, условно говоря, опять вам предстоял выбор профессии, но вы не могли бы выбирать данную профессию. Какую бы из смежных профессий выбрали бы. Следователь, детектив?
– О нет, явно нет. Следователь связан с обильным общением с людьми. Вот когда я поступал в медицинский институт, в качестве страховки я поступал на математика. Так, если бы я сейчас не был бы судмедэкспертом, я был бы математиком. На самом деле математика — сфера не менее интересная и азартная. Человек получает удовольствие и восторг от решения интересных задач.
– Касательно книжки, которую вы рекомендовали всем студентам прочитать. Могли бы выделить несколько основных правил или одно золотое правило по технике безопасности, которое может пересекается с жизнью повседневной?
– Это правило постепенно впечатывается наверно у любого эксперта, не только судебно-медицинского и экспертов – криминалистов, в любой экспертной работе. Это правило – проверять, все проверять. Это постепенно становится такой профессиональной деформацией личности. Привычка, чтобы все было заранее проверено, еще раз проверено, чтобы не возникло никакой путаницы, чтобы никакой документ не пошел не туда, куда не надо, чтобы никакая фамилия не перепуталась. По моему опыту, самые ужасные и отвратительные ситуации возникали в следствии того, кто-то что не проверил. Человеческие ошибки очень часто влекут за собой довольно неприятные масштабные последствия, чаще, чем целенаправленное злонамеренное воздействие.
– Вы рассказывали, помню, о самом ужасном и неприятном, что возникают какие-то конфликты, когда родственники, приходят и начинают требовать объяснений или утверждать, что эксперт неправильно что-то сделал, как будто они сами эксперты.
– Да, приходится относиться с пониманием, люди часто приходят в состоянии острого горя, плюс особенности современной культуры таковы, что с одной стороны никакого авторитета, который раньше лет 50 назад был, профессия врача, уже не имеет. С другой стороны, совершенно изменилось отношение к смерти, она стала в глазах простого обывателя чем-то противоестественным. А если это противоестественное, то нужно найти виновного в этом, все это в совокупности приводит к тому, что это неприятная сторона работы, но опять же за все приходится платить, с этим нужно мириться, жить и работать.
– Вы могли бы выделить кого-то из учителей, мэтров, наставников, возможно из университета, либо преддипломной практики?
– Да, конечно. Могу выделить трех человек. Парадоксально, но они не имеют никакого отношения к медицине.
Первый из них Давид Натанович Зельцер – мой школьный учитель математики. Он был совершенно гениальный педагог, и благодаря ему я научился испытывать ту радость и удовольствие от решения задач, от понимания чего-то нового. Это очень важно и именно в этом заключается талант учителя передать это детям. Он, к счастью жив, здоров, сейчас живет насколько я знаю и продолжает преподавать в Израиле.
Второй такой человек – это наш соотечественник Марк Исаакович Найдорф. Он много лет проработал в Политехе преподавателем культурологии. Совершенно замечательный, с моей точки зрения, гениальный человек с очень новым и интересным взглядом на теорию культуры. Благодаря этому я вдруг понял в достаточно зрелом возрасте, что гуманитарные науки – это тоже науки, это не болтовня. Это не пачкание воздуха бессмысленными словами, а это очень интересная сфера со своими технологиями когнитивными, которые не уступают наукам естественнонаучным.
Третий из таких людей – это Борис Иосифович Цуканов, ныне, к сожалению, покойный, преподаватель экспериментальной психологии и профессор нашего Мечниковского университета. Этот человек стал для меня уроком мужества. К сожалению, я с ним познакомился, когда он был тяжело болен, он был в постели, у него была онкопатология. И я ухаживал за ним последние несколько лет его жизни. Меня, конечно, потрясло, что человек, лишенный возможности двигаться, страдая от боли, занимается и озабочен поисками ошибки в своих вычислениях. По его предположениям и вычислениям, момент наступления обострения, которое для него стало последним и смертельным, с его прогнозами на несколько месяцев разошлись. Для него это было совершенно возмутительно. До последнего момента жизни, единственное, что его интересовало, почему возникла «разбежность» в несколько месяцев в его теории.
– Можно сказать, три человека и три переданных навыка: любовь к разрешению задач, мужество и философия.
– Да. И понимание того, что живой человек – это тоже очень интересная задача. Философия…
– Сегодня к философии многие относятся как к какой-то абстрактной, ненужной категории.
– Мне кажется, основная проблема понимания философии вот в чём, в какой-то момент, наверное, это в конце пятидесятых, в советском подходе к преподаванию собственно философию вытеснила история философии. Если мы сейчас откроем учебник философии, по которому учатся студенты, мы выясним, что это все старый добрый учебник истории философии… Я это говорю, зная ситуацию лично, потому что я 10 лет назад заканчивал аспирантуру и вынужден был с этим сталкиваться. Это все добрый, старый учебник советских времен, из которого аккуратненько вымарано упоминание о 20 -очередном съезде КПСС. Подход тот же. И философия в этом понимании выродилась. Извелась. Свелась к перечислению школ высказываний мнений. А основная задача философии, как прикладной науки, дающей понимание, генерирующей новые смыслы – утратилось куда-то. Возможно, для советских реалий это были слишком рискованны и ненужные для человека навыки, сейчас тех рисков уже давно нет, но утрачены сами представления о необходимости и даже о возможности чего-то большего, чем перечисление мнений разных школ по тому или иному поводу. И нужно ли это большее сейчас кому-то – хороший вопрос.
– В нашем вестнике не мало интервью с представителями судебной системы, бывшими милиционерами, генералами, возглавлявшими главоблуправление МВД в Одесской области. Часто возникает вопрос – роль наставника. По-моему, она превратилась в какой-то чисто философский аспект. Как бы вы могли охарактеризовать роль и важность наставничества в медицине?
– То ли к счастью, то ли к сожалению, мир сейчас очень быстро меняется. Мы живем в эпоху, которую нужно это охарактеризовать словами «кризис культуры». Мы сейчас знаем, что эпоха Модерна закончилась со всеми ее достоинствами и недостатками, а полного понимания особенности новой эпохи нет. Один из новых интересных моментов заключается в том, что реалии сменяются гораздо быстрее, чем сменяются поколения. И какие-то практические навыки, которыми владеет старшее поколение, все в большем числе видов деятельности для нового поколения перестают быть актуальными. Поэтому, некое практическое наставничество остается в очень таких консервативных, архаичных видах деятельности. За исключением высокого наставничества, которое, можно отнести к философии. Человек более романтичный сказал бы – о духовном наставничестве. Основной формат актуального сейчас наставничества – это помогать понять, что значит быть человеком. Потому что это очень важное умение, которое очень легко утратить.
– Ким Борисович часто говорит, что это одна из главных задач учителей и преподавателей. Тогда, может, по окончанию учебного заведения, человек был бы более ориентирован куда идти дальше, чем заниматься…
– Да. И самое главное, когда человек не умеет получать радость и удовольствие от деятельности. Вот это я наблюдаю очень часто. Когда люди мечутся между профессиями, между какими-то видами деятельности и всякая деятельность для них зачем-то вынуждена, как – то прокормиться надо, а вот здесь чуть больше дают. А это происходит через какое-то переламывание себя, нежелание этим заниматься. И человек, пребывающий в таком состоянии, он очень и глубоко несчастен. Счастлив тот, кому попались в этом смысле учителя и благодаря которым человек в какой-то деятельности себя нашел. И это приносит ему радость, удовольствие, удовлетворение от самого процесса.
– Вы сказали, что мир меняется слишком быстро, люди за этим не успевают, вот ваша профессия насколько за последние 5-10 лет изменилась?
– Наша профессия похожа на айсберг. Надводная его часть, которая видна первым делом – вскрытие трупа, освидетельствование живого лица – за последние сто лет изменилась мало. Задаются те же вопросы, теми же движениями тех же ножей делаются разрезы. Но есть и подводная часть, которая меняется довольно быстро, совершенствуется на глазах: речь идёт о лабораторных методах исследования. Последние 20 лет для украинской судебной медицины стали революционными, и прежде всего это связано с внедрением методов молекулярной генетики, исследованием ДНК человека. Для нашего бюро это особенно важная тема, предмет нашей гордости.
Если посмотреть на ситуацию максимально в общем теоретически, абстрагируясь от конкретики, то какова главная задача любого расследования? Независимо от формата преступления, задача следствия – установление связей: между фактами, фигурантами и следами. Наша деятельность связана с расследованием преступлений, связанных с насилием, с причинением телесных повреждений, и здесь особенно актуальной становится задача доказательства связи между человеком и его следом.
Вплоть до последних лет двадцатого века единственным методом, доступным для решения этой задачи, было определение групповой принадлежности, и способ этот крайне далёк от желаемой эффективности.
В качестве наглядной иллюстрации можно напомнить историю Чикатило. В его «карьере» был прискорбный для следствия эпизод, когда его задержали по подозрению, отобрали образцы крови, исследовали их – и отпустили его. У преступника оказалась занятная особенность – несовпадение групповой принадлежности крови и спермы. Это случайность, сечение обстоятельств, не то, чтобы уникальное, но довольно нечастое свойство. Не будь совершена следствием эта ошибка, множество жизней было бы спасено; сейчас, когда вместо групповой принадлежности при исследовании биологических следов используются методы молекулярной генетики, такой ошибки бы не произошло.
И даже в тех случаях, когда никаких таких особенностей нет и групповая принадлежность крови и выделений совпадает, всё равно метод этот чрезвычайно малоэффективен – по той простой причине, что не устанавливает достоверную принадлежность следа человеку, а лишь допускает такую принадлежность, исключая лиц с другими группами крови. Этот метод говорит «мы не исключаем, что это он» – и это ещё хуже, чем модное «хайли лайкли». Это может быть полезно в ходе следствия, но это не доказательство для суда.
Когда же мы используем методы молекулярной генетики, мы можем установить принадлежность следа конкретному лицу с потрясающей точностью, исчисляемой десятью в шестнадцатой степени. Это в миллиарды раз больше, чем всё население Земли; это абсолютная достоверность связи, достаточная для любого, даже самого придирчивого суда.
И, что для нас важно, именно мы в Одесском областном бюро СМЭ впервые в Украине адаптировали и стали применять методы молекулярной генетики в судебной медицине.
И, конечно, молекулярная генетика – не единственная новинка в судебной медицине. Высокотехнологичные методы визуализации, математические методы в криминалистике, гистохимия – в общем, нового и интересного в нашей профессии много. Так что судебная медицина довольно парадоксальна: с одной стороны, это одна из самых консервативных сфер медицины, с другой – она динамично и быстро развивается.
– Какие страны по-Вашему лидируют в этом плане?
– Смотря в каком вопросе. В плане высокотехнологичных методов исследований очень хороши США и Германия. В отношении организационный моментов, как ни странно, очень многому есть чему поучиться у Латинской Америке. Несколько лет назад мы проводили международную конференцию по судебной медицине, заточенную под ситуации связанные с гибелью множества людей. Этот вопрос стал для нас особенно актуальным – после дома Профсоюзов, детского лагеря «Виктория». Для того чтобы сталкиваясь с такими ситуациями, работать четко и эффективно, нужно иметь свои алгоритмы, нужны ранние планы, представления о том, что делать. У стран латинской Америке есть чему поучиться в этом отношении. Они часто у себя сталкиваются с этим. Другие страны имеют свои интересные стороны работы, на которые интересно было бы посмотреть и поучиться, даже если речь не идет о каких-то высоких технологиях.
– В старину среди врачей было много писателей. Сама профессия не подталкивает к ручке и бумаге? Не поддавались ли Вы искушению кое-что зафиксировать на бумаге?
– Я иногда записываю истории и делюсь мыслями – раньше в Живом Журнале, сейчас в Фейсбуке. На телевидении, на Первом Городском канале мы делаем передачу – «Розтин покаже», уже более двадцати выпусков было в эфире. Рассказываю о разных историях, которые могут быть обнародованы, но естественно без каких-то анкетных данных. Материал накапливается, может, что и выйдет в дальнейшем. Не то, чтобы я специально задавался целью – «надо написать книгу». Если сложится, наскребётся интересного материала, почему бы и нет. Дело полезное.
– Как бы Вы оценили степень психического здоровья людей Вашей профессии?
– Наша профессия не терпит случайных людей. Не зря в советские времена, когда существовала система трехлетняя с обязательной отработкой после получения диплома, единственное исключение из этого правила – это была судебная медицина. Студент, получивший распределение, мог в любой момент отказаться и получить какое-то другое распределение. Специалисты, строившие эту систему, понимали, что люди могут сломаться. А вот те, которые пришли и поняли, что «это мое», с ними все нормально, эти люди, как правило, остаются и уже выносят их из-за письменного стола ногами вперед.
Медицинское образование, если его получать не для бумажки, а действительно как образование, оно не то, чтобы было бесполезным, даже если человек медициной не занимается. Дело не в какой-то прикладной пользе, какую таблетку дать, а дело в другом. Медицинское образование дает человеку очень хорошее представление о целом ряде процессов, которые работают в рамках человеческого организма, но не только о в этих рамках. Эти знания, в том числе и о работе систем вообще, они дают понятие равновесия, гомеостаза. Представления о мире становятся более системными. Даже если бы я сейчас не занимался медициной, а занимался чем-то другим, то я все равно понимаю, что медицинское образование для меня было бы совершенно бесценным, просто для понимания того, как все устроено, и как на что влиять, чтобы получался должный результат. Потому что человеческое сообщество – это такая же система, как человеческий организм. Очень схожие процессы.
– Как Вы относитесь к оружию, ножам, фехтованию? Есть ли страсть?
– Да, есть. И в связи с ней есть большое возмущение к нашему украинскому законодательству. –Потому что большой удобный, ухватистый кухонный нож, который продается в магазине, который просто ложится в руку – это не оружие. Иди пожалуйста, покупай. А допустим, шпага 18 века или штык – это уже запрещение на ношение оружия.
За 25 лет работы я не видел ни одного случая, чтобы человека закололи штыком или зарубили саблей, зато кухонный нож – самое типовое оружие убийства. С кухонным ножом я могу позволить себе походить по улице и размахивать им, и никто мне ничего не скажет, потому что это инструмент. А вот если я захочу приобрести какой-то интересный антикварный клинок коллекционный, то меня имеют право тут же задержать. Это статья уголовного кодекса и годы отсидки… Это очень неуклюжее, очень вредное законодательство, которое при этом вредит самой стране.
Я знаю людей, у которых замечательная антикварная коллекция холодного оружия, если бы эти люди имели право свои коллекции экспонировать, то это действительно могло бы сделать и город, и страну в разы более туристическим и привлекательным.
– Если говорить о профпригодности и отборе кадров. Ваше мнение?
– Если речь идет о профпригодности, есть только один способ испытания – бросать в воду и смотреть — плывет человек или захлебывается. Я бы, конечно, мог сказать, что характер человека хорошо проявляется в нашей деятельности, но, пожалуй, нет. Потому что в отличии от творческих дел, наша деятельность чрезвычайно жестко нормирована законодательной базой, начиная с Закона Украины «Про экспертизу», продолжая уголовно-процессуальным кодексом, и заканчивается 6 приказом, который занимает целую монографию, саму деятельность регламентируя. Пожалуй, нет.
Если говорить о самом понятии эксперта и о самом главном качестве его – это умение полностью отстраниться от своей личности, от своих каких-то индивидуальных особенностей, и превратиться в механизм, который глядит на реальность, превращая ее в текст, пригодный для дальнейшего использования правоприменительных механизмов.
– Напоследок, что бы вы могли порекомендовать тем студентам, учащимся, которые хотят выбрать данный путь, мечтают об этом. Ваши рекомендации и пожелания?
– Во-первых, помнить, что человек живет, пока ему интересно, как только человеку перестает быть интересно, он начинает умирать. А что касается выбора работы – нужно помнить, что за все надо платить. Если кто-то захочет работать в нашей сфере деятельности, то это очень интересно, бывает, это очень романтично, бывает, но цена за это довольна большая. И подходя к такому решению нужно очень аккуратно взвешивать и понимать, готов ли человек платить за это.
Автор Мирослав Бекчив