Газета: семья и школа…
Тебе не надо рассказывать, что такое была пресса в те годы, и ее значение, влияние. Люди, которые приходили из газеты в любое место, могли вызвать разные эмоции, но практически им нельзя было отказать в том, чтобы они зашли и занимались своим делом. Хотя я намного моложе большинства знакомых, сотрудников отца, уже через какое-то время я стал восприниматься как коллега. Когда я пришел после третьего курса на практику в «Комсомольскую искру», покойный ныне Валера Мигицко тогда заведовал отделом «Спорт». Валера летом был большой любитель сходить в море на яхте. И тут появляюсь я, типа на практике. Он говорит: «Слушай, а ты мог бы меня подменить?» Я говорю: «В каком смысле?» «Да мне там недельку надо на яхте сгонять». Я говорю: «Ну, не вопрос. Давай». Редактором был Мазур, дал добро. Валера появился месяца через полтора. Дальше было еще интереснее. Я уже хожу на планерки, летучки, все такое – подменяю заведующего отделом. И проходит пару недель, Мазур меня вызывает: «Слушай, тут у нас практиканты подъехали, возьми парочку себе». Говорю: «Я сам на практике». «На какой ты практике? Ты ж отдел ведешь. Давай». Практиканты — рвались летом на «практику» в Одессу на море. К солнышку. Им вообще не надо было это все, газета-шмазета. Они ко мне приходят и не знают, что я такой же практикант, как и они. Они говорят: «Слушай, друг. Мы на море. Нам надо две заметки, чтоб было за это время, любые». Я говорю: «Ребят, идите, отдыхайте». Короче говоря, проходит еще пару недель. Подходит Наташа Симисинова, штатная сотрудникца газеты: «Меня шеф в отпуск не отпускает – не на кого отдел оставить. Ты можешь подменить?» Я говорю: «Какой отдел? Ты видишь, у меня на голове еще какие-то эти». При том, что я числился на практике у нее в отделе. «Ну, ты же все равно тут сидишь. Ну, что ты, ну, сделаешь, сколько успеешь». В общем, Наташа сваливает. Дальше было таким образом. Заканчивается лето, ну и, конечно, практика. Прихожу к Мазуру: «Мне надо характеристику, отчет о практике». Он говорит: «Какой практике?». «Ну, я же на практике». «Да? А за кем я тебя закрепил?» Я говорю: «Ну, вроде за Наташей». «Ну, так пусть она напишет». Тут Наташа возвращается из отпуска, говорю: «Напиши». «А ты на практике?» Я говорю: « Да я же у тебя на практике, Наташ!» «Да… Ну, напиши сам». Короче, я все понаписывал. Сейчас точно не вспомню, но за время практики я опубликовал, допустим, 35 материалов. Уже не говорю об этих авторских, которые вообще не считаются. Прихожу я к себе на факультет. Дузь Иван Михайлович, помнишь такого декана?
– Да. На Страшном суде не забуду.
– Прихожу к нему с отчетом о практике и с характеристикой. А Дузь же сам любил написать какие-то заметки в газету.
– Он был нашим автором.
– Да, в той же самой «Комсомольской искре». Он на меня смотрит. «І шо оце усе ти робив?» Я говорю: «Ну, что, я придумываю?» «А коли ж ти встигав?» Я говорю: «Ну, не знаю. Так получилось». «А шо вони всі інші там робили?» Я говорю: «Так там мало народу. Кто в командировке, кто…». Он говорит: «Ну, таку практику я не можу тобі не зарахувати». Вот так было…
– А ты на стационаре был?
– Да.
– А ты стипендию получал?
– И стипендию я получал, и спортом занимался, и талоны получал. В студенческие годы у меня было денег, чтоб ты понимал, больше, чем у моей мамы, раза в два. Я стипендию отдавал маме.
– Талоны ты проедал или брал деньги? Нынешняя молодёжь, может быть, не очень-то сообразит – о чём речь. Но тогда спортсменам перспективным давали талоны на усиленное питание. Их можно было проесть, а можно было и «отоварить». Ты проедал?
– Конечно, брал деньгами. Единственное, что некоторые не хотели давать деньгами. Приходилось брать шоколадом. У меня всегда дома здоровенная стопка плиток шоколада лежала.
– Ну, короче говоря, в «Искре» было уже ясно, что где-то ты там корни пустил?
– Ну, как бы да.
– А тебе это тоже было ясно?
– Мне было ясно до момента распределения. В 1975 году меня Богдан Сушинский, замредактора, на межсезонье взял. Он не мог меня взять в штат, потому что я учился на стационаре. Не положено. Он меня взял внештатным по договору, но приказом. С записью в трудовой книжке.
– Корреспондентом по договору?
– Да. И была такая договоренность, что, как только я получаю диплом, они дают запрос в университет. Ну, дальше, как обычно у нас бывает, сбой в программе. В университете то ли не дошел к ним этот запрос, то ли лицо там мое кому-то не понравилось. Они решили меня распределить в школу.
– Ну, хоть в городе, в Одессе?
– Нет, конечно.
– А куда?
– Сначала в Татарбунарский район, но поскольку я к тому моменту имел, так сказать, счастье жениться, я сказал, что я не смогу там находиться, ездить далеко, а жена еще училась. Ну, а тогда ж семейные ценности были еще.
– Семья – ячейка общества.
– «Ну, хорошо. Мы Вам поменяем». Поменяли на… Беляевку.
– Поближе?
– До Беляевки, да, ближе. Поэтому я поехал летом… Это все из-за Гоцуленко на самом деле произошло. Он побоялся.
– Ныне тоже – покойный. Он был уже редактором?
– Да. Запрос еще давал Богдан, потом пришел Гоцуленко. Говорит «Ну, нормально, возьмешь открепление и приезжай». А взять открепление было невозможно.
– Не хватало людей?
– Не в этом дело. Вот у меня в новой книжке есть рассказ. Там очень четко описал эту ситуацию. Меня отправили в центральную районную школу, в которой учителей русского языка и литературы было хоть… Они все были ровно на одну ставку, т.е. на 100-рублевую ставку каждый. Я директору говорю: «Посмотрите, у Вас столько учителей! Давайте, раскидаем». А он: «Зачем оно им надо? У них огород, семья. Зачем им ставки эти? Они сюда приходят на пару часов – и на огород к себе, хозяйство. Зачем им лишние часы? Давай, ты будешь немецкий язык еще преподавать… ». «Да я не учил немецкий». «Так ты же филолог. Мы тебе методичку дадим». Я говорю: «А почему немецкий? Давайте, английский». Он говорит: «А у нас по программе в нашей школе — немецкий». Какой идиот придумал, не знаю.
Между прочим, у меня товарищ один, который закончил истфак и работал не в Беляевке, а в соседнем селе, решил не бороться с системой, а возглавить этот процесс. И вот он, как историк, преподавал биологию, географию и еще много чего.
– Универсал.
– Да. Потом он через год стал завучем. И получал какие-то просто нереальные деньги. Это был 1976-1977 годы. Чудак получал по 400 рублей в школе. Я говорю: «Послушай, как ты успеваешь это все делать?» А он: «У меня же в классе три ряда. Вот тут сидит у меня 4-й класс, я им даю читать, допустим, биологию. А тут у меня сидит другой класс, я им даю переписывать какое-то упражнение». Понял?». Рацио…
– Междурядье, квадратно-гнездовым способом.
– Точно. Что они все могли выучить? И кого могли готовить? Как в анекдоте: ребенок задает родителям вопрос: «Если один учитель не может нам читать все предметы, как один ребенок может их выучить?»
– Логично.
– Ну, вот. В общем, я там пробыл некоторое время, включил принципиальность и…
– И жил там?
– Нет, конечно. Это ужас был. Я в 5 утра шел к Привозу, садился на автобус, особенно это «приятно» было зимой в слякоть, когда по бездорожью — по 2,5 часа с остановками возле каждого столба. Песня! Ты приезжал в школу и тебе уже хотелось обратно. Еще расписали так, что у меня было по два урока каждый день. Представляешь? Потом я уже договорился: «Слушайте, дайте в два дня это все расскажу». Я не успевал, хотел какие-то заметки, какие-то деньги заработать. У меня там была 100 рублей зарплата «минус» подоходный, «минус» за бездетность – был такой налог для мужчин, состоящих в браке, но без детей. Вот такая песня. И у меня оставалось на руках с этих 100 рублей, чтоб ты понимал, по-моему, если я не ошибаюсь, 67 рублей.
– Вот на автобус оно и уходило.
– Еще «плюс» ездить туда-сюда в эту Беляевку, еще где-то что-то хоть перекусить надо. Раньше я успевал прокручиваться, какие-то материалы, тут я смотрю – месяц-два я вообще вылетаю в трубу. Говорю: «Давайте, я хотя бы два раза в неделю буду приезжать». Тут меня осенило: стал по-честному ставить оценки.
– Как ты ноги оттуда унес?
Благодаря своей принципиальности и железным нервам.
– Но по закону ты обязан был там работать?
– Я обязан был. А в редакции для меня было место. И прошел месяц, сказали «Уже места нет», Редактор зачислил в штат Федорова.
– Саша?
– Да. Короче говоря, заканчивается первая четверть… Если ты знаешь программу советской школы, в 10-ом классе такая интересная фишка была. Литература там есть, а языка нет. Оценка по языку выставляется только по результатам сочинений и изложений. Мне, как юному учителю, дали 9 и 10 классы – ну, чтоб служба медом не казалась, а им, чтобы учёба медом не казалась, я ставил ровно те оценки, которые они заслуживают. В итоге, во-первых, выяснилось: в 9-ом классе люди читают по слогам. Выяснил это очень быстро. В «Грозе» Островского — всего 56 страниц. Говорю: «Ребята, прочтете в классе, обсудим».
– Это пьеса вообще, не роман, не повесть, она не для чтения.
– Ну, по программе обсудить надо, а для того сначала прочесть надо.
– Короче, ты сознательно снизил успеваемость.
– Я не снизил успеваемость. Я просто показал им, насколько «хорошо» их учили предыдущие 8 лет. Оказалось, что, ну, совсем геть. А тут мне начали рассказывать: «Выпускные классы», пятое-десятое. Я говорю директору, завучу: «Граждане, возьмите сами, перечеркните все мои оценки, исправьте своей рукой. Я лично ничего исправлять не буду». Так прошла одна четверть – они исправили. Потом, когда заканчивалось полугодие, я просто поставил оценки, повернулся и уехал домой. Мне звонят: «Приезжайте на педсовет». Я говорю: «Все, что вы хотите сделать, делайте без меня».
– Это прогул.
– Нет. У меня каникулы. Это не мой рабочий день. Я не обязан. Хотите – увольте меня.
– Так они могли по статье уволить.
– Нет. Не могли молодого специалиста уволить. Я должен был что-то такое уже натворить. Там учитель жил с десятиклассницей, его и то не уволили. Они мне — каникулы заканчиваются, «Приезжайте». Директор пишет «Не возражаю». Я говорю «Давайте документики». «В районо идите». Иду в районо, говорят «Это беспрецедентный случай в истории района», я говорю «Ну и что? Документики». «Не возражаю». Спрашиваю: «Что мне с этим делать?» «А теперь в облоно. Мы же Вам не давали распределение. Мы можем только не возражать, а уволить Вас мы не можем». Я — в облоно. Пока добился там какого-то приема… Они мне говорят: «Давайте, мы Вам поменяем школу». Я говорю: «Не надо». «А что Вы хотите?» Я говорю: «Хочу туда, где я собственно был. В газету. Это не мое. Я не преподаватель, тем более, ну, как-то у меня не складывается. То, что я вижу, меня не увлекает». Короче говоря, с горем пополам, со мной проводили какие-то воспитательные беседы, что молодежь надо учить. Я говорю: «Надо – учите молодежь. Давайте, я буду как-то иначе учить. Не именно в школе, ну, может быть, другими какими-то способами». «Не возражаю». «И что?» «А теперь в министерство». О-о! Вот это было самое веселое. Т.е. распределение идет через них. Короче, вся эта канитель длилась больше двух месяцев. Зарплату я уже не получал, потому что мои часы распределили, ясное дело. Но я и не был свободен. Но через 2 месяца мне удалось, разорвав тельняшку, наконец вырваться из этого круга…
– Все-таки ты преодолел это тяготение. Но здесь уже «баба встала – место пропало».
– Пропало, да. И я попал чудом, нашлось место мне… в многотиражке ЗОРа, завода Октябрьской революции — машиностроительного сельского хозяйства. Газета называлась «Прапор Жовтня».Четыре полосы. Это был крупнейший завод в Одессе. 6500 работников там. Только в заводоуправлении было 800 человек.
– А кто редактор был?
– А редактором там была очень странная женщина, удивительная. Не знаю даже, каким образом она стала редактором. Тамара ее звали, а фамилию не помню.
– А тираж ты помнишь?
– Тираж был, по-моему, 3000.
– Завод-то большой, понятно. Но ты что, по цехам болтался, писал?
– Я тебе скажу так. Тот недельный норматив, который я должен был выполнять, я выполнял за 1 день. Все остальное время я работал на «Вечерку», «Комсомольскую искру» и любого другого замечательного работодателя, который готов был принять мои услуги и заплатить деньги. Я уже себя чувствовал жестким профессионалом. Многие сидели в «тиражках» и никуда не рыпались, и им там было хорошо, а мне не было хорошо, мне было скучно там. А вообще многотиражных газет было много. На каждом заводе более-менее приличном была многотиражка.
– В университете была многотиражка. «ЗНК», «За наукови кадры».
– Во всех ВУЗах, в строительном, в водном «Вымпел» был, в сельхозе, в медине, в политехе. Да везде были!
– Основных три газеты считались: «Знамя коммунизма», «Черноморская коммуна», «Комсомольская искра».
– Потом «Вечорка» появилась, в 1973 году.
– Военная же еще была, окружная – «Защитник родины».
– Ее в городе никто не видел. У нее был огромный тираж, но она сюда не попадала. Она расходилась по гарнизонам, тем более, округ-то у нас был — аж до Тирасполя. Четыре области, Крым и Молдавия.
– Помнится, ты на сборах же был там по военной газете какой-то, да?
– Да. И поскольку я был офицером запаса, они меня пытались туда привлечь и одно время даже им какие-то огромные стать писал. Знаешь, чего меня не взяли? Они сказали, что я сильно много пишу, это неправильно, и еще я очень много гонорара поедаю, поэтому им такой капитан при майорах и полковниках, которые пишут меньше и зарабатывать они будут меньше, не подходит.
– Они, помню, вообще почти ничего не писали.
– Вообще люди были удивительные. Очень разные.
– Воронина Валентина помнишь?
– Конечно, я помню. С Валей я потом много лет сотрудничал. Он же открыл полиграфическую фирму, и мы с ним по полиграфии еще работали. Дело в том, что журналисты того периода, с моей теперешней точки зрения, делились на две совершенно разные категории. Одни были реально увлеченные, работоголики, готовые в выходной, вечером работать, безлимитно. И они этим жили, и вот эти люди мне нравились. Потому что я понимал, если это журналистика, и ты в этом, то ты должен вот так. Я же много лет работал спортивным репортером, причем параллельно, уже где-то с середины 80-х, хотя мне было всего 30 лет тогда, но я уже считался очень матерым парнем, потому что у меня послужной список. Кстати, я был самым молодым членом Союза журналистов в Одессе. В 1978 году мне было 23 года, когда вынесли на Президиум Союза вопрос о моем приеме. Мне потом рассказывали, что были вопросы, но Коляда, в принципе, ко мне нормально относился.
– Иван Митрофанович, поясним читателю, пожизненный ответственный секретарь нашей организации Союза журналистов.
– Именно. И там кто-то сказал, меня все знали из других изданий, «Що це таке? Що за мальчик?», и когда Коляда достал им папку… а там было пару сот материалов, причем из разных газет, из журнала «Старт», из одного польского журнала. У меня было интервью с Симоновым еще 1975 года, когда он в Одессу приезжал на празднование 30-летия Победы, а я писал диплом по его военным повестям и т.д. И как раз он приехал, я поймал его и сделал большое интервью. Оно вошло у меня в дипломную работу, это вообще считалось высшим пилотажем. Так и приняли в союз.
– Старики тогда играли большую роль.Все еще — фронтовики. Они нас очень недолюбливали, пацанов. Смотрели как-то подозрительно.
– Ну, да. Им казалось, что это все – несерьёзное, безответственное. И одевались мы не так. И песенки разные… А стаж журналистский складывался так, что — кроме работы в «Комсомольской искре»… я вернулся после отсидки на Пересыпи, на «ЗОРе» и ещё работал в отделе спорта в «Вечерке». Гена Швец уехал и я 2 года там работал, меня Борис Деревянко пригласил. И сам же меня… как бы это выразиться… В общем, он погиб, его нет. Есть площадь его имени. Но человеком, признаться, был он разным… Ладно, в связи с тем, что мне нужно было писать во всякие спортивные газеты… Тогда же не было электронных средств массовой информации, и в газеты диктовалось все по телефону, допустим, в Москву, Киев репортажи с футбола.
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua