Держу в руках только что сошедшую со стапеля книгу «В Стране Журналистика». Как бы непроста была судьба этой Страны, этой книги о ней, и её авторов — академика О.В.Мальцева и моя, грешного, дело сделано: вот она, книга. Открываю наугад, попадаю в самые разные журналистские эпохи, жанры, виды, роды.
И отбросив ложную скромность, говорю себе и Вам, читатель дорогой: ярко, свежо, полезно. Охват более чем значительный. Но уж так, видимо, устроен творческий интеллигент – даже в самом удачном случае хоть чего-нибудь ему, да не хватает. Вот тот материал, который сейчас предлагается Вашему вниманию, вдруг подумалось – вполне мог быть помещённым в новой нашей книге – в виде эпилога.
Объёмная беседа с полпредом журналистской династии (с конца 50-х ХХ века и по сей день ХХ1-го) многое откроет любознательным в этой самой Стране Журналистика. Когда-то, в 60-е фотокорреспондент «Комсомольской искры» Михаил Рыбак посадил меня на один из редакционных столов и сфотографировал для публикации повести, которую я привёз из армии. Это был отец нынешнего моего собеседника Аркадия Рыбака, писателя, путешественника, коренного искровца, создателя и главы газеты и издательского комплекса «Порто-Франко», с первых жизненных шагов гражданина Страны Журналистика. Настоятельно рекомендую прислушаться к нашей беседе.
Рыбак — сын Рыбака
– Как было хорошо известно задолго до того, как мы с тобой ступили на журналистскую стезю (хотя для многих нынешних, так сказать, журналистов это – новости), журналистика – род литературной деятельности. А таковая предполагает, среди прочего, известный минимум импрессионизма, впечатления. Припомни первые твои самые ранние впечатления о журналистике, куда, по-видимому, все-таки притащил тебя папаша.
– Если вернуться в мое почти босоногое детство ( в босоножках), ситуация была иная. Ведь журналистика была не первой профессией моего отца, и он начал этим заниматься не с ранних лет.
– Он был, старики это помят, военным летчиком.
– Да, он был военным летчиком. Но ещё закончил геофак Одесского университета. И преподавал одно время даже в школах. Тогда же вел кружки краеведческие. Его знакомый, работавший в газете, некто Саша Береславский, в самом конце 50-х его за руку привел в редакцию газеты «Черноморская коммунуна» — к Володе Крыжановскому и сказал: «Вот парень с готовыми заметками про интересные какие-то там походы, находки и т.д.
– Кстати, он же фотографом был? Известнейшим фотокорреспондентом.
– Так в том-то и дело, что он не был фотографом изначально. Когда он вел эти краеведческие кружки, выходя с детьми на природу, получал в качестве инвентаря фотоаппарат, и для того, чтобы потом засвидетельствовать, что они были там-то и там-то, ему надо было делать стенды. Вот тогда он впервые в жизни взял в руки фотоаппарат.
– Т.е. это случайно произошло?
– В принципе это произошло в связи с его интересом к краеведению и необходимости фиксировать факты этого круга, накапливать, систематизировать знания о них. Ну, конечно, и в связи с его способностями. Он стал ещё и фотографировать. Закончил к тому моменту уже два высших учебных заведения – военное и гражданское, умел преподавать, прекрасно владел словом. И вот на том этапе жизни своей он попал в газету. А тут ещё я у него появился. В старые времена, как ты помнишь, никто в декретах по 3 года не сидел, то все работали, и куда меня было девать? Чуть подрос, очень часто с батей бывал на съемках или крутился там в редакции — просто под ногами. Без всякой задней творческой и карьерной мысли. Он меня не собирался «всовывать» ни в какую газету, ни я, тем более.
– Это на Пушкинской было? Святое для каждого из нас место – Пушкинская, 32?
– Нет, это было еще в старом обкоме комсомола на Куликовом поле. На четвёртом этаже. Оттуда на Пушкинскую съехала областная молодёжная газета «Комсомольская искра». В которой со временем, правда, уже по другому адресу, мы с тобой и познакомились. Но поначалу он в областной газете «Черноморская коммуна» просто напечатал пару снимков. Потом работал по газетной части — его первая штатная работа была в «Південній зорі», которая, кстати, базировалась в Одессе, но обслуживала Беляевский и еще какой-то район. А вот когда где-то в 1963-ем его пригласили в «Комсомольское племя», которое находилось на площади, туда он периодически стал с собой брать. Я там крутился. Потом, когда газета переехала на Пушкинскую, я был уже постарше. И еще больше мелькал и мешал работать.
– Знаешь, вот интересно. Маленькая судьба маленького человека, ребёнка, а она все время налагается на кальку большой судьбы огромной страны. Для молодого современного читателя эти адреса-переезды ни о чём не говорят. А ведь речь – об исторических вехах. Никита Хрущёв и компания упёрлись в 60-е лбами в противоречия и тормоза развития страны. И с элегантностью глупцов отменили горкомы партии и комсомола. А учредили экономрайоны, во главе с совнархозами (у нас появился Черноморский экономический район), обкомы сельские и промышленные. И на четвёртом этаже ОК ЛКСМУ, на месте экс-горкома, образовался вакуум. Туда переехала областная молодёжка. На пару лет, пока Никита не слетел. Потом восстановили горкомы. И молодёжная газета вернулась на Пушкинскую. Кстати, на печати «Комсомольской искры» уже и в наше с тобой время значилось: «Орган ЦК ЛКСМУ по Черноморскому экономическому раойну». Хотя была она уже давно органом обкома…
– В какой-то момент Женя Голубовский, ныне, как ты знаешь, здравствующий, слава Богу, задал мне простой вопрос: «Мальчик, я тебя тут уже сто лет вижу. Может, ты чем-то еще занимаешься, чем-то увлекаешься?» Я говорю: «Спортом». «Ну, спорт – это не мое. Может, что-то еще? Что-то коллекционируешь (марки, значки)?». «А давай, ты возьмешь каких-то пару своих коллекций марок, еще чего-то и напишешь о них». Для меня это была просто непонятная какая-то история – что значит «напишешь»? Писать-то я умел, но не понимал, как это я возьму вдруг — для газеты что-то напишу. И это «что-то» напечатают. Потом я пришел домой, сделал какие-то репродукции нескольких серий марочек. И что-то набросал. Написал. Текст сохранился, могу показать….
Прошу любить и жаловать.
– Одно название чего стоит!
– Честно, я не уверен, что названия придумывал все я. Возможно, что это дал Евгений.. В данном случае важен сам факт, вот это есть то, с чего я начинал.
– Там дата какая?
– 1968 год. Я в 7-ом классе всего лишь учился к тому времени. Но не думаю, что этом здании есть хоть один человек, который опубликовал (тебя я не беру в учет), заметку раньше этой даты.
— Полагаю, и вне этого храма журналистики сегодня мало найдётся таких. Мы – по Фенирмору Куперу, что-то вроде последних из могикан. Но тогда, в милые те времена, когда эта наша беседа была ещё очень далеко за горизонтом, — как ты сам воспринимал газетную литературу?
— Честно скажу, в то время — никак. Для меня это вообще было какое-то не совсем понятное занятие — при том, что отец работал в газете уже на тот момент не один год…
– Но ты приходил в газеты, болтался в редакцях, видел-слышал тех людей.
– Да, конечно. И они тогда были никакие не ветераны, молодые, энергичные – может быть, даже не в меру. В редакциях всегда было оживлённо, шумно. И все действовали — фактически непрерывно.
– Кого ты лично видел-слышал?
– Голубовского, Барановского, Михайлика, Шевцова, Беллу Керман. Были еще Миша Малеев, Люда Гифрих, Деревянко, Варламов, Рудик Феденев, Беленьков, Лисаковский.
– Ну, это ж люди были – будь здоров! Личности…
– Да, конечно, для меня было очевидно, что это необычная, не серая публика. По-моему, Григорянца я еще застал. Галя Семенова была, очень серьезная женщина. Вадик Овсянников, Ян Сафронский — очень был своеобразный и интересный человек. Была масса достаточно колоритной публики. Больше того, эти люди иногда собирались у нас дома. Знаешь, когда тебе 12-13 лет, ты немножко иначе это воспринимаешь. Когда мне уже было 15-16, где-то почувствовал: наверное, это то, чем я хотел бы заниматься. Конечно, я уже присматривался к этим людям более внимательно. Прекрасно помню, в отделе культуры (вернее, в закоулке культуры, если его можно так назвать) – висела огромная, сшитая из нескольких листов ватмана штуковина, на которой каждый какие-то хохмы оставлял.
— На ней значилось: «Афонаризмы для служебного пользования». Нарисовал заголовок Саша Ануфриев – редакционный художник. Ты наверняка и его видел.
– Ну, конечно. , Цикун потом художником работал
– Ну, это все потом, а первым был Саша Онуфриев. А после него – Игорь Божко. А хохмы писали все. Варламав, помню, написал для Людмили Гипфрих: «Люди гипфрих за метал». А ниже – ясно кто ответил: «Не варламывайтесь».
– Да, не забыть бы: редакция становиласт выставочным залом. Уже в 60-е годы там начали выставлять в большой комнате художественные выставки. Неофициальные, ты же помнишь.
– Ещё бы не помнить. Моя была первая. В шестьдесят четвёртом.
– Кимыч, я не помню, чья была первая, и я не буду ни утверждать, ни спорить.
– С выставочным делом связана история – редакционная притча. Съехали из обкома на Пушкинскую, там несколько было учреждений. И какой-то там был «Укррыбводземхоз. Приходили туда люди по делам, заблуждались и попадали по ошибке в редакцию. Мне Белла рассказывала, что пришел какой-то заблудившийся и поблуждавший, посмотрел на мои картины и сказал с ненавистью: «У-у-у, абстругалисты проклятые!». Все смеялись. Так ко мне прилип ярлык – «Абструганист».
– Ну, там выставляли многие из той публики, которая называлась одесским авангардом.
– «Отвергнутые официальным салоном» – нас так называли.
– Да, да, да. Ну, т.е. не пускали в Союз художников. Очень много там такой публики, они все крутились как-то вокруг «Искры».
– «Черноморка», «Знамя», все-таки, были слишком солидными и даже, признаться, занудными. А молодёжка – совеобразным клубом. И тебе, пацану, наверно, было интересно?
– Конечно. Ещё как. Это привлкало и увлекало.
– И спортсмены приходили.
– Там вообще всегда была тусовочка. Когда сам там работал, иногда задавал себе вопрос «Как здесь вообще можно работать?». Был огромный кабинет (четыре стола), через него ты проходил в дальние комнаты, в другой отдел, где стояло еще три стола, а, пересекая наискосок — попадал в секретариат, и там сидел Ардановский.
– Это тот, который Толика Мазуренко учил.
– Да, именно. По телефону никто не звонил, все перекрикивались.
– Мягко говоря, в редакции всегда оживленно было.
– Когда я какое-то время сидел в этой большой комнате, причем там был отдел спорта, отдел учащейся молодежи.
– А Лившин работал, Семён. Он подписывался «Перший Липший».
– И Сема, кстати говоря, вел в конце 60-х Школу молодого журналиста. Когда я реально определился для себя с эти делом, перешел в 116-ю, в литературный класс , в это же время действовала Школа молодого журналиста. По-моему, чуть ли не первый выпуск был организован. И там Сема читал, потом Голубовский, Кердман. Ну, в целом понравилась атмосфера. Ты же понимаешь, каждый человек доволен тогда, когда он видит какой-то результат. Для подростка какой результат? Ты видишь свою фамилию в газете. К тому же, тебе еще говорят, что можно зайти в кассу, получить каких-то пару рублей.
– Первый свой гонорар ты должен помнить. Я свой первый запомнил. 12 строчек – 1 р. 49 коп.
– Рубля 2, наверно.
– Ну, это кое-что.
– В те времена рубль-два – это были деньги. Моя мама получала зарплату — 65 рублей в месяц.
– Ну, настроенческая сфера понятна. Позитив. А дальше начинается…
– А дальше начинается жзнь, Как правильно сказать… в рваном ритме уже более привычная вещь, т.е. когда увидели, что я чего-то там пишу, что я в состоянии слова составлять более-менее связно в предложение, тут нарисовался Ян Сафронский, который говорит: «Подожди. Ты ж сам спортом занимаешься, а вот же будут соревнования. А почему бы тебе не написать?». Уже какие-то события происходят где-то в школьной жизни, я говорил: «Вот было то-то. Надо?» «Давай, напиши». Потом, опять же, когда Школа молодого журналиста, Сема очень любил организовывать эту публику в какие-то рейды по проверке подготовки школ к учебному году, подготовке пионерских лагерей к сезону. И вот мы такой небольшой бригадой ( потом из нее, конечно, выпадало 90% людей), оставался один я, один кто-нибудь из штатных сотрудников и какой-нибудь теоретический инструктор физкультуры, который, конечно же, не писал ни слова. И садились, делали какой-то отчет, обзор и т.д. То меня послали на конкурс молодых токарей. Кому охота было в воскресенье туда идти. Ну, в общем, такое закрутилось. То в поход пошли, то я был во флотилии юных моряков. Ну, а дальше — прощай, школа, здравствуй, университет. Филфак. С пониманием, что тебе нужен не только диплом филолога, но и некий объем информации, знаний и навыков.
— Но тут интересный момент. Твой папаша хорошо знал журналистику. Не только – вообще журналистику, вторую древнейшую, а нашу, родную, конкретную, провинциальную. Правда, в то время ещё не захолустную, как сегодня. Но – ту, реальную. Одесскую. Миша ведь знал-понимал – что тебе предстоит на самом деле? Обычно родители или соглашаются, или заставляют, или возражают.
– Знаешь, у меня вообще с родителями были, с моей точки зрения, отношения, близкие к идеальным. Сейчас, с годами, когда я имею тоже кучу детей, внуков и т.д., я понимаю, что это был, наверно, самый идеальный вариант, т.е. они особо не вмешивались в мои дела. В газетной работе мы с отцом, в общем, напрямую не пересекались, потому что все-таки он, был в первую очередь, фоторепортером пишущим. Он иногда дома давал почитать своё, уже в моем раннем возрасте доверял мне свои тексты. Мы с ним часто отбирали его фотографии. Эта степень доверия, собственно говоря, вырабатывала некий профессионализм подсознательно: ты уже не просто с позиций какого-то пацана к этому относился. Ты уже – тот, которому что-то доверили…
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua