— Вернёмся к Вашим истокам. Неужели для Вас тогда журналистика была такой романтично-бесплотной или был еще материальный интерес?
— Хороший вопрос, между прочим. Может быть, сработал ещё один момент — материя грубоватая, но существенная. Я понимал, что, принеся 10-12 строчек информации, получу 1 рубль 49 копеек. Плюс — гонорар за пару-тройку рисунков. Оплата зависела от количества строчек. Как перефразировали журналисты Чехова: «Краткость — сестра таланта, но мачеха гонорара». Я принес (забуду ли!) в 1963 году свой первый материал «Фабрика дежурит за прилавком», о том, как изготовители следят за сбытом их продукции. Это была новинка, информуху мою перепечатала «Правда Украины». И я получил свои первые-кровные 1 рубль 49 копеек. Потом пригласил приятелей на крышу ресторана «Киев» и угостил их «Шипучим» и мороженным. Наверное, и это тоже имело некоторое стимулирующее значение. Не большие деньги, но все же — честно и творчески заработанные. Я как-то сразу становился на профессиональные рельсы. Между прочим, у нас и этот термин трактуют однобоко и неверно. Считается это оценкой качества продукции. Между тем, профессионалы в любом деле бывают разные. Плохие, например. Профессионал — человек, который живет за счет этой профессии. Или, преимущественно за её счёт. Жил я тогда главным образом за счет другой работы. Но частично — и этой. Как говорится, не в этом дело. Но и в этом — тоже….
— И вот, однажды, Вы посмотрели на жизнь из окна своего редакционного кабинета?
— Тут — значительный прыжок по времени-пространству. На жизнь приходилось смотреть из подвалов и с чердаков, фабрик и заводов, конструкторских бюро и спасательной вышки. С поездов, самолётов, судов и боевых кораблей, из казарм. Однажды в Одессе построено было восьмиэтажное издательство «Чорноморська комуна». 8-й этаж — «Вечёрка», 7-й — мы, «Искра», ниже — «Знамя», потом, сама «Черноморка», Союз Журналистов. Там же находился и Союз журналистов СССР. Кстати, мощнейшая, могущественнейшая организация. Покажешь кому-то пухлое тёмно-вишнёвое удостоверение с золотыми буквами «Союз журналистов СССР» — все в рассыпную! Этот штрих — также к ответу на ваш вопрос о журналистике тогда и теперь.
— Как и когда Вы стали членом этого замечательного многоуважаемого союза?
— У меня и тут — не как у людей. Во-первых, я в него не стремился. Не потому, что не хотел. Наоборот: потому что он для меня казался недосягаемым. Да и не до того было, работы в редакции было очень много, вёл отдел сатиры и юмора «Козлотур», еженедельный фельетон и всякая-всячина. К тому же мы создали один из первых в стране Пресс-Клуб. Председателем выбрали Пашу Михайленко, зама редактора «Знамени», зампредами — Феликса Кохрихта и меня, грешного. Да, ещё я был главой молодёжной секции. Клуб стал знаменит, теоретические и культурные мероприятия, досуг журналистов. Из Киева, из Москвы приезжали. Встречи с известными соотечественниками и иностранцами. Однажды начальство поручило мне доклад на пленуме журналистского союза. И тут выяснилось, что я — не член союза. И в 1980 году меня приняли.
— Говорят, в то время звание журналиста, в особенности статус члена союза журналистов СССР, в обществе был весьма высок?
— Не то слово! Вес был огромен! Это была заведомо и очевидно элитарная и судьбоносная сфера. Что называется, муха туда не могла просто так залететь. В наше светлое время, общаясь со многими именующимися журналистами, меня не редко посещают две мысли: Что этих людей привело сюда? И, будь я и мои товарищи тогда на подобном уровне — на пушечный выстрел нас не допустили бы в журналистский цех.
— В какой момент Вы перешли из вольных авторов-художников в категорию профессионалов? — На хлеб я к тому моменту уже давно зарабатывал, как художник: графика, реклама, оформление, полиграфия. Но был уже предостаточно популярен, поскольку публиковался во всех местных и некоторых центральных престижных изданиях. Вплоть до «Литературной газеты», журнала «Юность», «Комсомольской правды». Моя пьеса шла в театре. Сценарии лежали в портфеле киностудии. Песни звучали в кино и на эстраде (в содружестве с композиторами Малюковой, Голубовым, Фрейдлиным, Красотовым). Насчёт перехода в газету пилил меня приятель, тоже поэт, редактор «Искры». И достал — сочинять и писать, мол, может всякий дурак, а ты приходи к нам на работу, потяни с нами лямку. Давай-давай. Помогай! Ну… вот я и… Это было в 1977…
— Публикации приносили популярность? Журналистов знали в лицо?
— Мы были самой читающей в мире страной. Мало кто даже по улице перемещался без газеты или журнала. На скамейке в сквере, в трамвае, троллейбусе, в автобусе и самолёте, в цеху в обеденный перерыв — все читали. Мало того, публикации горячо обсуждались, распространялись из уст в уста. И это тоже питало прессу. Говорили: утром на Соборке — вечером в «Вечёрке». А самыми популярными, конечно, были дикторы телевиденья! Нас знали по именам-фамилиям, их — в лицо. Тогда журналисты не вели передач, готовили только сценарную основу. Разве что — блиц-интервью, съёмки на выезде, в глубинке (тогда снимали ещё на кинокамеры). Знамениты были дикторы. ТВ в Одессе началось для быта в 1956 году. Как уже сказано, удивительное время. Двадцатый съезд. Двадцать первый съезд. Оттепель имени Хрущёва. Ниспровержение покойного генералиссимуса, иже с ним. Слабода! Как говорили в старину, пошла гулять губерния…
Самым первым, первейшим диктором стала Харченко Нелли Степановна. Студия на 3-й станции Фонтана ещё строилась, вещали из приспособленного помещения. Могло ли мне, пацану, явиться в голову, что на том ГосТВ в эфире отсижу 32 года! В ранге автора-ведущего, завредакцией и даже главного редактора телевещания и канала! И неуёмной моей фантазии тогда на это не хватало. Ничего подобного не подозревали во мне ни близкие, ни мудрецы-учителя. А люди ТВ воспринимались… ну, как олимпийские боги. Небожители. Однажды я видел, как Нелли Харченко с мужем, Сашей Лидерманом, очень известным оператором, переходили Комсомольскую улицу, остановились на перекрёстке. Им был красный свет, трамваю — зелёный. Но водитель остановил трамвай, снял кепку и поприветствовал их. А затем широким жестом предложил перейти мостовую перед трамваем. Это было феноменально! Да что там — диктор! Даже когда какой-то шофер или осветитель с телестудии приходил домой, его уже соседи ждали во дворе, чтобы поговорить, узнать, что там на ТВ, да как. Работая в эфире, я просто так не мог пройти по улице или проехать в трамвае, сразу заговаривали, спрашивали, одобряли мою программу. Или ругали. Или так: «Что же Вы в трамвае, а где Ваша машина?» Хотя у меня машины никогда не было. Откуда? Так как народ верил в наше небожительство и благополучие. Дабы не разочаровывать, хранить престиж цеха, говорил, что моя машина сейчас в ремонте.
— Вы упомянули «проходной двор» в журналистике. Когда открылись настежь эти ворота? И, неужели, когда-то в ней всё было идеально?
— Идеально всё было и бывает только в искусстве, в кино, театре, литературе, музыке, где безраздельно торжествует весьма своеобразная правда — правда искусства. Не мной замечено: она — при всей своей привлекательности и примерности, удивительным образом не совпадает с правдой жизни. Если мы говорим о реальности — искажения вредны, даже если они с плюсом и с добрыми намереньями. Конечно, и в истории реальной журналистики, изучаемой мною более полувека, и в том её отрезке, который выпало наблюдать лично мне, всякое было и всякие были. Но на верхней части моих ног (простите за интимную подробность) уже давно живого места нет: щипал и щиплю себя — Господи Боже мой, не скверный ли это сон! Современность бьёт все рекорды.
— Тогда мой вопрос о разнице остаётся в силе.
— Как и рефрен моей вступительной оговорки: всё это, даже если убедительно — моё личное мнение. Конечно, в основе той системности, которая в прежние наши времена определяла строго-жесткий подбор, расстановку и перестановку кадров, в идеологии, лежала всеобщая и полная централизация. В этом смысле сбылась мечта вождя — вся страна была одной фабрикой, одним заводом, одной школой, учреждением-заведением. Поскольку, и отсюда, из дальнего-далека, это особенно ясно видно, авантюрность начала нашей формации, оторванность доктрины её дальнейшего от повседневной реальности, и симулякры стопроцентного единства — десятками лет всё держалось на волоске. Почему он так долго не лопался — отдельный разговор. Но верхи, в центре и на местах, прекрасно понимали: одной тайной полицией природу долго обманывать не получится. К каждому чекиста и комиссара не приставишь. Нужно, чтобы они находились внутри каждого. Или, по крайности, в большинстве. И тут средства массовой информации незаменимы. Только нужно не копейничать, не экономить на них. Импортная бумага, европейские технологии, западная техника — индустриального масштаба. На всё это находились деньги, которых явно не хватало на многое другое. Всего-то через две пятилетки после зверской войны, когда ещё не убрали все доты-дзоты-руины-траншеи — нашлись громадные деньги на строительство в фонтанской глуши современнейшей на то время студии ТВ европейского проекта. И нас, детей начальства, возили по выходным — смотреть, как над местной шпаной и дубравой росла «Эйфелева» башня. Подумайте, Черёмушек и в проекте не было, Юго-Западный, Таировский массивы никому не снились. Вокзал был за городом. А прелестная Нелли Харченко улыбалась с экрана (тем, естественно, у кого был телевизор), «Здравствуйте, дорогие радиозрители…». И это не опечатка: не сразу привыкли к «Теле», у всех на слуху было «Радио». Даже главк назывался «Гособлрадиотелекомитет». Потом, уже при мне, он стал Телерадиокомитетом. Постепенно забылось — кто старший брат, а кто — младший…
— Заметно теплы ваши воспоминания о прошлом журналистики. Но вы же и против идеализации прошлого?
— Я против идеализации чего бы то ни было. Жизнь была с наши изначальными предками жестока и беспощадна. Изымала из оборота всё нетрезвое, слабое, заблуждающееся. Спасались они только и исключительно прямым взглядом на вещи, трезвой оценкой ситуаций и оптимальными решениями. И нас, таким образом, спасли — передали эстафету. Так что, в серьёзных делах — никаких фантазий. В том числе и в оценке прошлого. Многие строгости-жесткости нашего прошлого мне представляются надуманными, совершенно излишними. Очень многие — просто перегибами. Да такими, что, бывало, у хороших ребят просто кости хрустели. У реальной власти, в центре и на местах, всё ещё стояли люди эпохи более чем своеобразной. Довоенных и даже дореволюционных годов рождения, в детстве-отрочестве-юности-молодости прошедших сквозь такие сита, мясорубки, жернова — могло ли это не отразиться на их характерах, на их мировосприятии и миропонимании. Ходившие по своего рода минному полю и уцелевшие, они и внешне выглядели иначе. У них были другие глаза, походки, жесты. Что так бездарно пытается реконструировать современный кинематограф. Как говорил о себе мой учитель жизни и поэзии — у меня этот свинец застрял и сидит в позвоночнике. А когда я ему отвечал: «У меня — тоже…», он закруглял: «Но — в другой дозе!». Сколько хребтов хрустело, сколько судеб ломалось только из-за случайно сказанного, из-за неблагозвучной фамилии, из-за родственников за границей… Что там ещё… из-за пребывания на территории, временно оккупированной противником. И даже за пятнадцать суток, полученных в юности за то, что съездил по физиономии какому-то прохвосту. Один такой ветеран-орденоносец у власти в журналистском цеху, после очередного сотрясения заступившийся за меня, говорил: «Кіме, ти маєш знати, журналіст помиляється, як сапер, тільки один раз. І все! І тебе більше немає в природі…». Я, конечно, старался. Я расшибался в доску. Но и ошибался пару раз. Такие были ошибки, может, на сегодня и пустяковые. Даже и смешные. Но тогда, поверьте на слово, было отнюдь не до смеха. И когда за меня заступались сильные мира сего, и всё кончалось «Строгачом с занесением», я чувствовал себя просто заново родившимся. Бывало, что с треском вылетали из Союза журналистов СССР. «…За несовместимость такого отношения к делу с высоким статусом советского журналиста…». А это значило, как у нас говорили — без права поступления в другие кефирные заведения. Какая уж тут идеализация прошлого.
— А… позвольте спросить, за что же вас… тогда?
— Как зэки говорят: всех — ни за что! Один только пример. К юбилею обороны Одессы объехал я с фотокорром памятники Пояса Славы. И купил в киоске одноименную книжечку со снимками монументов. Там на каждой странице была фотография памятника и текстовка, так что мне не надо было ничего выдумывать. В каждый номер газеты — по фото с текстом, основанным на загримированном книжном. Всё шло прекрасно. С благодарностью за идею. Пока не дошло до одного из монументов. В подписи я похвалил его и назвал скульптора: некто Фельдман, что я списал из указанного издания. А на следующий день — скандалище! Тогда усиленно боролись с сионизмом. Не вникая в то, что это такое. И оказалось: выехал преподобный Фельдман из СССР со скандалом. Исключен из партии, из союза художников. Шумно уехал в Израиль. Чуть ли ни порвал партбилет. И, в связи с этим, я на таких коврах постоял, неделю не ел, не пил… И доказывал, что Фельдмана этого не видел в глаза, что он мне не мать, не сестра, и не любовница… Смягчила удар книжечка «Пояс Славы», откуда я черпал данные. И заступились ветераны-керивныки. Обошлось строгим выговором. С занесением, естественно. Я, оказывается, должен был позвонить в Союз художников и уточнить, как там Фельдман. А я об этом даже и не подумал. Кстати, по этому случаю замредактора обратил внимание на то, что цветочки на изображении бычка-козлотура в моей рубрике сатиры и юмора, имеют по шесть лепестков. Это ему напомнило еврейскую звезду. И выпускающий уже в матрице кайлом срубал по одному лепестку. А «Козлотур», к тому времени, выходил в таком виде уже лет пять. С острошетилистными цветками. И нарисовал его редакционный художник Игорь Божко, которого уж никак нельзя было заподозрить в сионизме. Это — так, в двух словах. Подробности — в мемуарах… И всё же, всё же, всё же, нынешняя другая крайность, всеобщая и полная безответственность, несерьёзность подбора-расстановки кадров, воинственная любительщина, неизящные сиюминутные решения (латки), при полном отсутствии взгляда в будущее — не менее пакостно. Поэтому, конечно, говорю: да, журналист — это была фигура!
— Люди очень верили тому, что было написано в газетах и рассказано с телеэкранов?
— В принципе — да. Громадная масса сограждан, прошедшая огонь и воду с медными трубами, отученная Сталиным иже с ним умничать, была уверена: начальству — виднее. Хоть начальству страны, хоть — республики, области, города, района, микрорайона, предприятия. Даже управдому. Что уж толковать о газете, журнале, ТВ. Мне потом было трудно привыкать к тому, что зритель-читатель стал нашим судьёй, мимоходом, по телефону или почтой, объявляет передачу и ведущего плохишами. В нашем дотелевизионном и малотелевизионном поколении это никому в голову не приходило. Телевидение было чудом. Телеприёмники включали задолго до начала передач, настраивали их по таблице на экране — даже она воспринималась, как диво-дивное. Дети во дворе кричали: «Таблиция! Таблиция! Уже таблиция!»
— Что же лично вас привело на ТВ — коллеги, случай, любопытство или целеустремленность? — Впервые меня позвали не в качестве диктора и ведущего, а — одним из участников программы, это была осень 1964 года. 10-я юбилейная студенческая целина. Организованное освоение целинных и залежных земель началось в 1954 году. И вот — десятая. На этот раз — без меня не обошлось. Целина конкурсная, из 1550 заявлений Штаб студстройотрядов отобрал только 550 человек. Меня долго не хотели туда пускать. Я не был студентом. А когда надоел в обкоме и в газете, дали удостоверение и командировку, но, отряд уже уехал. Я просто купил билет и поехал в Казахстан. Через Харьков. До Тобола. И там ещё — на попутках. Сейчас бы я не решился, а тогда — запросто.
Когда вернулись, в Одессе была очень шумная встреча. Московская, киевская кинохроники, телевидение, пресса, оркестр, начальство — все встречали одесский студенческий отряд, возвращающийся из Казахстана с большими достижениями. А я даже медаль там заработал! На перроне тынялся знаменитый диктор — Викентий Нечипорук, который готовил передачу о целине, и искал гвоздь программы. И тут я, перешедший в одиннадцатый класс вечерней школы рабочей молодёжи. Спецкор областной молодёжки. Уехали 550 бойцов ССО, а приехали 551. И он нюхом журналистским учуял, что здесь можно поиграть… Вообразите, ко мне подходит сам Нечипорук и зовёт на студию! Это — как на Луну или на Марс полететь! Я изобразил матёрого целинника: «Ладно, так и быть — приду». А у самого сердечко колотится в горле, вот-вот вылетит. И пришел. Это была первая моя ТВ-программа.
— Решительности Вам не занимать. Итак, Вы оказались заметным бойцом одесского студстройотряда?
— Можно сказать и так. Все уезжали организовано,всех стригли «Под ноль» и одели в солдатскую робу. Кроме девушек, конечно. А я-то ехал-догонял сам, волосы до плеч, костюмчик модный, с погончиками. И младше всех. Да стихи, да художник, да песенки под гитару. Конечно, заметный. Признаться, грешен: хотел тогда быть замеченным. Ещё и не догадывался, что это такое и чем за это платят. А потом, в Одессе командир отряда Лёша Якубовский стал первым секретарём обкома комсомола, а комиссар Толя Низов — завотделом горкома. Привлекли меня к активу, давали разные-всякие поручения. Я речистым-горластым был, а времечко шло развесёлое, митинговое. Шестидесятые неповторимые…
— Вы и в Одессе не затерялись?
— Кому-то из ТВ-начальства я, как говорится, глянулся. Потом уже, после Целинного моего триумфа, незабвенная Людмила Сиротки делала программу о молодых одесских поэтах. В начале осени 65-го Галина Захарова выдала программу о нашей «Звёздной Республике», дофиновском лагере горкома комсомола. Главой «Звёздной» был Лёня Сущенко, в дальнейшем мой коллега, известный КВНщик, тележурналист и драматург. В той республике я был министром прессы. Передачу о «Республике» мы с ним вели вдвоём, опять-таки, не догадываясь о будущей многодесятилетней совместной работе на ТВ. Отчего потом меня и утвердили комиссаром «Службы солнца», о которой я вам уже докладывал. Её девиз я стырил у Маяковского: «Светить всегда, светить везде, До дней последних донца, Светить — и никаких гвоздей, Вот лозунг «Службы Солнца». Так и прописался я и на телестудии. Но до штатной работы ещё были армия, строй, политработа, «Клуб Мастеров» на стадионе «Динамо» эпохи олимпийских Мехико, Мельбурна и убийственного Мюнхена-72. И две штатных пятилетки в газете. Чудо газеты и Чудо ТВ стали чудом жизни. Праздник ума и души для нас, дотелевизионного и малотелевизионного поколения. Но время шло. И не желало считаться с нашим душевным комфортом. Для следующих поколений постепенно это стало хроникой, а потом и вовсе не интересно — компьютер же есть, ноутбук, интернет.
— Вот именно. Сегодня в принципе каждый человек может быть неким средством массовой информации. Каждый может выйти в прямой эфир с собственного телефона в соцсетях, сфотографировать или записать на видео некое происшествие и выложить в сеть. То есть, сегодня непомерная гласность и доступ к информации. Если раньше было сложно получить информацию, то сегодня сложно ее скрыть. Почти всё и все — на виду. Легкодоступны порой даже те материалы, которые Закон относит к государственным, военным и следственным тайнам. Каждый может создать собственный канал на YouTube. Популярные блогеры имеют миллионы подписчиков и миллионные просмотры видео, которые, порой, превышают по влиянию и охвату аудитории центральных телеканалов.
— Конечно! Это — неожиданный, непрогнозируемый даже самыми яркими фантастами этап научно-технического прогресса. В сущности, возьмём шире, изначально все земляне, окромя слепо-глухо-немых от рождения, собиратели, носители и источник информации. Бабушки на лавочке сидели, — с точки зрения нашей профессии, — чем они занимались?
— Сбором и передачей информации!
—Это интервью — одна бабуля другую спрашивает, а та отвечает. Остальные слушают. Передают и принимают. Передатчики и приёмники. И для этого уровня не обязательно протирать штаны четыре-пять лет на журналистских факультетах университетов. Человек, с тех пор как овладел связной речью и не отказался от междометий (типа мата), всегда был источником информации. Другой вопрос — в фантастическом тиражировании этого всего простым нажатием кнопочки. Причём, инженерно-технически-технологическая сторона дела чаще всего намного выше, прогрессивнее, культурнее, наконец, формы и содержания материала.
В чём-то сродни нашему делу — слухи, сплетни, что очень свойственно для Одессы. Это ведь тоже момент диффузии материала, распространения его, тиражирования из уст в уста. Так сказать, устное народное творчество. Но механизм примерно тот же, просто подключился научно-технический прогресс. Знаете, устным сплетням меньше верили, чем по телевизору, по радио или в газете. Но если говорить о принципиальной разнице, очень жестким был идеологический и культурный надзор. Что касается “желтизны”, шпаны в эфире и на страницах газет, воинствующих хамства, жлобства, развязанности, разболтанности — исключалось… Ведь это тоже формирует умонастроение. Материться в прямом эфире или за кадром — это было не просто исключено, а никому даже в голову не приходило!
— Сегодня, за частую, наоборот. Чем больше «жести», тем выше рейтинги и просмотры.
— Одно из противоречий, заложенных в природу журналистики (и тоже плохо перевариваемой обывателем от журналистики): мы — производство. Разумеется, не этим только исчерпывается наша сфера; производство — не ради производства, воплощающего, тиражирующего, иллюстрирующего и распространяющего наше творчество. Как и искусство журналистики — не ради самого искусства. И всё же — и в этом деле законы производства непреложны. Да, мы ещё иобычное производство, со всеми вытекающими. Только продукция своеобразна. И как любое производство, оно тесно связано со сбытом, с потреблением. А значит, и с потребителем. В производственном смысле, если хотите, это — почти такой же ответ на спрос, как мини-юбки, коньяк и табачные изделия, мебель, цептеровская посуда и бижутерия. Какой элемент общества позавчера, вчера и сегодня вышел на авансцену? Какая продукция им востребована? К чему он проявляет горячий интерес и к чему равнодушен? Каков в среднем его интеллектуальный, моральный и общекультурный уровень? На какие «Товары широкого своего потребления» он предъявляет спрос? И многие журналистские наниматели, застигнутые стихией рынка врасплох, ведут свои дела сообразно с критериями оценки спроса, производства и потребления. Хотя, конечно, вопрос — насколько точна эта оценка, каковы её критерии и сверхзадача.
— Выходит, замкнутый круг?
— И круг дьявольский. Если учесть принципиальную разницу между производством одежды, обуви, головных уборов, духов и велосипедов, и созданием-тиражированием другой продукции, призванной формировать умонастроение массы современников. Относительно независимыми (во всяком случае — от рыночной стихийности, от толпы, от того элемента, который ещё журналист Пушкин, преданный своему народу, называл презрительно чернью и просил не путать это с народом), были бюджетные, государственные средства СМИ. Их жизнедеятельность также не была идеальной. Но им не за чем было идти на поводу у пошлости и жлобства. В ходе разгрома государственной сферы производства как-то незаметно исчезли и привычные госСМИ. Нужно ли подробничать о том, кто нагрел на этом руки. Достаточно взглянуть на продукцию, так называемого, общественного местного ТВ, наглейшим образом вломившегося в ту самую любимицу одесситов и разгромившую её — студию телевидения на третьей станции Фонтана. Или вы полагаете случайным стечением обстоятельств несколько пятилеток жлобизации нашего общества, его очевидного одичания? Тут — весомый вклад и своеобразного обновления журналистских кадров. Нет-с, воистину, ничто на земле не проходит бесследно…
— Этот перелом как-то не привлёк внимания ни государства, ни общественности.
— Все до того обалдели от происходящего, что как-то не заметили: кодляк авантюристов украл у государства его кровные двадцать шесть областных телерадиокомпаний, объявив их своей собственностью — облагорожено названной общественным ТВ. Всё прошло и пошло дальше, как бы само-собой. Все привыкли к тому, что каждый вещает то, что хочет, но ответственности ни за что не несет. Свобода!
— Даже официальные СМИ, плохо следят за качеством информации, а то и вовсе подают ее так, как «нужно кому-то лично, как некто желал бы на что-то повлиять… — Увы, в принципе и это не ново. Новы масштабы, нов разгром. Рекорды пошлости, непрофессионализма и, между нами, просто глупости. Но фокусировка на сверхзадаче, главное направление остаются неизменным. Ведь если, по Маяковскому, все эти «Звёзды» зажигают — не сомневайтесь, это кому-то нужно. Во всяком случае, раз уж вы интересуетесь моим личным мнением, я — Фома-неверующий, органически не способен поверить в спонтанность происходящего. В бывшей Одесской средней школе милиции сопливых курсантиков учили начинать расследование с вопроса: «Кому это выгодно?». Кому было выгодно менять на переправе лошадей? Сокращать милицейское воинство в разгар войны с преступностью и задолго до победы? Отдавать на откуп заводы-фабрики-комбинаты глупым, жадным, прижимистым, изворотливым откупщикам-демократам? И, наконец, потом-кровью народа созданное госТВ, даже не за копейки, а бесплатно запросто отдавать полуграмотным авантюристам-общественникам под вопли «Дорогу молодёжи!» и «Долой совков!»? Чей это социальный заказ? Чья стратегическая операция? В чём тут выгода для государства и общества? Вот так и живём…
Продолжение следует…
Собеседовала Светлана Ильюша — главный редактор газеты «Твоя судьба», координатор проекта «Говорящий город», научный сотрудник НИИ «Международное судьбоаналитическое сообщество», член Историко-литературного общества.
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua