Материалы этой рубрики – по сути, чаще всего просто откровенные беседы полпреда читателей, нашего специального корреспондента, ради их знакомства с участниками историко-литературного общества ОРО УАН. Да-да, самые обычные встречи- беседы, вопросы, ответы, обмен мыслями по самым разным вопросам, темам и идеям. А кому они могут, с первого взгляда, показаться отвлечёнными и не вполне созвучными текущему моменту. Но ещё древние числили среди лучших способов знакомства и сближения людей вот такую беседу, непринуждённую, не зарепетированную и вроде отвлечённую. Дружескую. Беседу друзей. Отсюда и наш выбор эпиграфа.
«О, как хороша ты, беседа друзей…».
(Мих. Светлов).
Внимательный читатель нашего журнала знает его издателя – Одесское региональное отделение Украинской Академии Наук. И что в его структуре есть и «ИЛО», «Историко-литературное общество». С литературными, научно-популярными материалами актива этого общества в путешествии нашими страницами читательские встречи также нередки. Новая серия публикаций познакомит Вас с участниками нашего «ИЛО», персонально — с их судьбами, увлечениями и размышлениями о жизни.
Знакомьтесь, кто не знаком. Шевченко Максим Владимирович – адвокат.
– В самом деле, будем знакомы. Я родился в Белгород-Днестровском районе, соответственно, Одесской области. После средней школы поступил в Одесский же национальный университет имени Мечникова, каковой и закончил в 2006 году.
– Юридический?
– Да. Экономико-правовой на тот момент времени уже был факультет, они как бы объединили это дело. Ну и, собственно с того времени, с момента окончания, практикую в юридической отрасли. С 2009 года – адвокат.
– А у адвоката тоже есть специализация?
– У меня лично широкий профиль, я не замыкался на каких-то узких направлениях. Уголовное право определилось после получения адвокатского статуса. До этого было — гражданское… Сегодня — и гражданское, и административное. «Админка» так называемая – это то, что у нас законодатель ввел несколько позже. Это уже споры с государственными органами – собственно, в моей практике на сегодня занимает довольно обширный блок. Признаться, разные бывают случаи в этом плане.
– А в университете у Вас тоже была специализация?
– Программа делилась на два направления – это гражданско-правовое и уголовное.
– Прямо с первого курса?
– Нет, чуть позже уже, где-то на курсе 3-4, по-моему. Там просто добавились узкоспециализированные предметы. Но на самом деле в университете я учился на гражданском факультете, меня тогда не увлекало уголовное право. А потом уже, с одной стороны, жизнь заставила, а с другой, уже втянулся.
– Экзотика криминала Вас не привлекала?
– Уголовная – нет.
– В наше время… вообще дел гражданских было гораздо меньше, наследственно-спорных почти не было, были разводы, соседские споры. Всё это нам, журналистам было не очень интересно – занудно как-то. Другое дело – уголовщина! Живые детективы…
– Ну, они, гражданские «Дела», и сегодня не чрезмерно веселые на самом деле.
– А тут замысловатые хищения в особо крупных размерах, убийства, тяжкие телесные. Изнасилования. Подрастрельные статьи…
– В моей практике, кстати, таких дел совсем немного, именно которые касаются жизни, здоровья людей, и физического на них воздействия. У меня были всё больше экономические преступления.
– Вот, это уже, опять-таки, характерно для времени.
– Да, да, конечно, они стали более актуальны. Тех, я думаю, меньше не стало, но эти стали более актуальны.
– Вот интересно, в поле зрения вашего попадали экономические преступления. Акцент смещался?
–Я тогда задался, если можно так сказать, вопросом стержня моей деятельности. Не профессии, а именно моей деятельности. Это представление и защита интересов конкретно бизнеса. А, соответственно, бизнес чаще всего сталкивается с действиями в отношении государства. Каждый хочет другого обмануть: государство – отобрать побольше, бизнес – отдать поменьше. Но в принципе и отдельные люди в отношении отдельных людей и их сообществ: мошенничество тоже – не новинка, но в наше время штука распространенная. Она стала, может быть менее замысловатой, грубоватой, не такой изящной, как была когда-то или, по крайней мере, какой воспевалась в литературе и искусстве. Но…
– Говорят, даже в пещерах при первобытнообщинном строе кто-то кого-то…
– Да ребенок, я смотрю на кого-то маленького, условно говоря, он уже перенимает обман, то понятно, что и уроки обмана, наряду с другими наблюдениями и навыками, получает рано в жизни.
– В общем-то, правоведы, которые интересуются социально-психологической базой подобных тенденций, – это основано на противоречиях, заложенных уже во второй природе, самой природе человеческого общества, когда кто-то просто не может что-то сделать явно, а нужно и очень хочется, надо перехитрить, обмануть, смошенничать, и прочее-прочее. Дети – это понятно, они в слабой позиции, зависят от взрослых, им приходится где-то хитрить. Эти схемы и навыки в других возрастных категориях иногда напоминают детские ухищрения. Есть в этом что-то детское. Кроме последствий, конечно…
– Да-да, пожалуй…
– Так что есть мнение, что это – в какой-то мере проявления психологических рудиментов детства – мошенничество.
– Ну, Вы знаете, это слишком сложно, тогда, наверно, многое можно было бы приравнять к рудиментам детства. В конце концов, мы все родом оттуда. Я, наверно, сравнил бы это в какой-то степени с вождением автомобиля. Мы, адвокаты, в бурно-энергично-автомобилизирующемся обществе, нередко рассматриваем «Дела», связанные с улицей, с дорогой, с движением по ним и всевозможными ситуациями. К примеру, что имею в виду? Вот, я, условно говоря, долго ездил по правилам. Но тут — нарушаю их, при том вполне сознательно, выезжаю на перекресток и понимаю, что пересекаю двойную сплошную, себе отдаю в этом отчет. Если я понимаю, что это так, то акцентирую внимание на «возможных последствиях». Но ведь предостаточно людей, которые, как ни странно, нарушают правила и делают это просто бессознательно, они именно по-детски, -уверены в том, что можно и так.
– Кстати, с правовой точки зрения, есть какая-то разница межу этими двумя нарушениями?
– Нет.
– А в ходе суда…
– Смотрите, если мы говорим об административном правонарушении, то нет. Если мы говорим об уголовной ответственности, то тогда да. Сама суть, если мы говорим о нарушения правил дорожного движения…
– Для адвоката, наверно, тоже зацепочка – «Ты отдавал себе отчет?».
– Конечно. Большинство дорожно-транспортных происшествий, повлекшие причинение вреда здоровью, – а именно это является квалифицирующим признаком… т.е. если я нарушаю правила и при этом никто не страдает с точки зрения здоровья, то уголовная ответственность не возникает. А вот если кто-то уже пострадал, тогда — да.
— Вероятно, тут ещё вариации «Умышленно» и «Неумышленно»?
Так вот, при этом — преступление неумышленное, потому что, если есть какой-то умысел (при помощи автомобиля наносим телесные повреждения, «Я хочу и делаю!»), то это уже может быть иначе квалифицировано. Потому что идет пешеход, есть намерение его сбить, неприязненные отношения и т.д., и я ему причиняю телесные повреждения. А если я нарушаю при этом правила, как бы делаю это несознательно или, точнее, так – не хочу этого произвести в отношении этого субъекта, то тогда у меня будет косвенный умысел.
– Тогда речь возможна о смягчении наказания, а не об освобождении?
– Да, конечно, но это будет и квалификацию менять, соответственно.
– Статья другая.
– Да.
– Кстати, мы заговорили о тонкостях, о нюансах. Совершенно ясно, что в таких случаях очень многое, как раз, зависит от вашего брата. От адвоката. И не только, видимо, от его знания правил, законов, но и от того, как он мыслит и записывает, озвучивает свои мысли. Вот, интересно читать речи старых адвокатов… Вы, наверно, их проходили в университете?
– Да, конечно.
– До чего же все-таки это было по-взрослому, умно, образованно, убедительно и психологично!
– Они воздействовали на присяжных.
– Ну, присяжные тоже не такие уж тупые были. Чтоб воздействовать, надо постараться.
– Разумеется. Вот они и старались.
– Интересно, как современный адвокат наш, готовиться к этой работе? Нужно ли ему позаботиться о своём артистизме, о речевом аппарате, о развитии речи, её образности, метафоричности? Метафоричности. Афористичности, психологичности, наконец? Не только информировать, но и как-то настроить людей. А если надо – и царапнуть их по нервам. Классик поведал миру о питерском адвокате, защищавшем даму, которая зарезала в постели любовника, собиравшего её бросить. Все налицо: вот нож, вот труп, она не отрицает… И вот он в суде и произнес такую речь, что она в зале рыдали дамы, там пахло валерьянкой, даже карета «скорой помощи» была. И вот ее оправдали. Оправдали. Убийцу. И дамы вынесли адвоката на руках из зала. Я это к чему? Для современного адвоката это имеет вообще какое-то значение?
– Да, несомненно, имеет. Но не столь значимо, я бы сказал, как было в те времена. Потому что, Вы правильно сказали, там было воздействие на присяжных. А они должны ответить однозначно: «Виновен» — «Не виновен». Сегодня американская система права, в Великобритании английская — содержат в себе эти элементы, их много, там воздействие на присяжных. Они говорят «виновен/не виновен» именно в отношении разных аспектов, а суд квалифицирует. Но некоторые, так сказать, маленькие хитрости также имеют порой место. И отнюдь не детские.
– А тут «да» или «нет».
– Но у нас система-то права немецкая, у нас закон прежде всего. Если он даже совершил… Вот пример, который Вы привели, это можно было бы расценить, как смягчающее обстоятельство, но никакое тлетворное влияние общества на человека не особо-то и учитывается.
– Вот я к тому и говорю: а все-таки, Ваше мнение как человека и гражданина, это правильно, что не учитывается?
– Вы понимаете…
– Вот, уже пауза.
– Я, наверно, не дам однозначного ответа в этом вопросе. «Закон суров, но это Закон»…
– «Dura Lex, sed Lex».
–У них же есть процессы, которые очень долго готовятся, есть возможность выбора присяжных.
– А там не меняют состав?
– В Конституции США записано, что участие в суде присяжных – это обязанность любого гражданина. Там говорят: «Ты будешь сегодня. Пришла твоя очередь». Поэтому, когда собирается состав присяжных, собираются уже стороны (прокурор-обвинитель, адвокат-защитник, у них есть разные модели). Вот они собрались, есть судья, который, опять-таки, принимает в этом участие, и они говорят: «Этого хочу, этого не хочу», условно, конечно. А есть такие моменты, менее яркие в жизни, но ярко показаны в кино, когда адвокаты собирают в группу, в т.ч. психологов, аналитиков и т.п., только на стадии выбора присяжных для того, чтобы, по сути, манипулировать общественным мнением в локальном каком-то масштабе. И вот они их подбирают, подбирают, подбирают, соответственно, для того, чтобы приговор получился такой, как им надо. И чтобы общественное мнение было сформировано должным образом. Бывает и так.
– Кстати, по моим наблюдением общественное мнение кое-какую роль в ужесточении и смягчении наказания судом и у нас играет. Между тем, в законодательстве я ничего не нашел об общественном мнении, ни в УПКа, ни в УКа.
– Это отдельная и небезболезненная больная тема, понимаете?
– И тем не менее роль играет это явление?
– Конечно.
– Т.е. это действует. И при том — незаконно?
– Да, в том-то и дело. Случай из практики. Мы начали сегодня говорить о ДТП. Вот совершает человек ДТП, у него отсутствует умысел, нет отягчающих вину обстоятельств. Что имеется в виду? Он трезв, он не совершал грубого нарушения правил. Так, условно говоря, сложились обстоятельства. Виноват ли он в этом? Да, несомненно. Он мог сесть уставшим за руль, он мог «зловить гаву» или смотреть в другую сторону, копаться в телефоне, но преступление имеет место быть и последствия – тяжкие, допустим, смерть человека. И вот нарабатывается, определенная практика привлечения таких лиц. Учитывается и возраст, и социальный статус, положение в обществе и т.д. Очень часто подобного рода преступления не наказываются жестоко. Человека наказывают с учетом испытательного срока, условно, как говорят в народе. Вот ему дают условный срок. И за это время он может показать «да» либо «нет». Конечно, риск определенный существует в этом плане, но права-то у него отбирают на вождение автомобиля. Складывается практика, которая годами двигается, и кого-то закрывают в тюрьму, кого-то – нет, по вот этим причинам, о которых я говорю. И в какой-то момент общество колышется, статистика ДТП не меняется, но почему-то средства массовой информации начинают явно подсвечивать какие-то элементы: вот убийство – погиб человек в ДТП. И государство говорит: «ОК, ребята. Это нужно прекращать. Внимание всем прокурорам, всем судьям!» (хоть и нет командной системы по отношению к судьям, но они же тоже видят это). Им говорят: «Все, отныне теперь реальные сроки для всех». Возникает момент того, что уже не обращают внимания на то, что он был трезв, не совершал грубое нарушение, на то, что дорожная обстановка предполагала какие-то вещи, которые способствовали совершению преступления. Он должен был всё предусмотреть? Должен был, по правилам. Не предусмотрел. Но так сложились обстоятельства, они есть. При этом может быть отец троих детей, работающий на трех работах для того, чтобы их обеспечить и т.д., и т.п. Но они говорят: «Нет! Политика государства, тенденция, запрос общества, ля-ля-ля, всех в тюрьму!».
– Судья в принципе же, по идее, подчинён только и единственно закону, причем тут государство, по идее.
– Государству – нет.
– А вот эта тенденция как все-таки доводится до суда или до прессы? А СМИ уже до народных масс?
– По-разному. Есть же сбор судей. Есть прокуроры, которые, так сказать, «приходят посоветоваться», есть прокуроры, которые «просят рекомендаций». Нужно понять: судья – не робот, не ЭВМ, судья – просто человек. И ещё: никакой судья не хочет, чтобы его решение было отменено, в той или иной степени. Специфика всей сферы ещё и такова, что — да, решение суда… оно может быть законным, и тем не менее — отмененным, а вот статистика – ее же никто не отменял. У нас страна развитого социализма прекратила свое существование, а статистические институты остались, равно как и математические способы анализа. И когда судью в конце года спрашивают: «Дорогой друг, как же так получилось? Ты рассмотрел 1000 дел, а из них 990 были отменены, то почему твой КаПэДэ работы так плох?». И хотя в законе такого коэффициента нет, оценки его эффективности в этом плане не существует. И официальных оргвыводов нет, «партийно-политической» оценки уже нет – ничего этого нет. Но он, действительно, может где-то «вляпаться», и его пригласят «на ковер», скажем — в Вищу раду правосуддя (у нас есть такой орган), который за ними наблюдает, они ему выложат: «Смотри, дорогой друг, почему так?». И тут же – вопрос: «Кто перед ними сидит?».
– Ну, это тоже не так уж спонтанно возникает. Вища рада – тоже не ЭВМ, люди живые…
– Я про другое говорю. Вот, его вызвали, или, как бы сказать – пригласили, спросили за это, а все остальные… Вот давайте считать «в столбик»: в день у судьи, если Вы сегодня посмотрите, по 20 заседаний, а в год они, допустим, выносят 500 приговоров по статистике, и только один из них – так называемый резонансный. А все остальные, 499 статистических? И они же будут за них переживать вполне умеренно, понимаете? У них это статистика – погнали! И это было в моей практике, когда прокурор подходит к подсудимому, там не было умышленного преступления, и он говорит «Я буду просить реальный срок для тебя», а он говорит «Ну, подождите, ребята! У меня же дети! Я понимаю, я осознаю, я признался! У меня пачка смягчающих обстоятельств», а прокурор «Ну, извини, не мы такие, жизнь такая. Мне начальство сказало, что я должен требовать реальный срок»… Подождите, ну, мы же имеем дело с уголовным правом и с судьбой живого человека, она же индивидуальна. Вот и выходит, так государство заботится о своих гражданах, «человек – превыше всего». Это делает адвокат. В лучшем случае.
– Между нами говоря, граждане уже давно чувствуют себя беспризорными, брошенными Отцами нации в центре и на местах. Сироты. Беспризорники. И таковые настроения не лишены некоторых оснований. Хотя их ещё и кое-кто подогревает. Но Вы действительно верите в то, что это как-то особенно в наше время, что раньше было как-то принципиально по-другому? Кстати, не забыть бы, что широчайшей было практикой и вообще влиятельной инстанцией товарищеские суды.
– Да, я знаю о таких явлениях. Мы же помним «Афоню», когда собирается коллектив этих сантехников и говорит: «Афоня, ты не прав». Я это называю обобщенным общественным порицанием того времени, и не широким, а узким кругом, который собрался.
– Ветераны войны – это тоже авторитетные люди, ветераны революции, ветераны партии. Там не пикнешь, в общем-то говоря.
– Но ведь судили-то, опять-таки, общественным судом, понимаете? Общественным мнением. Участвуя в подобного рода общественных мероприятиях, – я бы так их назвал обобщенно, наверно – есть такой риск очень большой, я думаю, что тогда он тоже существовал, у нас, согласно уголовному закону, толпа отвечать не может, ответственность всегда индивидуальна. Но когда человек находится в толпе, а мы видим в событиях Украины последних 10-15 лет, толпы у нас возникают регулярно. Не давая им окраску, хорошая это либо плохая толпа, просто сам факт ее наличия. Вот когда человек находится в толпе, его ответственность «размывается» на всю толпу, но когда его оттуда выдергивают, из этого «общества» условного, он говорит «Не-не-не! Я – нет! Я – нет!». Исследования психологов больших, я имею в виду большие исследования, весомые, говорят, что человек, попадающий в толпу, меняется фактически, трансформируется, т.е. его поведенческие реакции, его поведение уже становятся иными. Он бы никогда так не повел себя, будь он один или в более локализированном состоянии – 2-3 человека. Знаете, я сравниваю это с концертом. Вот если вы бывали когда-нибудь на большом концерте и не имели свойство рок-звезды или еще кого-то там, не имеете свойство прыгать под музыку каждый день, включая ее в наушники, то, попадая в такого рода «общность» какую-то большую, хочешь-не хочешь, волей-неволей тебя туда тянет. При этом такой вопрос: эта «общность» будет прыгать и мотать головой или бить витрины, или убивать других людей? Тут уж куда кривая американской мечты… И общественный суд, который точно так же собирается и который наделен определенного рода полномочиями к тому, чтобы принимать те или иные решения, в виде даже общественного порицания, очень может увлечься в этом плане. Как бы грань эту соблюсти? Я не берусь сказать, что хорошо, что плохо, даже окрашивать в какой-то цвет.
– Что-то вроде суда присяжных, но замкнутого в себе.
– Да. Есть лидер, который может выйти и сказать, и все его слушают, но он, опять-таки, даже ответственность не несет. Судья урегулирован рамками закона все равно. Уж как он их там соблюдает, мы не будем брать, возьмем идеалистическое состояние: он руководствуется законом. Есть коридор, по которому он не может идти. А если этого нет? Вспомним организацию общества в виде романа «Повелитель мух», который написал великий американский писатель: это же мини-общество, которое собралось, и есть два лидера, которые тоже между собой делятся, а потом объединяются и говорят «Да будет так!». А чем это отрегулировано? Волей лидера коллектива и общества большого какого-то. В Советском Союзе противовес был в виде партии, которая говорила «надо» либо «не надо», но точно так же могла и рубануть с плеча где-то. И, соответственно, сегодня то, о чем мы говорили с Вами, в т.ч. «Я беру под личный контроль». Какое отношение ты к этому имеешь?
– Уверяют нередко общественность, что «это дело взято под личный контроль президента страны».
– А вся остальная общественность отдает под козырек, чего делать не то, что не положено по закону, а вообще недопустимо для них, и начинают выполнять волю президента. Президент не имеет к этому никакого отношения. И вот если бы суды наши современные – моя теория – возвращали бы эти дела и делали бы по закону, причем часто бы это делать не пришлось, 20-30 случаев за год в рамках одного какого-нибудь районного суда – полицейские бы очень сильно призадумались, как в следующий раз направлять в суд какой-то неподготовленный «ширпотреб», чтобы ломать человеку судьбу. Нет, вы уж будьте добры, научитесь, как это делать. Я думаю, что раньше было точно так же, но, в той или иной степени.
– Раньше это систематизировалось и фокусировалось довольно жестко и логически последовательно… В Одессе, например, на Куликовом поле, на втором этаже Обкома, был отдел админорганов. Сейчас вот ушел из жизни Валерий Сергеевич Балух, в моей юности он заведовал этим судьбоносным отделом. Они, судьи и прокуроры, беспартийных у не было председатели судов, приглашались, собеседовать в этот самый админотдел. Я однажды присутствовал. А завотделом очень остроумный был человек, он говорил… Это в том случае были не судьи, а директор завода, который нарушил экологию, какие-то там отравляющие отходы сбросил в море, а другой руководитель требовал его к ответу. А партбилеты у всех были одного образца, и зав говорит обоим: «Такое впечатление, товарищи, что Вам тяжеловато партбилет носить. Может, помочь Вам?» – «Да не-не-не!» – «Пойдемте, поговорим». И минут через 20 они возвращаются. И никаких вопросов, и конфликтов. Вот это – эффективность! Но бывало и наоборот, когда зам по телефону говорит веско-внятно: «Что у вас там происходит, в Приморском? Что! А общественное мнение вам по этому поводу известно? Вы почитайте сегодняшнюю «Знамя коммунизма» … И ещё: «Вы знаете, что это «Дело» вял под свой контроль первый секретарь обкома?». Не поленился я тогда, перевернул все, что можно, нигде нет в законе «это дело взято под особый контроль президента или губернатора». А ведь КПСС уже не керует, а мы и сегодня встречаем этот «Особый контроль» …
– Нет. Как по мне, это пережиток того же развитого социализма, потому что нет этого в законе, а практика предполагает, что подобного рода вещи могут быть.
– И газеты пишут об этом.
– Конечно. И очень даже. И очень даже. И журналисты не видят тут ничего странного.
– А эта дифференциация, не странна ли? Дали в глаз журналисту, извините, – скандалище до небес! Это возмутительно! Неслыханно! Под особый контроль. Да в Европе за такое… А если отлупили слесаря или шофёра – это без особого контроля. С законной точки зрения, это же одно и то же?
– Да, абсолютно. Можно в публикациях встретить такой оборот: «Дело» взято под особый (и – личный) контроль мэра города. Или губернатора. Верховной Рады. Или даже, как уже сказано… Президента Украины.
– В чем сила этих корней, которые прорастают, как ослиные уши, хоть как меняли вывески? Это что, социальная психология?
– Да, это психология толпы, по сути, с моей точки зрения. Ведь, смотрите, Закон – Законом, но на деле любой политик, любой общественный деятель, а многие и государственные люди зависят от того же общественного мнения, и он, соответственно, желает, чтобы это общественное мнение было на его стороне. А кто, как, в связи с чем и для чего – мы ведь, ребята взрослые, догадываемся…
– Ну, тогда разговор о том, что суд подчинен только закону – это ж болтовня, получается?
– Нет, это не просто разговоры, а то, что написано в законе. Это так должно быть, а как происходит уже на практике – условно говоря, уже как карта ляжет.
– Критерием истины является практика. В теории – мало ли что там можно сочинить и издать красивого. Возникали ли такие вопросы, чтобы с серьезными правоведами их уладить. Как же соединить, «как надо» и «как есть»?… Когда-то, беседовал я с одним умнейшим человеком (правда, не судья он был, а полковник милиции), Саракуца Александр Михайлович, старики его помнят. Он был в Америке, там стажировался. Отмечали его приезд оттуда, он много интересного показывал-рассказывал. И когда я задавал ему какие-то вопросы (а журналисту проще, журналист отвечает за вопрос, а должностное лицо уже — за ответ), он и говорит: «Понимаешь, Ким Борисович, есть право, а есть правоприменительная практика, и это далеко не одно и то же».
– Но это мнение, опять-таки… Смотрите, ведь как раз правоохранителя.
– Полицейского.
– Да. Я под правоохранителями в современной Украине имею в виду и полицейского, и прокурора, и судью даже в т.ч. частично, хотя он не имеет к этому отношения, СБУ и т.п. На самом деле должен быть закон, и вот из закона мы исходим. Должны исходить. Обязаны. Но, когда два українця – три гетьмана, то два адвоката – три мнения, потому что мы можем так, а можем так.
– Это у Вас работа такая. Специфическая. Но возьмём ещё и такой случай (дай Бог, чтоб в Вашей практике такого не было), последний подонок, мразь заведомая, там — Чекотило. Вы – его адвокат. Тут деваться некуда, Вы должны либо защищать, либо смягчать. За это народ может и поколотить. Вы обречены на это дело, и в основном Вы будете иметь дело как раз с «неправильными» людьми по преимуществу. А что касается основных инстанций?
– Вот они, конечно, должны были бы руководствоваться законом и все, и больше ничем. Потому что, когда мы говорим о правоприменительной практике, да, у нас есть в Украине и раньше существовала, если мы говорим о нашей стране конкретно, это еще с времен Советского Союза, да и в других странах существует. Есть высшая судебная инстанция, которая раньше выдавала пленумы Верховного суда, сводили какую-то обобщенную практику и говорили: «Мы считаем, что так правильно применять» в какие-то аспекты, вопросы. Они говорили: «Вот это потому что…». Есть догма права, которая спускается с самого верха в самый низ. По закону было предусмотрено, что вы можете обобщить практику, спустить ее вниз, и этой практикой может руководствоваться (раньше было так – «может руководствоваться», потом сказали «должен руководствоваться») суд первой инстанции. Уже не может, а должен.
Потом снова чуть отступили в сторону, какой-то период времени снова «должен», потом сказали так: современная практика такова: мы рассмотрели, приняли какую-то позицию, за последние два года наша высшая судебная инстанция почему-то имела свойство менять свою позицию каждые два месяца. Потом сказали «берите последнюю». У меня был в практике такой случай. Это не уголовное право, но все-таки админпроцесс, когда судья фактически говорит нам, вот мы оппонирующие стороны – государство в виде налогового органа и я в виде представителя предприятия. И судья говорит: «Стоп, ребята. Я все поняла. Ваши позиции мне известны, они обоснованы. Будьте добры, вот вам две недели, идите отсюда, принесите мне наиболее свежее решение суда высшей инстанции по этому поводу, и чье будет наиболее приближенно по дате от судебного заседания, тот и победил». Понимаете, да? А сегодняшняя тенденция… Уже не тенденция, а разъяснения таковы. Если суд первой инстанции не желает воспринять какую-то практику, то он должен аргументировать, почему. Ну, мы же знаем, что люди ленивые и в т.ч. судьи, и тем более, при этом завале, который есть и т.д. Он берет последнюю практику и говорит: «Да будет так!», потому что так сказала «вышка». Но тут же тоже момент: если мы имеем дело с судьбой человека, «вышка» же может переиначить буквально через полгода-год, а он уже будет в это время, допустим, находиться в тюрьме.
– Это уже будет после того как?
– Да.
– Закон сказал свое слово?
– Да.
– И как на практике это отражается?
– Пересмотры решения, попытки выхода. Но, опять-таки, звучит очень легко, но в Украине пересмотреть решение по вновь открывшимся обстоятельствам крайне непросто. Не любят суды снова возвращаться к этому.
– Как говорится, возвращаться – плохая примета…
– Во-первых, они сами по себе 10 лет рассматривают дело. А после этого еще на 10 лет новый виток. Потому что, если Вы заметите, ввиду наполнения информпространства, я имею в виду Интернета, и специфическими запросами с моей стороны, мне, понятно, выбрасывают всякие разные именно правовые штуки, тенденции, которые сегодня происходят в юридическом сообществе. И вот крайне редки вспышки, когда мы говорим о том, что оправдательный приговор не допустим, установлено нарушение какой-то нормы, и высшая судебная инстанция пересмотрела приговор и освободила человека. Мы видим, что, вроде, как и есть изменения практики, но оно как-то так: «все, что с этого момента, давайте уже так, а все, что было в прошлом…».
– Что характерно, пропорция, допустим, если есть такая статистика, должна быть: обвинительный приговор и оправдательный приговор – какой уклон?
– Обвинительный приговор, однозначно, практически 99%.
– А что же изменилось в таком случае?
– За какой период времени?
– Ну… с конца 30-х, допустим.
– С конца 30-х было больше по статистике, опять-таки, если говорить о статистике, оправдательных приговоров было больше.
– Серьезно? Тридцатые принято называть печально знаменитыми…
– Да. Ну, если мы возьмем историю, то, насколько мне известно, просто немногие до суда доходили в 30-х годах. Если мы имеем дело с «тройками», – ну, их в 30-х уже не было. Но они периодически появлялись, – тогда по статистике, что витает в юридическом сообществе, поболее оправдательных приговоров – процентов 5. Но это тоже минимально.
Поймём механизм. Когда уголовное дело попадает в суд, а если человек еще при этом санкционирован на содержание под стражей, если его оправдать, то, может быть, не то, чтобы шапки прямо полетят, но неприятности будут у тех, кто его расследовал – у следователя и прокурора. Суд это понимает, потому что паритет какой-то между ними существует. Это практические вещи.
– А с каких пор, простите меня великодушно, суд сочувствует полиции и прокуратуре? Помнится, нередко жили, как кошка с собакой. Помню, когда я был председателем гражданского совета при Главном управлении МВД, случилось участвовать в координационных совещание. Так там накал страстей бывал такой между департаментами, что бывало даже и неловко… Прокурор высокой октавой: «А в каком виде к нам от вас поступают материалы?». Суд тоже, извините меня, пёр на прокуратуру, как бык на ворота. Оба – на милицию. А милиция контратаковала. Конечно, это на улицу не выносилось. О СМИ и речи быть не могло. Но в своем кругу они себе позволяли. В принципе они были знакомые люди между собой, потом успокаивались. Ходили друг к другу в гости на торжества. Но там, на совещании, мне было странно думать, что это все сферы вместе, единым фронтом, борются с преступностью.
— Я думаю, на подобного рода совещаниях, если бы они проводились сегодня, наверняка повторилось бы в той или иной степени то, что Вы видели. Но полагаю, здесь будет идти речь не о фактическом положении вещей, а о перекладывании ответственности. Допустим, смоделируем тему — просто, повысилась уличная преступность.
Продолжение по ссылке…
Автор Ким Каневский
2 thoughts on “Разговор на остановке в пути”