Звездопад
Сдавал в набор очередные 500 строк «Козлотура» — был такой отдел сатиры и юмора в областной молодежной газете. Была, кстати, и такая газета «Комсомольская Искра». Формата «Правды». Четыре полосы. Четыре тысячи строк. Полтыщи из них по субботам и принадлежали «Козлотуру». И вот — не хватает 30 строк. Из архива взял карикатуру: строитель кривым отвесом проверяет кривую постройку. А пустующий угол заполнен облаком в виде пухлого цветочка. Прислана некогда из самого Оренбурга. И передана мне известным КВНщиком 1-го призыва Валерием Хаитом — при общей передаче «Козлотура» и в числе других материалов.
Ну, завертелись барабаны, пошел тираж. А назавтра — скандалище: я, выходит, проявил политическую близорукость. И стал (слава Богу, невольно) пособником мирового сионизма. Оказалось, у невинного, вроде бы, того облачка-цветочка — шесть лепестков. А это, возможно, скрытая шестиконечная звезда. Отсюда и крик, и шум. И небеса разверзеся! Это еще хорошо, что проявил бдительность замредактора. Но мне пришлось битый час ему доказывать, что в Оренбурге был дважды, но только проездом, в Казахстан, на целину — и обратно. В. И. Хаит подтвердил мое незнакомство с автором рисунка.
Нет худа без добра: бдительное око зама-коммуниста (ныне, само собой, боооольшой либерал и демократ) обнаружило, хоть и с опозданием в три года — цветки и на символическом Козлотуре, логотипе отдела, тоже с шестью лепестками. И не круглыми, как у тучки в углу карикатуры, а острыми. И выпускающий — кайлом по металлу — срубал с матрицы эти шестые лепестки. Лучше позже…
Кстати, автором изображения этого самого Козлотура в цветах был наш редакционный художник Игорь Божко, которого можно было обвинять в чем угодно, только не в симпатиях к сионизму. Сейчас вспоминаю — смешно. Тогда было не до смеха.
Неприятность
Вел «Юморину» на углу Дерибасовской и Ришельевской. Согласно плана, утвержденного самим секретарем облисполкома. В конце тепло простился с народом. И… Утром — телефон: подняли с кровати. Что называется, в кальсонах. Пулей к начальству. Ведь, оказывается, вчерашнее мероприятие попало в список… восьми антисоветских мероприятий в Одессе. — Так что вы там нагородили с помоста о Чечне?! А я, признаться, после программы отмечал финал в оргкомитете «Юморины». Как положено. Не очень-то помнил я детали. И был в ужасе: при чем тут Чечня? Что я спьяну мог сплести? После выяснилось: мы ушли, а кто-то залез на помост и что-то там болтал народу. Молодой же, старательный сотрудник некоего департамента сдуру да сосмеху записал все в одну страничку. Словом, обошлось…
Самосуд на «Юморине»
Еще одна «Юморина». На том же углу. За спиной — Оперный, впереди — море голов, размывшее тротуары-мостовые туда, вверх, до самого вокзала. И, сообразно случаю, нелегкое амбре над ними. Ибо каждая голова вдыхала кислород, а выдыхала все остальное.
Центральный эпизод, ограбление банка и задержание грабителей для всенародного суда. Каскадеры, изображая воров и полицейских, бегали по банковской крыше, сигали из окон. А я, грешный, в милицейской фуражке, командовал их задержанием и готовился к допросу. Ну, повязали гадов. Черный ворон, чин чинарем. Порок наказан, пора торжествовать добродетели. По сценарию. Но…
Репетировали ведь накануне, без публики. И, увы, без учета ментальности ея. То ж Одэсса! «Воронок» пробиться ко мне сквозь толпу не смог, стал. Более того, стал угрожающе раскачиваться. Задержанных высадили и по живому коридору (две милицейские цепи), ко мне и повели, как говорится, кота на мыло.
Впереди шагал пахан, прикрываясь свободной рукой — другая наручником была пристегнута к руке юной зэчки. Его роль исполнял тогда еще мало известный Олег Школьник, юных же, пристегнутых друг к дружке наручниками зэков — прелестные артистки балета театра «Ришелье». И прикрываться, кроме замыкающей, им было нечем.
Сверху, с помоста, не без веселого ужаса я видел, как отовсюду в них летали пудовые кулаки. Били и ногами, пропихиваясь через милицейские кордоны — с двух сторон. И мой микрофонный лепет не по сценарию — типа «Граждане! Проявим сознательность! Укрепим правопорядок! Никакого самосуда! Прежде всего — уголовный кодекс! Прошу свидетелей записаться!…» — ничего в принципе не менял. Толпа сатанела, принимая артистов за реальных грабителей. И вкладывая в свои удары всю многотысячелетнюю ненависть собственника к вору.
Кое-как, в синяках и порванных колготках, со сломанными каблуками, выбрались они на спасительный помост. Но, вопреки, сценарию, категорически отказались давать показания. А Олег Школьник на мой вопрос — что бы он посоветовал тем, кто готовится к грабежам и кражам не в шутку, а всерьез, буркнул в микрофон низкой октавой: «Готовьтесь всерьез!»
Пожарная «Юморина»
Лет пятнадцать тому придумали мы с Семеном Крупником… юбилей Одесской пожарной команды. Отыскали в истории города день ее рождения и посвятили ему «Юморину». Все — под пожарным углом. Аукцион огнетушителей, пожарные частушки. Мэру вручили позолоченную, с гребешком, каску. Ну, и т. п., и т. п. Центральное действо — «пожар» в гостинице «Спартак», забавная суматоха, большой шухер с «Масками». На балкон третьего этажа должен был из дыма пару раз выбежать усатый дедушка в белом белье (рубаха, кальсоны) и черной ушанке, по имени Борис Барский. В последний же раз манекен в таких доспехах «переваливался» через перила и… сигал вниз, на толпу. Шутка. На нескольких РПТ все было гладко и смешно. Борис-дедушка выбегал-забегал, чучело летело вниз… А 1 апреля толпа задрала головы и при кладбищенской тишине следила за пожаром, которого, признаться, не было. Да, дым валил, метались «Маски».
Вопил Делиев, воздев руки, с искаженным лицом и кудрями дыбом. Но ведь это была только шутка…
А когда дедушка в кальсонах и ушанке перевалил через перила и полетел вниз — забуду ли одинокий в тиши вопль женщины! Тем более, манекен не упал в толпу, а зацепился за балкон второго этажа. И повис. И автору вопля стало плохо всерьез: толпа расступилась, на асфальте лежала женщина лет 25—30-ти, в обмороке. Ну, врачи, «Скорая», нашатырь-валериана. Она порозовела, открыла глаза. И — «Что с ним, с дедом?» — был первый ее вопрос. Само собой, в нашем сценарии ничего подобного не было.
Подарок женщинам
Прямой эфир накануне 8 марта. Моя собеседница — олицетворение передовой современной женщины: красива, умна, проста. Образована. И при чине-должности. Все с эфира пишется на рулон — для завтрашнего повтора. И среди всего этого великолепия вдруг (да-да, то самое телевизионное «вдруг») из глубины студии на ярко освещенную площадку, пошатываясь,
вплывает совершенно пьяный оператор, шедший навстречу празднику еще с утра. Сомнамбулически улыбаясь, здоровенный этот мужик аккуратно поправляет у гостьи на груди проводок микрофона — пропущенный, вообще говоря, под блузку. По ее лицу вижу: думает, что именно так и нужно. Но вот он поворачивается ко мне лицом, а к ней — наоборот. И в прямом же эфире вдруг пытается пододвинуть подо мной тяжеленное громоздкое кресло. И с человеком этим (я, как говорят в Одессе, извиняюсь) происходит то, что бывает при резком поднятии тяжестей после обеда. С учетом высокой чувствительности микрофонов — у звукорежиссера на пульте зашкалили приборы. Слава Богу, цвет на ТВ уже подобрали, а запах — нет. Хотя, говорят, над этим уже работают. Однако при таких обстоятельствах интеллигентная моя собеседница догадалась, наконец: что-то тут не так. И расхохоталась — звонко, заливисто. От души. Увы, тут уже и ведущий сбросил маску профессиональной невозмутимости. Ну, как дети, ей Богу…
Парняга тяжко глянул на нас, хохочущих уже до слез. Укоризненно покачал башкой. И… ушел, пройдя мимо трех эфирных камер. Ближайший ко мне оператор стоял в трех метрах. Но из его наушников долетал до нас душераздирающий мат режиссера — типа: «Уберите этого…, трах-тарадах-тах-тах!». А как его убрать? Мне показалось — все длилось минут семь. В записи потом подсчитали: одна минута сорок секунд. Вырезали, конечно. Но прокрутили раз пятнадцать. Вся студия сбежалась — смотреть…
Это вам, друзья из Йокогамы…
В одну из «Юморин» мы приветствовали на Думской делегацию японского города-побратима Йокогама. При выходе делегатов из мэрии мы должны были выгнать к ступеням чудного ослика, запряженного в двуколку. А на ней — нечто, прикрытое парчовой рогожкой и надувными шариками.
При моих словах: «А это — самый вкусный, самый сладкий подарок, который жителям Йокогамы еще долго пробовать и есть, вспоминая нас» — шарики должны были унести попонку и обнажить огромнейший торт с символикой наших городов. Сначала — как по маслу. Но ослик, репетировавший вчерась на безлюдной площади, испугался толпы. Пришлось загнать его в тысячеголовый круг палкой. И при моих словах о самом вкусном и сладком подарке, каковой японцы будут долго пробовать и есть, бедное животное опростоволосилось, образовав огромную кучу какашек и целомудренно отойдя в сторонку. Между тем, какие-то
веревочки не хотели развязываться. И попонка не обнажала сюрпризного торта. Так что в центре внимания гостей и одесситов оказалась именно ослиная куча. И, судя по изумленным лицам японских друзей, именно на сей счет отнесены были мои слова — при посредстве переводчика. Вообразите, каким было после объяснение в мэрии…
Как меня в Раздельной снимали с работы…
Уборка. Два дня — заради нескольких строчек в газете — мотался по полям одного из хозяйств Раздельнянщины. Секретари райкома и глава хозяйства пригласили культурно отдохнуть и набраться у вечернего пруда. Подъезжая к нему в сумерки, удивились валяющемуся искалеченному велосипеду. Равно как и двум «Волгам» и дамам-господам, удящим рыбу под плакатом «Ловить рыбу запрещается!» Видать, какое-то одесское начальство. Нехай ловят. Но не успели мы закусить — от одесских «Волг» подошли двое агромадных отдыхающих с семейными трусами ниже животов. Лица — хоть прикуривай. Привели они заплаканного-замурзанного и явно местного пацана, какового, рыгая, успокаивали: «Хлопец, не дрейфь, мы тебя в обиду не дадим!». Мужчины заявили, что мы обидели мальца, своим «ГАЗиком» переехали его велосипед. И, сталбыть, обязаны взнести… Первый, второй секретари и глава убеждали одного из них, наиболее представительного: мол, заблуждаетесь, это не мы. А вот вы не должны здесь рыбку удить. Но мы… ничего, удите. Только уймитесь и не мешайте. А то…
Мне же достался второй, на которого удостоверение спецкора (в ту эпоху всерешающее) не произвело никакого впечатления. Назвав меня так и эдак, он заявил, что завтра же все мы вылетим с работы. И впрямь — большое одесское начальство? Я и не заметил, как грузовик привез дружинников (комбайнеры, два часа назад закончившие уборку, разошедшиеся по домам, собранные по тревоге и потому злые, как черти), как они конфисковали запретные здесь снасти. Как гости «оказали сопротивление» и, пардон, получили по соплям. Все это произошло в ночной тьме и на заднем плане. Дамы визжали, мужиков повязали, повезли в РОВД. Мы, голодные и недобрые, вернулись в райком. Утром я приехал в Одессу. И тут же позвонили звидтыля: Вроде эти двое — действительно, одесское начальство: зав. гаражом одного из предприятий и его шофер. На всякий случай зателефонировал в партком этого предприятия — нет ли тут ошибки? Обещали ответить через полчаса. Вместо ответа — стук в редакционную дверь. Сизая опухшая физия, называет мою фамилию. Узнав, что это — я и есть, заходит, подходит, здоровается, выдыхая соответствующий букет. Ба-ба-ба! Да это же знакомое лицо! Тот самый, обещавший — с помощью мата — снять нас всех с работы.
Хлопец по-трезвую меня не узнал. И жарко рассказал о случившемся, разумеется, в ином варианте. Приехали из Одессы, отдохнуть. Не пили. Ибо — непьющие. Рыбу? И не думали ловить. Увидели, взрослые бьют мальчишку, специально переезжают «ГАЗом» его велосипед. Пожалели сироту. Вступились. Тут их избили местные жлобы. И продержали до рассвета в КПЗ. А теперь еще вызывают в райсуд. Шьют дело суток на пятнадцать.
Мой фельетон назывался «…Он мне будет говорить» и имел большой успех. «Перець» его перепечатал в сокращенном виде и под названием «Погуляли…».
Детектив глубинки
Вели 200-летие одного из древнейших райцентров Одещины. Старше самой Одессы на пять лет. Народу — море. После торжеств — застолье. В начале первого — по машинам. Заскочили в гостиницу: а сумочку-то соведущей стащили! Что прикажете?
Четыре автобуса «Интурист» ждут нас, двоих. Да и думается туговато. Молодому капитану милиции (познакомились за столом) объяснили — какая сумочка и что в ней было. С тем и поехали в Одессу. Настроение, конечно, так себе. Приехали в часа три. А в семь — звонок оттуда, из района: подойдите на автобусную станцию, примите сумочку. Собрались. Подошли. Сотрудник РОВД передал сумочку. Все на месте. А вскоре встретились, тоже — за столом. Улучшил минутку, спросил: каким чудом? «Господи, какое там чудо! Подошел к дежурной по гостинице. Журналисты, говорю, дикторы, народ рассеянный. Вот… здесь, допустим, на окне сумочку забыли. Через полчаса я буду проходить, она — лежит. Беру ее и возвращаю. И все. Иначе — будем разбираться…»
Я ему: «Ну… и что?»
Он: «Что-что. Ничего! Иду через полчаса мимо. Сумочка лежит на окне. От, говорю — артисты — ну, до чего ж рассеянные!
И дал начальнику уголовного, чтобы отвез в Одессу. Вот, собственно, и все чудо». Да, а в сумочке все было на месте. Даже, кажется, денег несколько больше оказалось, чем было. Впрочем, точно не скажу. Журналист, человек рассеянный…
Заело…
В восемьдесят шестом веду в прямом эфире передачу о Гражданской Обороне. За минуту до конца, по сценарию, должен остановить собеседников (Жовтневый районный штаб ГО) и сказать буквально следующее: «…А вы сообщите нам, как обстоит дело на ваших объектах гражданской обороны».
Плевое дело, верно. Но тут, как бы со стороны, слышу, что сказал «На ваших… объедках». Сердечко екнуло и провалилось куда-то сквозь диафрагму. Но помню присягу и Станиславского, улыбаюсь краями губ, простите, мол. И повторяю всю фразу сначала. И слышу: опять сказал «объедки». Да мало того, вдруг понимаю, что не скажу правильно. Не знаю, как это сделать, как сказать «объекты». Заклинило. Рычажок какой-то соскочил. Но и злость вскипела. Желание прорваться. Простите, говорю, я хотел сказать: «как обстоит дело на ваших…». Да-да, опять вышло: «объедках». Я осатанел от бессилия. Потом сказали — шесть раз я повторял это магическое слово. И все шесть — «объедки». Три взрослых человека, три оператора, плакали со смеху.
Потом, на ковре, меня мылили за механический перенос юмористического начала из «СТОПА» (я вел Сатирическую Телевизионную Одесскую Программу, «СТОП») в серьезную передачу. Я же клялся-божился: и не думал шутить. Просто… Нет, не поверили…
Ким КАНЕВСКИЙ