5. ЖАННА: ИЗ ОДЕССЫ — НА НЕБО…
…На фотопортретах она выглядит значительно моложе.
Юное создание. На деле ей тогда, в Одессе, было лет сорок. Знакомые вспоминают роскошные каштановые волосы с проседью. Отмечают в одну душу необычный взгляд огромных глаз — мягкий, но пристальный и проницательный. Часто меняла шляпы — но неизменно тёмных цветов и широкополые. И в подполье, и в Москве нередко говорилось о том, что её контакты с Троцким выходили довольно-таки далеко за пределы юрисдикции профессиональных революционеров. Да что там Троцкий! Шли разговоры и о Самом… Впрочем, личные их отношения и длились-то не долго: в Питере и Москве французская секция оргкомитета будущего Коминтерна жизнедействовала короткое время. Они, разумеется, были свободны и независимы — за то и боролись.
Но, поживая в Москве (и преимущественно на ея счёт), отнюдь не случайно выполняли все решения и распоряжения ЦК ВКП(б) — опять-таки, совершенно добровольно. А Комитет тот Центральный довольно быстро командировал нескольких иностранцев за линию фронта…
Ещё одно малоизвестное обстоятельство ставит версию адюльтера под сомнение: в Москве Лябурб вышла замуж за сербского революционера Вукашина Марковича. Интеллигент, недоучившийся врач, в первую мировую он был произведен в «Лекари военного времени» и призван в русскую армию. Лечил раненых и больных. Отличился в боях, был ранен и награждён. Выказал качества строевого командира. С началом революции он формировал иностранные добровольческие части из солдат и офицеров — пленных, которые готовы были вступить в рождающуюся Красную Армию. С организацией военного министерства (наркомата) товарищ Маркович работал в ведомстве Троцкого по укомплектованию РККА офицерским составом и виделся, я думаю, со Львом Давидовичем всё же чаще, чем жена. Впрочем, кто знает…
Белых пятен в её судьбе и без того до сих пор предостаточно. Некоторые биографы категорически утверждают: вышла из народа. Из просто-народа. Но посмертная советская публицистика авторитетно указывает: Жанна Мария Лябурб — родная дочь парижского коммунара, в свою очередь происходящего чуть ли не от гвардейского офицера Бурбонов. Отсюда, дескать, и фамилия. Считается, что её отец в своё время и по идеологическим соображениям отрёкся от голубокровной родни и ударился в Коммуну.
Орлова, вообще говоря, менее всего интересовали романтические детали ея происхождения. Тем более, документы контрразведки безупречно свидетельствовали о том, что родилась пациентка в 1877 году, в апреле, и что родной ея папаша — некто Клод Лябурб, 37 лет, батрак, подёнщик. Правда, французский подёнщик. Не забудем — когда в Российской империи, в лето от Рождества Христова 1861-е, в феврале, отменили крепостное право,
среднестатистический французский крестьянин уже тяготел к современному фермеру. Но в данном случае речь идёт о наёмном рабочем деревни, о нижнем слое сельского общества, который существовал, продавая свой труд и не имея другой собственности.
Мать — также француженка Мария Лабе (или Лаббэ), тридцать один год, без профессии. При рождении получила имя Мари. Документы не проясняют историю появления имени Жанна. Лябурб и в дальнейшем поддерживала версию происхождения и биографии отца-коммунара, в революцию презревшего белый прапор с золотыми лилиями и павшего под триколором на парижской баррикаде. В числе её исторических кумиров была Жанна Д’Арк.
Так или иначе, но под именем Жанны она вошла в историю русской революции, гражданской войны и нашего города. Да, не забыть бы: как уже помянуто выше и вскользь, поговаривали и о её необычно близком знакомстве с Лениным. Впервые встретились они не в Питере и не в Москве, и даже не в Париже — представьте себе, в Польше. Помните кинокартину, название которой породило даже и анекдоты, «Ленин в Польше»? Вот там и познакомились… Много позднее, когда Юденич с финнами так резко и грозно пошел на Петроград и правительство унесло ноги в Белокаменную, ввиду открывшейся иностранной интервенции зарубежные революционеры прибыли в Республику Труда для поддержки рабоче-крестьянской революции. Они селились в Москве, входили в соответствующие национальные секции ЦК (будущий Исполком Коминтерна и главразведупра Генштаба РККА). Там Лябурб сдружилась с Крупской, Коллонтай, Инессой Арманд. Само собой, она часто виделась с Лениным, уже главой ревправительства и неформальным лидером партии. А вот с Троцким — наверняка много реже. Ибо наркоминдел сразу же после Бреста получил новое назначение: наркомвоенмор. Военным министром Республики. И довольно скоро оставил столицу, отправился в роскошное турне по фронтам — на знаменитом своём составе, вошедшем в историю, как Поезд Председателя Реввоенсовета.
В августе-18 иностранные коммунисты собрались в «Метрополе» на совещании ЦК и Наркомвоена относительно работы иностранных революционеров в Советской России. У Орлова имелось донесение агента и об этом мероприятии, и о секретной встрече Лябурб с наркоминдел Чичериным и заместителем Дзержинского Ксенофонтовым. Опять-таки, мало кто знает, что Лябурб уже собиралась на Север, в Мурманск, куда её командировал разведупр для работы среди высадившихся интервентов. Но однажды, уже получив со склада наркомвоена тёплые вещи и обувь, она вдруг отправилась на Юг — в Одессу. Здесь бушевал хозяин всея Одессы и губернии, любимец адмирала Колчака Гришин-Алмазов.
Хотя довольно быстро выяснилось, что фактическим хозяином здесь является французский генерал Д’Ансельм. Скопление различных по родам и видам войск привело к тому, что одних только контрразведок, никак не скоординированных, здесь скопилось до полутора десятка. Увы, подполье было не чрезмерно осторожным. С иностранными моряками и солдатами нередко общались помощники Инколлегии, комсомольцы, не знающие иностранных языков. Словом, довольно быстро эта работа обнаружилась ведомством Орлова.
Знакомясь с материалами этого круга, иногда ощущаешь странность ситуации. Ну, вроде того, что — играл Владимир Григорьевич с подпольем в некую игру с непонятными правилами и целью. Один из организаторов одесской комсомолии, активный участник молодёжного подполья М. Гарин прислал мне несколько страничек своих воспоминаний. Он пояснил, что это — часть рукописи, которую он и другие москвичи — ветераны одесской комсомолии — подготовили для издания книги о событиях девятнадцатого. Книга должна была выйти почему-то в Московском издательстве «Детская литература» к пятидесятилетию ВЛКСМ. То есть в шестьдесят восьмом году. Но вышла в конце семидесятого. Она называлась «В двух подпольях», с подзаголовком «Страницы из истории комсомола города Одессы времён гражданской войны» и уточнением — «Для среднего и старшего возраста». Тираж всесоюзного издания — пятьдесят тысяч экземпляров. На двести пятьдесят миллионов граждан СССР. По цене 41 копейка за штуку.
И снова — это кисло-хлипкое ощущение под ложечкой. И снова — мысль о том, что могущественнейший в то время брежневский партполитаппарат не так уж заинтересован был в пропаганде революционной героики, в собственно коммунистическом воспитании детей, молодёжи и юношества. Я не говорю о запломбированных архивах — они не раскрыты и теперь, при торжестве свободы и демократии. И — понятное дело — неспроста. Но даже то, что издавалось, делалось словно с издёвочкой. И пряталось в толщу жизни, легко растворяясь в ней. Представляю себе хохмы, отпускаемые в ЦК КПСС и ВЛКСМ при решении вопроса об этом издании. И в связи с поручением его, в конце концов (на два года позднее обещанного — это старикам-то, ветеранам, для которых счет жизни щел уже на месяцы и недели (!) не шикарной полиграфии «Госполитиздата», а… Ордена Трудового Красного Знамени издательству «Детская литература». Ладно. Пусть. Я, во всяком случае, привожу присланные мне строки буквально.
«Утром 2 марта 1919 года я пришел на явку для отработки одной из операций. Там я застал нескольких товарищей, и среди них — Елену Соколовскую. Все были страшно взволнованы и возбуждены. Я пришел в тот момент, когда Стойко Ратков с искаженным от ужаса лицом рассказывал о разыгравшейся ночью страшной трагедии. Поздно вечером 1 марта на квартиру, где жила Жанна Лябурб, ворвались французские и белогвардейские офицеры. При обыске нашли не нелегальную литературу. Вместе с Жанной Лябурб и пришедшим к ней Ратковым арестовали квартирную хозяйку Лейфман, трёх её дочерей и случайно зашедшего в гости знакомого хозяйки Л. Швеца. Со связанными руками их погнали по городу во французскую контрразведку. Здесь уже находились арестованные в ту же ночь Жак Елин, Мишель Штиливкер Александр Винницкий и студентка Мария Лиман.
Стойко рассказал: во время допроса их зверски били. А после побоев и пыток их всех повезли на машине куда-то за город. Когда автомобиль остановился в районе кладбища, Стойко Ратков, сообразив, что их привезли на расстрел, будучи физически очень здоровым и сильным человеком, ударил близ стоящего офицера, выпрыгнул из машины и бросился бежать. По нему стреляли, но в темноте ему удалось скрыться…».
А вот что я записал о случившемся в ходе беседы с И. Э. Южным-Горенюком; это во многом (хоть и не в точности) совпадает с воспоминаниями Раткова: шпики называли эту женщину по-разному. Она числилась у них Еленой и Соколом (вероятно, какое-то время филёры путали её с Еленой Соколовской, они действительно были немного схожи), Жанной, Марией, Мадам, Мадемуазель. И даже Шляпой — должно быть, из-за пристрастия к широким полам головного убора. Как выяснилось после освобождения Одессы, начальник контрразведки Гришина-Алмазова Орлов точно знал её одесский адрес: Пушкинская, дом № 13, квартира 24. Интересно: кто проживает по этому адресу в настоящий момент? Это место и ряд других явок довольно долго были под орловским колпаком. Но арестовал он Жанну только в начале марта этого самого 1919 года. Прямо там, на квартире. Ход Орлом! Нежнейшее бритьё.
С Лябурб разом люди Орлова взяли Стойко Раткова и совершенно случайных, практически не имевших отношения к делу людей. Это — хозяйка квартиры, охотно (и не бесплатно) приютившая в столь грозное время милейшую француженку. Хозяйку квартиры звали Рива (Ревека) Лейфман и три её дочери. Их быстренько свезли в орловскую контрразведку на Екатерининской, №7, в подвале каковой жесточайше истязали несколько часов. В соответствии с протоколом «допроса», следователь и его помощник решили шокировать подпольщиков, сразу же, без вопросов приступив к «среднему» процессу. Но, видимо, увлеклись, вошли в раж. Жанна, которая до начала избиения, ставшего для неё полной неожиданностью, вела себя спокойно и уверенно, действительно оказалась в шоке — в самом прямом смысле слова, в травматическом. Двое сильных и нетрезвых мужчин, били её сапогами со шпорами по животу, груди и лицу. У нее был выбит глаз и сломаны нос, локтевые суставы, челюсть, рёбра и левая голень. Почему-то чуть меньше досталось Стойко… Случайно арестованных женщин также били смертным боем — то ли не верили в их вопли о невиновности, то ли для устрашения.
Да, но… неужели грязной этой работой запачкал себя дворянин Орлов? Нет, Орлов, конечно, в пытках не участвовал — вообще не присутствовал в помещении. Ратков мог в этом поклясться. Толком ничего не добившись и подустав маненько, контрразведчики вскоре вывели арестованных из подвала (вытащили, точнее сказать) и взвалили на кузов машины. Арестованные, по рассказу одного из них, чудом выжившего в этом апокалипсисе, едва говорили, громко стонали. Немного успокоились, когда увидели, что их везут за город — решили, что — в тюрьму. Но их выгрузили у кладбищенской стены. У входа на кладбище, которого давно уже нет. И от которого остались только входная арка с мемориальной доской об этой трагедии.
Было темно и страшно. Стойко Ратков вдруг ударил одного, а затем другого конвойных солдат. И побежал через дорогу, к другому кладбищу, имеющемуся до сих пор. От неожиданности конвой растерялся. А когда стали палить вслед беглецу из винтовок — было поздно: он птицей перемахнул через кладбищенскую стену и что есть духу, падая, спотыкаясь, катясь кубарем, понесся среди могил. Вообще говоря, не нами замечено — в момент смертельной опасности человек иногда вдруг отчаянно хочет жить. И тогда у него появляются и силы, и ловкость, и сообразительность, о которых, быть может, сам он и не догадывался.
Утром рабочие водопроводной станции вдруг обнаружили убитых, которых никто не хоронил. По воспоминаниям этих очевидцев, зрелище было потрясающим даже и по тем жутким временам: все были искалечены, с переломанными суставами ног и рук, лица представляли сплошное месиво. Жанну Лябурб удалось опознать только по знаменитой шляпе и каштановым волосам с проседью.
Хоронили их также одесские рабочие — на Втором Христианском кладбище. Скорбную процессию составили несколько тысяч человек. В листовке обкома сказано — семь тысяч, на деле было тысячи три-четыре, что также не мало, если учесть характер случившегося. Разумеется, всё было организовано подпольем. Агитаторы уверяли одесситов в том, что контрразведки белых и французов просто побоялись воспрепятствовать многолюдному ритуалу. На деле Орлов убедил союзников не вмешиваться, чтобы дать возможность проследить за активом мероприятия. Но в колонне участвовали лишь рядовые подпольщики и рабочие, вообще с подпольем не связанные. Сотрудники и актив обкома вынужденно решили воздержаться от личного участия в деле, так как с провалом Ласточкина и Лябурб организация понесла слишком значительные потери…
(Продолжение следует…)
Фотоскрины из фильма «Эксадра уходит на Запад».
Автор – Ким КАНЕВСКИЙ