В ТРЁХ КНИГАХ.
КНИГА ПЕРВАЯ
КТО СТУЧАЛСЯ В ДВЕРЬ КО МНЕ…
(Продолжение. Начало: «Перед романом», «1», «2», «3» )
Пеньков вышел на волю и даже вернулся к торговле. Но дело уже как-то не шло. Сказывались душевные потрясения последних лет. А там вернулась Красная армия, уже называвшаяся советской – при невиданных ещё одесситами погонах, орденах и медалях. Без указания цвета и классовой (рабоче-крестьянской) структуры. И он оказался в числе тех, за кем в одну из первых ночей воли прислали казённый автомобиль. На сей раз, разумеется, Мирону не инкриминировали национальные нелепости. Он даже обратил внимание на то, что дело вёл военный следователь по фамилии Коган – в чине капитана. Нет-с, речь шла об измене Родине. Сигуранца проклятая в сорок первом зимой захватила распространителей сводок Совинформбюро. Так вот, аноним просил органы связать этот факт с другим: арестованный оккупантами Мирон Пеньков тогда же подозрительно быстро оказался на воле и продолжил своё торгово-буржуазное дело. Работал, то есть, на оккупантов
Ну, понятно, что по тем горячечным временам указанного факта вполне могло хватить, чтобы мятущаяся душа Мирона освободилась, наконец, от утомительных телесных оков. Но Коган оказался интеллигентным малым, не горячился. С бывшими подпольщиками, с партизаном Львом Федоренко(двоюродный брат Мирона) побеседовал особенно обстоятельно. И всё опять обошлось. В конце концов, тогда, после ухода батьки моего заодно с его батальоном и Приморской армией — в Севастополь, — вместе с Пеньковым в Одессе оставались пара сотен тысяч советских граждан. Жили-поживали. Выживали. А кто и добро наживал. Работали. На кого? Ну, ясное дело – на кого. На кого можно работать на территории, временно оккупированной противником? А всех к ответственности не привлечешь.
В пятидесятые дозволялся такой анекдат:
— В войну мне было очень тяжело.
— Вы, наверное, были на фронте?
— Нет, в армию не взяли. Плоскостопие.
-А, значит, вы ковали денно-нощно победу в тылу?
— Да нет же, говорю. Оказался на территории, временно оккупированной противником.
— Так вы были в подполье? В партизанах?
— Нет-нет, и в партизанах не был. Я держал ресторан. Для немецких офицеров. С меблированными комнатами и женской прислугой. Но морально мне было очень тяжело…
…Выйдя в очередной раз на волю, Мирон узнал – его маман, вообще женщина не без странностей, рехнулась окончательно и свезена соседями на Слободку. А кроме того,его дочьАглая бросила музыкальные занятия и путается с Ванькой Горобцом, поселковым хулиганом и дешевкой, происходящим от потомственной батрачки и конюха, расстрелянного за дезертирство в Крыму. У Ивана тоже был брат-партизан, Фёдор. Причём, родной. Но после освобождения города с ним не общался. Может быть, потому, что в сорок втором тот, в порядке борьбы за жизнь и неверия в победу тов. Сталина, подружился с румынским унтер-интендантом из Трансильвании. И выдал за него старшую свою сестру. Свадьба на посёлке была шумной, и зажили неплохо. Война, знаете ли, войной, а жисть – одна. И другой не будет. Словом, непомерных надежд на торжество дело Ленина-Сталина Иван не возлагал даже и при так называемой советской власти. А сейчас – и подавно.
Тем паче, новая власть обустраивалась всерьёз и надолго. Пришлая администрация нашла довольно прочную опору в местном общественном активе. Предыдущая формация у многих сидела в печёнках, новая породила немало надежд. Частная собственность опять оказалась неприкоснове-е-е-нной. Закипела уборка улиц-переулков-дворов. Евреев и цыган так или иначе убрали с глаз долой. Водопровод и электростанцию починили. Дали воду и свет. С ворами, хулиганами и вообще нарушителями порядка разобрались жестко. Иван сам видел в горсаду прикованного ручными кандалами к фонарному столбу чиновника департамента недвижимости – с табличкой на груди: «Взяточник». Снова задымили трубы некоторых крупных предприятий, завозились сотни средних и мелких. Одессу вполне официально объявили столицей Транснистрии. Горожане не поняли – что это значит, но многим понравилось.
Освежили железнодорожный вокзал. На перроне какового новоиспеченная столица с оркестром и фото-кинохроникой шумно-торжественно встретила румынского маршала. Весь в парчовом шитье, в галунах, шевронах и аксельбантах. Фамилия ему была — Антонеску. Иже с ним — тоже нарядные. Иван был в числе встречающих. Добровольно-принудительноприглашенным туда одесситам раздавали ленточки, бумажные цветы и флажки – для размахивания. Ване достался красивый сине-желто-красный флажок с рисунком.
Оживились в городе рынки. И вообще – торговля. Довольно быстро отменили командантский час в выходные и праздничные дни. Пошел городской трамвай – наш, одесский, знаменитый тем, что в нём всегда есть место ещё для одного человека. Церкви и закусочные заработали во всю. В цирке жонглировали и фокусничали гастролёры – при полном зрительском кворуме. Выступали там и борцы. А в наскоро переименованных кинотеатрах шел теперь уже трофейный советский кинофильм «Дети капитана Гранта». И расходившаяся после сеанса публика напевала с подъёмом: «А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер…» и «Жил отважный капитан…» Исаака Дунаевского и Соловьёва-Седого. По пути в кино Иван читал на муниципальном стенде объявления о налаживании городской жизни и дальнейшем развитии инфраструктуры. Оказывается, заработали горклинбольницы, роддома и морг. Станцию переливания крови к ноябрю посетили 311 доноров, а врачами и лаборантами была проведена 321 реакция Вассермана (на сифилис) и законсервировано 34 кровавых литра.
Тащил Горобец подружку свою и на стадион «Спартак». Состязались футболисты-оккупанты, румыны и немцы. Было совершенно очевидно, что первые классом повыше. Но проигрывали – вероятно, из высших соображений корректности. Посетили Горобец сАглаей иматч двух сборных Одессы. Молодые решили болеть за вторую. Но с дурацким счётом «1:0» победила первая сборная, в которой шуровали довоенные любимцы города Борисевич, Брагин и Хижняков. Да, и Зубрицкий, волею обстоятельств оказавшийся в оккупации. И едва ли планировавший тогда стать со временем мастером спорта СССР, заслуженным тренером УССР и старшим тренером нашего «Черномореца»- вывести команду эту в люди.
Весной же, в апреле принял к своим причалам впервые – после октябрьского ухода советских судов на Севастополь, — торговых и военных кораблей Одесский порт. Зашумел-загудел он всеми своими железками, озарился в сумерках и ночной темноте уже почти забытыми гирляндами. И на бульвар вываливались толпы – полюбоваться прелестной этой иллюминацией, подышать мирным воздухом и собраться с мыслями. Как бы сами собой возродились здесь рандеву. Место такое…
Некоторое недоумение горожан вызывал приказ городского головы, всё ещё действующий с октября сорок первого и запрещающий категорически езду на велосипедах. Запрещалась, также, почему-то уличная торговля семечками. И то, и другое крайне не нравилось Ивану, который в октябрьское утро ухода Красной армии выбрал среди брошенных хороший велосипед харьковской работы. И очень любил лузгать семечки, сплёвывая шелуху под ноги и через плечо. И однако же — жизнь как-то налаживалась и продолжалась. Сеструха была счастлива за своим интендантом, который никогда не возвращался со службы с пустыми руками.
Оно конечно, оккупационная идиллия Одессы имела и иные грани. А на Сахарном посёлке это мало кого интересовало. Ивана же менее всего. Жив-сыт-пьян и нос в табаке. Какого ещё счастья? Но весной сорок четвёртого старшая сестра с зятем-румыном драпанули под натиском РККА по-английски: с ним даже и не попрощавшись. А вскорости сестра с дороги вернулась, побитая, как собака. И толковали – у унтера в пути любовь к ней как-то потускнела и угасла. Мирон не мог о нём не знать того, что — ко всему прочему,- нищий и невоспитанный кандидат в зятья носил псевдоним Ваня-Кучка. На посёлке это знали все. Поскольку до семнадцати лет включительно имел обыкновение не выбирать место для отправления большой нужды. При всём пережитом, это Мирона не вдохновляло. Иван ему не нравился. И даже очень. Чего не скажешь о его дочери, Горобцом совершенно пленённой.
С приходом освободителей от ига, СМЕРШ здесь почти никого не тронул – у него хватало работы и в центральных районах Одессы. Чужестранные воины и их активные пособники героически смылись главным образом – морем или через днестровские плавни, сухим путём в Румынию. В городе опять опустело множество квартир, в которые потихоньку стали возвращаться эвакуанты. Кто живой. Некоторые пустовали – их брали на учёт районные ЖЭКИ под ответственность управдомов. Ведь возвращались с армией и военная, и гражданская администрации, советские, партийные, комсомольские и профсоюзные работники – их нужно было как-то расселять. А кто из освободителей и поселялся на свободной площади самостоятельно -явочным порядком. И возвращавшиеся из эвакуации должны были их выкуривать при посредстве тех же управдомов. Под вопли «А где вы были, когда гремело!» «Мы кровь проливали, а вы героически варили мыло в Ташкенте!» «Ваш дом — в Алма-Ата!» и так далее, и тому подобное в этом роде…
Теперь припомним слова автора – о двух местных семьях. Увы, и в отличие от приличнейших Мосиных-Пеньковых, была семья Ваньки-Кучки не чрезмерно уважаемая на посёлке. Правда, после победного возвращения советской армии посёлок Фёдора зауважал. Он в нервной своей семье был белой вороной – всегда аккуратный, спокойный, немногословный и вообще – приличный. А тут ещё стало известно: в оккупации он держал связь с партизанами Молодцова-Бадаева. И его механическая мастерская на улице Химической была явкой.
Как говаривал Бонапарт, на войне обстоятельствамного переменчивее, чем в мирное время. Вскоре пошла болтовня: вроде бы Фёдор отвечал за приём и внедрение парашютистов Авдеева-Черноморского – и не справился. Наш резидент был узнан добрыми людьми на Преображенской у «Привоза», загнан в Книжный переулок и пытался покончить с собой. Каковое дело он завершил уже в тюремном госпитале, ударившись раненой головой об угол кровати. Посёлок, по-деревенски традиционно перемывающий все кости, щуршал насчёт Фёдора, что теперь ему конец.
В конце концов, тайный наш департамент (самый справедливый в мире), разобрался – что к чему.Не виновен. Хотя это было потом. А уже в конце апреля сорок четвёртого Фёдор как-то исчез безвестно. Симпатичная полненькая его жинка в пять дней похудела. Из дома почти не выходила. На вопросы соседок отвечала грубо. Пока не появился вдруг Фёдор осенью – совсем уже худой, бледно-землистый, будто солнца долго не видел. Но, как всегда, аккуратный, вполне спокойный и деловитый. Жена его, симпатичный этот курносый светлячок с ямочками на щеках, на соседские расспросы по-прежнему отвечала уклончиво. И часто тихо плакала, убегая в дом. Хмурый Сахарный посёлок ворчал на его счёт что-то несусветное. И однажды его сынка сопливая шпана поколотила, как фашиста. Но вскорости за Федей приехали. Только уже – на новенькой «Победе». И увезли в город. Откуда он вернулся крепко выпивши, с орденом Красной Звезды и партизанской медалью первой степени. И жинка обнимала-обливала его горючими слезами на пороге. И выла на весь посёлок так горько, как будто бы не Фёдор это вовсе вернулся, а похоронка по нему пришла. Что тоже как-то очень неприятно волновало Пенькова, расшатывало остатки нервов и надежд на ровную жизнь.
Тем не менее, Пенёк оставался главой семьи своей несчастной и запрещал Аглае даже и думать о Кучке. А Анна Осиповна наладилась запирать дочь на большой висячий замок амбарного типа, даже и в ущерб музыкальным занятиям.
Кучка основательно обалдел от происходящего, подустал. Отчего сфокусировал и целенаправил судьбоустроительные локомоции – от элементарного выживания к личному счастью. Или не заслужил? Шутка ли – не успел походить в пионерах, поклясться в верности идеалам -открылась героическая оборона города. Пришлось прятаться в катакомбах. В числе поселковых и городских пацанов, которые приписывали себе годочки и атаковывала райвоенкомов на предмет отправки на фронт его не видели. Потом там же ховался от немцев – чтобы в Германию не угнали. Не совсем ясно – что он имел тогда против Германии (до конца дней своих был высокого мнения о немцах). И со временем по пьяне горько сокрушался о той своей глупости. А тогда потом опять прятался от родной армии, уже отрёкшейся от определения «Красная» и нацепившей царские и белогвардейские погоны, — когда вернулась, пошла дальше на Запад и потащила с собой подросшую в оккупации молодежь. Не про него будь сказано.
Ну-с, что ему досталось от великой победы? Отца шлёпнули, мать пьёт. Сестра опозорила связью с оккупантом. Дома пусто-муторно. Некоторое время боялся – придут, спросят. Но выходило так, что, в отличие от Мирона, не интересен был он даже тем, кого боялись все. Со временем рассказывал мне: некое окраинное сельское хозяйство наняло его – пахать на тракторе. Давали, говорил, полстакана водки до обеда. И полстакана – после. В голове была сущая ерунда. Вот и вознадеялся на фортуну. Почему бы ей самой не избавить разом хлопца от прошлого и зажить иначе. По-людски. Олицетворением таковой надежды и стала влопавшаяся в него по уши Аглая. В оккупации они, вы уже в курсе, общались довольно тесно-часто. Попривыкли друг к другу.
Оно конечно, и кроме всяких шуток, ея вкусу этот факт делает кое-какую честь. Крепкий, скуластый, светловолосый-светлоглазый, чуть курносый, плечистый и задиристый, он мог бы выйти в люди «Мосфильма». Киноартиста Столярова-старшегопомните? Ну, не то, чтобы одно лицо, но – похож. И очень даже. И очень даже. При личном знакомстве я, по привычке, мысленно примерял на него офицерский мундир и фуражечку.Или кожанку комиссара. Или сажал его в кресло секретаря горкома. Помещал на мостик океанского лайнера. Чуть бы больше выдержки, трезвости мышления и культурки хотя бы речи, чуть меньше подчёркнутого жлобства и обозлённости — цены бы Ивану не было. К тому же руки у него были золотые, технарь первоклассный. Механика и механизмы – его стихия. Увы, был он, при известной сообразительности, активно глупым и грубым. При более близком знакомстве выяснилось и его синтетическое амплуа: трусоватый задира.
Кучкачастенько затевал драчки, а ребятам приходилось его выручать или помогать в бегстве. Особенно он не церемонился с бабами и вообще с теми, кто послабее. Иван был подчёркнуто неряшлив в одежде, отношениях и словаре. Его ровесники умыкались весной-летом сорок четвёртого в армию и после дембеля носили вполне законно армейские и флотские доспехи (иные – ещё с ушками от погон, с нашивками за ранения и медалями). Здоровеного верзилу Кучку чаша сия миновала – на вопрос о чём он криво улыбался.И не имел обыкновения сдерживать порывы, которые идут от души.
Трудно сказать, что именно из этого джентльменского набора качеств, по мнению Аглаи, было искомым в спутнике жизни. Но волнение в крови томительными весенними ночами сорок девятого приводило в ея сны именно ванькин яркий образ. Неисповедимы твои пути, альма-матерь Природа. Или, иначе говоря, дурное дело – не хитрое: их встречи в поселковых сумерках быстро достигли естественного уровня. Тем более, не о глупостях шла его речь. Вернее, не только о них: Кучка убедил её сочетаться без благословения…
6.
Антракт. Почему автору именно тут он потребовался?Бог весть. Иди, пойми этих авторов. Как в кино: на самом интересном месте. Правда, автор божится – вскорости вернёт нас сюда. Ясно, однако, что именно в этом месте-времени он прервал повествование о людях Сахарного посёлка неспроста. Ради воспоминаний о житии людейСахарного завода и улицы Московской на Пересыпи. Автор явно подозревает будущих киношников в желании экранизировать эту его литературу. И подкидывает им время от времени сценарную основу параллельного действия. Ранее подробно процитированный автором биографический документ, экстрактивно сжавший семь с гаком десятков лет его жизни и отринутый госстандартом, уже подвергся расширенному комментарию к некоторым пунктам. Можно сказать, перевод с языка сценарной заявки и сценарного плана на язык сценария. И именно – с использованием инструмента параллельного действия. С вашего позволения, продолжу в том же духе.
Человека ведь, при всём хаосе случайностей, в некоторой мере и впрямь характеризуютте сограждане, кого выбирает ему судьба в друзья, приятели. Родственники. Не потому ли автор уверен в вашем внимании к подобным людям в жизни его лирического героя? Я ещё помогу вам мысленнно вернуться к ним, к их локомоциям в историческом водовороте, вплоть до наших столкновений-растолкновений. Нотут, но сей час, но на этом месте – о других. Вам, впрочем, уже знакомых.Приблизительно тогда же, когда личные страсти-мордастинастиглиИвана Горобца (в простонародье – Кучка) на Сахарном посёлке пафосомпобедных и послепобедных дел страны и мира,не слишком монотонно шла и жизнь полпредов Сахарного завода. Того самого, бывш. Бродского с улицы Московской на Пересыпи.
Заметка на полях. Публикация незадачливого автобиографического документа начиналась, если Вы помните, явленим с войны моего родителя. А сталбыть, совсем немного простирается за пределы моей собственной биографии. Но в последующих комментариях, осмелюсь напомнить, там содержатся намёки и на дела дореволюционные и довоенные. И на события в жизни моего отца. И матери. И её, мою бедную, тоже не курица снесла, как сами понимаете. Да-с, как ни странно, у них были папы-мамы, бабушки-дедушки. Братья-сёстры. Друзья-враги. Ровесники, старшие, младшие. Вожди. История…
Итак, ненадолго вернёмся к ним: согласно представленному Ленкой незадачливому документу и ряду других сведений, я и впрямь родился в семье офицера. Советского, разумеется.Да-да, вы помните, ровно через девять месяцев после того, как восьмого марта тысяча девятьсот сорок шестого года от Рождества Христова он вернулся из армии. Точнее, с того света: ничего не зная о нём и разыскивая его цельный год уже безо всякой надежды, родня считала будущего моего отца погибшим. То есть, ( РПТ ) осчастливил я этот Свет пятого декабря того же года. А пропо, ровнёхонько в десятую годовщину Сталинской конституции. Трёх дней меня не доносили до девяти месяцев. Ну, при условии, если зачатие произошло в день приезда. Полагаю, всё вышло именно так. Лечили в госпиталях хорошо, что следует не только из факта моего зачатия и рождения. Не одного моего отца хотели убить, но лишь неоднократно и тяжело ранили тогда на фронте. И не один я родился в первый-второй послепобедные годы.
Однако именно со мной тут же начались чудеса. И именно – исторического масштаба. Проследите за мыслью. Тем, кто вынес всё предыдущее писание и следует за мной до этих строк, да будет известно: за своё рождение на свет, кроме непосредственно отца-матери, должен я быть глубоко признателен и победителям гитлеризма в целом, и тем врагам, которые хотели отца убить, но только ранили. И ряду конкретных, отдельно взятых должностных лиц – безвестных, едва (или хорошо) знакомых мне и даже(ахтунг !) всемирно знаменитых. И даже почти-всенародно любимых сначала и почти-всенародно же проклятых потом. Разве каждый младший шестидесятник может похвастаться таким?
Вот возьмём: не изволит ли знать читатель дорогой некоего подполковника Левина. Что-с? Невелик барин? Допустим, невелик барин. Хоть и командир воинской части. За нумером34418. Я и сам, признаться, его никогда не видел. И горя не знал. Но это именно он скрепил печатью и подписью двадцать пятого октября сорок пятого года некую справку. Написана она от руки на обратной стороне немецкого документа (трофей!), на каковом оттиснуто: “Aerstliche Bescheinigung».Коренная страничка почти пуста, кроме указанного заголовка там ещё значится мелким шрифтом «Frau…….», «ist im….», «Monat schwanger.» и «Litzmannstadt. Den……..». Что это означает – представления не имею, никогда не интересовался. Немецкий не знаю. Ну, окромя, там, хенде хох, гитлер капут, млеко-масло-сало-яйка. Гутен так. Айн-цвайн-драй. И вообще: обратил внимание на сю сторону бумажки только сейчас, выводя эти строки. Сама же справка мне хорошо известна с детства, когда тайно, без высочайшего дозволения, ковырялся я в отцовских документах. Неведомый подполковник Левин собственноручно удостоверял, что мой отец, ещё не будучи таковым, в чине гв. капитана 230-й с-див.(очевидно, стрелковой дивизии) 330-го отд. самох. арт. дивиз. (по всей видимости, отдельного самоходно-артиллерийского дивизиона) находился на излечении в в/ч 34418 с 28 июня по 25 октября 1945 года — «…по поводу слепого осколочного проникающего ранения правой половины грудной клетки, осложнённого…» следующее слово написано неразборчиво, но кажется «имотораксом», и далее -«…и открытым пневмотораксом, и слепого осколочного ранениямягких тканей правого бедра. Ранение связано с пребыванием на фронте. Ранен десятого марта 1945 года. Постановлением ВКК по ст. 25 гр. (римское «два») пр. 336-42) ограничено годен 2 ст.» Симпатичный оборот, не так ли: «По поводу». Находился по поводу. Что и говорить, поводуважительный.
Или вот, другой подполковник, медицинской службы(с указанием должности – «Начальник лечебного учреждения»)– именноКолбовский,подписал уже четвёртого марта 1946 года, за нумером триста шесть дробь два, ещё один выдающийсядокумент, незамеченный историками второй мировой и притаившийся в наследном моём архиве. Бумага былатиражирована типографски, от руки заполнены лишь графы. Листок чуть большего формата и почему-то зелёно-серого цвета. На угловом штампе значится: «Народный комиссариат обороны Союза ССР. Эвакогоспиталь НКО номер…(не разобрать, но первые цифры – один и ноль). Эта сравка дана уже гв. майору, но в фамилии всё та же ошибка – «о» вместо «а». Что не так уж редко бывало, да и нонича случается в безударно-гласных вариантах. Да-с, и в моих документах нередко наблюдается такое чередование гласных – отнюдь не с лёгких рук двух неведомых советских подполковников. В справке сей доблестный гвардеец числится уже не за госпиталем, а за сорок восьмым ОПРОСом. Отдельный Полк Резерва Офицерского Состава. Документ удостоверяет, что «Ранение получено в бою при защите ССР». Так и написано – одного «с» не хватает. И что «Не годен к военной службе с оставлением на особом учёте». И что подлежит переосвидетельствованию через шесть месяцев. Тут же справка о невыдаче ему денежного довольствия в связи с отсутствием расчётной книжки. И о том, что при направлении в ОПРОС венерических заболеваний у него не обнаружено. И что вещевым довольствием он обеспечен, согласно приказу НКО от такого-то и такого-то, за номером таким-то. Имеется, также, направление для чтения лекции в Лодзинский женсовет (?).Отметка о выдаче ременного снаряжения через одно плечо. Пропуск в комендатуру гарнизона. Бланк парткомиссии дивизии – почему-то чистый. И прочая, и прочая, и прочая…
Тех двух старших офицеров, нижеподписавшихся на приведенных документах, положим, назвать историческими личностями можно лишь в широком смысле. В котором все мы – не подарки. Но я нисколько не преувеличивал, информируя Вас о своём личном долге и перед всемирными знаменитостями.
Заметка на полях. Всё это, конечно, отсутствует в биографии, неправильно составленной моей приятельницей и потому не принятой начальством. Нет там и намёка на самое интересное: ещё двух землян я вынужден благодарить за своё появление на свет. И при том, без малейшего преувеличения – исторические это личности, мирового масштаба, известные всякому более-менее начитанному человеку. Разные граждане по сей день относятся к ним по-разному. Но популярность их безмерна. Во всяком случае, в предшествующих и ныне вымирающих поколениях сограждан. И уж плохи, хороши ли, а вот если бы не они – читали бы вы чьи угодно строки, но не мои. Понимаю: беда, может быть, и небольшая для независимости моей страны, вообще для дела мира и прогресса. Но раз уж сложилось всё именно так, а не иначе, узнайте и следующее.
История не обратила особого внимания на письмо одного непростого смертного — члена ЦК и наркома Внутренних дел Союза ССР генералиссимусу Сталину, надиктованное и подписанное маршалом Берия в середине февраля сорок шестого. Между тем документ сей, можно сказать, предначертал и моё рождение. Из него следует, что на том берегу Вислы наблюдаются шуры-муры наших доблестных бойцов, командиров и политработников с гражданками Польши –женщинами и девицами. Причём, это явление, хоть и не носит характер грубого насилия, распространяется в геометрической прогрессии. И уже достигло масштабов, всерьёз тревожащих и командование, и компетентные органы.
Заметка на поле.С ней тоже всё всегда было не просто, с Польшей. Ещё ранней осенью нашего мирного тридцать девятого ёй достались пифагоровы штаны, делёжка между гитлеровским вермахтом и сталинской РККА: те вдруг жахнули с Запада, пошли на Восток, эти вступили недельки через две в польские пределы с Востока на Запад. Да-да, началась вторая мировая. Не двадцать второго июня сорок первого, как бодро отвечали советские школьники на уроках истории. А первого сентября тридцать девятого. Как и прогнозировали советские мудрецы-генштабисты, оборонные перспективы Войска Польского в сложившейся ситуации быстро ползли к нулю. А немцы, соответственно, тем же аллюром приближались к священным кордонам Страны Труда. Их шансы получить плацдарм у прежней границы СССР росли не по дням – по часам. Тут уж не до церемоний: Рабоче-Крестьянская Красная Армия смело ринулась навстречу армии партнёра по Пакту-39.
Встреча союзников, как известно, имела место в районе Бресте и ознаменовалась, кажись,совместным парадом. Что было отмечено прессой, кинохроникойирадио в обеих странах, хоть и рассекречено только в наши дни.Судьбойпольских военных, оказавшихся по обе стороны разграничения без своей земли, наши граждане особенно не интересовались. Где-то в сорок третьем прошел шумок насчёт массового расстрела польских офицеров и унтеров в Катынском лагере. Чуть ли не двадцать тысяч. К этому времени память о предвоенном советском-немецком пакте уже считалась неприличной и была небезопасна по существу; обе стороны рвали друг друга на куски и потому, хоть и более чем умеренно, но сочувствовали полякам. Равно убедительно они обвинили друг друга в таком неслыханном злодеянии. Но на фоне происходящего на этом как-то не акцентировали. Ни тем, ни этим было попросту не до того. Да и великие гуманисты – союзники СССР в Англии и США в пакостную эту историю не вмешивались. Наша высокая комиссия хорошенько проверила и объявила виновными немцев. Те, в свою очередь, также всё проверили самым тщательным образом – виноваты были Советы. Тем тогда, собственно, всё и кончилось.
Тем более, провалились с треском доктрины – как гитлеровский блиц-криг и тысячелетний рейх, так и сталинское шапкозакидательство (твёрдо обещал народу: если враги решатся напасть – воевать будем только малой кровью и только на территории противника). Вместо лёгкой романтической и сытной добычи – немцы увидели себя во многолетней изнурительнейшей масорубке с душераздирающими перспективами. Равно и наши предки, вместо вступления РККА в поверженный Берлин через месяц (ну, много – через два или три), ощутили перед собой долгие страшные годы совсем другой войны. И что характерно – ни немецкий фашизированный, ни наш родной наскоро советизированный обыватель разом как-то особенно не заметили этого провала. И не замечали (как всегда, не без исключений, разумеется) четыре года. То есть, они – четыре года, наши – практически до восьмидесятых. При этой смете – что там какие-то пулемётные овраги, заполненные польским комсоставом…
Но сейчас не об этом. Почему, всё-таки, РККА сходу, уже прогнав фрицев за Вислу, с Пулавского плацдарма не форсировали эту водную преграду и не погнали врага далее? Почему при таких темпах наступления стали, как вкопанные? Разные, признаться, и по этому поводу есть мнения компетентных лиц. Немцы после варшавского восстания уже просто взбесились, мясничили в Польше без счёта. В городах мужское население было уничтожено почти полностью. Да и женскому досталось. Многие поляки и сейчас считают виновной Красную Армию, которая практически не поддержала восставших и дала фрицам перебить варшавян– наши стояли на том берегу. Варшава горела у неё на глазах. Говорили, оркестр первой дивизии имени Тадеуша Костюшко Войска Польского стоял в Висле по щиколотки. И играл Полонез Огинского. «Прощание с Польшей». Был приказ – ни шагу вперёд, единственный за всю войну.
Вопросных пятен на той карте немало.Почему польское правительство в Лондоне не скоординировало с советским командованием эти действия (Рокоссовский клялся-божился, что не имел о подготовке восстания никаких сведений),дело по сей день темновато. Некоторыесчитают: Сталин дал возможность немцам разутюжить восставшую Варшаву, дабы не вернулось туда из Лондона польское правительство в изгнании (там уже, вроде бы, были готовы «Дугласы»). Известно только, что с восставшими расправились. Бур-Комооровский сдался. После чего наши быстро переправились через Вислу. Вышибли фрицев. И в Варшаве появилось совсем другое польское правительство. Их называли московскими поляками. Иныеполагают –советское наступление выдыхалось, растянулись коммуникации, изнуряли потери. Отставали тылы. Армия устала, нуждалась в пополнении и отдыхе,наступать не могла. Как те говорят – так они правы, как эти – то же самое. Но однажды из-под стола, за которым говорилось о войне компетентными лицами, ,слышал я: когда наши двигались польскими городами, на стенах-заборах писалось:«Ни швабам, ни русским!».Да из ворот постреливали…
Да, так вот,однажды… Ох, уж нам с вами это «однажды». И тем не менее, без него – никак. В самом деле: однажды маршал и верховный главнокомандующий, не чрезмерно внимательный к деталям, обратил внимание на некий неожиданный поворот сюжета — странноватый по тем временам и уже приведенный мною сигнал Берия Лаврентия Павловича. И, по всей видимости, вчитался в него. Документ заслуживает подробного пересказа, но пока – в нескольких словах: Верховный Главнокомандующий узнавал, что на том берегу Вислы имеет место нечто непредвиденное. В воинских частях, госпиталях и медицинско-санитарных батальонах командиры завалены рапортами о женитьбе. Дело, конечно, не в том, что многие польские гражданки мобилизованы помогать освободителям. Ну, там, еду готовить, шить-латать. Санитарить, медсестрить, стирать-убирать. Врачам и фельдшерам нашлись занятия. Так было во всех взятых и освобождённых пунктах. Верховный был в курсе. И вообще…Тут-то и не обходимо ещё одноисторико-публицистическое отступление…
Следует заметить, Коба уже не первую войну был особенно внимателен к Польше. И не только потому, что в канун первой мировой в ней спасался от неприятностей с российской тайной полицией человек, которого после смертивсенародно нарёк своим вождём и учителем. А себя – его первым и самым верным учеником. Там, уже далеко позади, в победном для многих советских фронтов двадцатом, он с Егоровым проиграли полякам битву под Львовом. За компанию с Тухачевским и Гусевым, проигравшими Пилсудскому под стенами самой Варшавы. И памятливый читатель знает: будущий папаша мой единоутробный ещё мальчишкой драпал оттуда вместе со всем героическим войском аж за Киев.
Кто тогда был действительно виноват – опять-таки, дело и доси тёмное. Для советских историков двадцатого года тот розгром был такой болезненной занозой, что ковыряться тут считалось по-партийному неприличным. Пытавшиеся литературно-теоретически объясниться на сей счёт, бывшие комфронтами Егоров и Тухачевский не пережили тридцатых. Отчасти, возможно, и за ту историю. А генсек особенно не разглагольствовал о «Чуде на Висле». Концы, как говорится, в воду. Но однажды осенью, именно в сентябре тридцать девятого, на семнадцатый день второй мировой повёл пальцем по карте – туда, на Запад. И Красная Армия пришла во Львов, который он в гражданскую так и не взял. И в Варшаву, от стен которой драпали в двадцатом. Ну, и в Лодзь, многое определившую в моей личной судьбе. Не трудно предположить: тогда, в тридцать девятом, это было праздником солдатского сердца вождя.
Праздник вышел со слезами на глазах. Планировал ли вождь к сорок первому стратегическую оборону СССР в виде нападения на Германию, или сосредоточился на укреплении отечественных границ, а только однажды, в начале третьей июньской декады, все планы этого гениального стратега лопнули. В частности, несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед – увы, опять едва уносила ноги из Львова и этой самой Польши в целом. Тем более, на сей раз проиграл он не враждебной Польше Пилсудского, а дружественной ещё вчера Германии Гитлера. Пропадали Украина и Белоруссия. И Бессарабия. И Прибалтика. Но сейчас, как говорится, и не об этом. Пару лет было ему не до поляков. Делов куча. А вот когда наши вышли на рубеж Вислы, тут уж – хоть немного, малое время, да призадумался. К этому историческому моменту у вождя была, среди прочих, специальная польская папка…
Подписывайтесь на наши ресурсы:
Facebook: www.facebook.com/odhislit/
Telegram канал: https://t.me/lnvistnik
Почта редакции: info@lnvistnik.com.ua